Fête galante. Only (17)80s kids remember this.
Это у меня кое-что накипело про логику, про Мэри-Сью и вообще неадекватность ^^) Вообще здесь должна быть ссылка на несколько фиков, но кто знает - тот поймет )
Название: Ньюгейтская байка
Форма: проза
Размер: мини, 3300 слов.
Пейринг/Персонажи: Александр Смоллетт, Джон Трелони, судья Ризли, Мэри Ризли, Кэти и другие
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Предупреждения:
1. Проходимец, который написал книгу об Острове Сокровищ, не Стивенсон и даже не Джим Хокинс.
2. Мы так часто женили Смоллетта, что совсем забыли спросить его собственного мнения, и теперь восстанавливаем справедливость)
Краткое содержание: Дружеская попойка и история, как капитан Смоллетт попал в тюрьму и с какими потерями из нее выбрался.
Капитан замолчал, пока Трелони ковырял ножом винную пробку, и недовольно приподнял бровь.
— Май? Плохое время для свадьбы, — пробка отлетела в сторону. и Трелони разлил тягучую, темную жидкость по кружкам и первым делом схватился за свою, словно кто-то мог вырвать ее у него из рук. На боку кружки Трелони плясали кудрявые фавны, Смоллетту досталась веселая охота за кабанчиком, поджарым, точно борзая.
— Я вообще весну не люблю, — отозвался капитан. — Весной всегда ввязываешься в неприятности. Пираты, драки, войны, кредиторы, любовницы — все они выходят из спячки, как только наступает март.
— Цикл жизни, Смоллетт! Ваше здоровье, — щегольнул образованностью Трелони и сделал большой глоток. Он сморщился и шумно выдохнул. — И что случилось в том мае? Я бы предпочел любовниц! Лучше сразу трех.
— А я бы — пиратов, — капитан недовольно посмотрел на кабанчика и выпил. После паузы он продолжил, — Все началось с того, что я попал в тюрьму.
— В тюрьму?! Не знал, что разговариваю с преступником, Смоллетт. Что вы наделали? Дуэль, оскорбление, сатира, долги, а? И как там, в тюрьме? Давно там не был. В молодости мы тоже любили повеселиться по ночам... — и он развязно подмигнул, словно капитан не раз веселился с ним рядом. — Напомните мне потом рассказать вам, что один раз устроил Ливси. Никогда не поверите! Я бы и сам не поверил.
— Все проще, Трелони, — успокоил его Смоллетт. — Я просто зашел невовремя пообедать. Разгорелась драка, я принялся разнимать драчунов, кого-то ранили, а потом всех скопом забрали в тюрьму. Как назло, с нами оказался старый пьяница, который и имени-то своего не помнил, но в башку ему втемяшилось, будто именно я — главный зачинщик, и он твердил об этом направо и налево. Судье Ризли было не до нас, никого из моих влиятельных знакомых в Лондоне не было, поэтому в Ньюгейте я просидел неделю — вместе с ворами, адвокатами, проститутками, убийцами, сумасшедшим, который считал себя потерянным сыном короля Георга. Был у нас даже один поэт, который объяснялся исключительно эпиграммами.
— И я такого знал, может, того же самого, — важно кивнул Трелони. — А в Ньюгейте я завшивел.
— Я тоже потом выводил этих мерзких насекомых. Но клопы и крысы много хуже. Паршивое местечко. Представьте теперь мое удивление, когда меня — грязного, голодного, усталого — привели в Олд-Бейли выслушать приговор, а судья не торопится его выносить и рассматривает меня со всех сторон, как будто в рабство взять собирается. Я-то думал, что мне уже конец пришел, так бойко вся эта братия дает против меня показания, а он вышел, вернулся — и говорит: «Невиновен». Я еще подумал, есть на этом свете справедливость, как ни удивительно. Но не тут-то было.
— Судья вас втянул в темное дело? — живо поинтересовался Трелони. Пока Смоллетт рассказывал, он уже успел выпить две кружки рома.
— Можно и так сказать. К вечеру я помылся, побрился, выспался, отъелся — и слуга мне говорит, к вам гости, мол.
— Судья Ризли?
— Он. И спрашивает меня: вы, мол, правда, тот самый Александр Смоллетт? Я и отвечаю ему: с другими как-то не знаком. А что до меня, то я — точно он и есть. Он сразу повеселел. Смотрит на меня и прямо счастьем лучится. Уже здесь я что-то заподозрил неладное. И тут он мне говорит:
«Я вас, видите ли, освободил, потому что у меня есть к вам деликатная просьба».
«Что за просьба, милорд?»
«У меня племянница есть, мистер Смоллетт».
«И что?»
«Возьмите ее в жены».
— Ловко! — расхохотался Трелони и чуть не облил себя ромом. — Я бы пообещал. Может, племянница — раскрасавица, да и дядя — судья. Хорошая партия, если жениться придется.
— А я потерял дар речи. Смотрю на него, а сказать ничего не могу, — признался Смоллетт. — Потом пришел в себя и спрашиваю:
«Она страшная, милорд?»
«Нет, мистер Смоллетт».
«С плохим характером, милорд?»
«Нет».
«Тогда в чем подвох, милорд?»
«Да нет никакого подвоха, мистер Смоллетт! Просто она вас давно любит».
«Меня?!»
«Вас».
«Но мы даже не знакомы...»
«Поверьте, мистер Смоллетт, некоторым девушкам совершенно не нужно знать человека, чтобы в него влюбиться. Особенно юным и впечатлительным».
«Нет, милорд, — говорю я ему. — Не могу. Не бык же я, чтобы жениться насильно. Да и привык я к свободной жизни, жене со мной плохо будет».
Тут судья Ризли нахмурился и говорит, этак со значением:
«О, мистер Смоллетт, зря вы так. Сегодня вы не хотите жениться, а завтра опять ввяжетесь в драку, и это уже нельзя будет списать на случайность. Фемида, знаете ли, не дремлет».
Я уже открыл рот, чтобы возразить ему, но вовремя одумался. Приехали, думаю. Так оженить меня хочет, что даже грозит назад в тюрьму посадить. Что ж, возвращаться назад, к клопам и убийцам, у меня желания не было, а вот время я решил потянуть.
«Хорошо, — коротко отвечаю я ему и так вворачиваю ловко, мол, понял я тебя, — Уж в вашем-то доме драк не будет. Я согласен, милорд. Только у меня условие есть».
«Какое?» — и вижу, он уже обрадовался, чуть ли не приплясывает.
«Я вначале инкогнито приеду посмотреть на невесту. Посмотрю, не обманули ли вы меня, что она меня любит. Про приданое узнаю».
Судья потускнел немного лицом и говорит:
«Любит она вас, любит. Не сомневайтесь. И приданое есть. Да прямо сейчас и поедем, если у вас дел нет».
Посмотрел я на него и понял — боится он, что я передумаю. Но меня тогда зло разобрало, думаю, что за чудовище вы, милорд, решили мне подсунуть?
— Да уж, если судье племянницу с приданым не сбыть, то дело плохо, — глубокомысленно заявил Трелони. — Она, наверное, горбуньей была?
— Не поверите, — отозвался Смоллетт, — нет. Бог телом ее не обидел, что есть, то есть. Не раскрасавица, конечно, но и в ужасе от нее никто бежать бы не стал. Разве что нижняя челюсть тяжеловата, и глаза. Такие... голубые! — последнее прозвучало почти с отвращением.
— Что не так в голубых глазах? — обиделся Трелони и подлил капитану еще рому.
— Выражение, — медленно отчеканил Смоллетт и поднял кружку к губам, но пить не стал. — Знаете, такое у слуг бывает. Вроде умный паренек, и ловкий, и кивает, что тебя понял, а как поручишь ему дело, так обязательно и его загубит, да еще развалит все, до чего дотянется. Цвет здесь неважен, конечно, — он поспешно глотнул из кружки, как будто хотел что-то забыть, и продолжил. — Так вот, приехал я вместе с судьей к нему домой, и тот меня всем домашним представил, как капитана Хокинса (не смейтесь, Трелони, это первая фамилия, что пришла мне на ум), закадычнейшего друга капитана Александра Смоллетта.
— А племянница? — жадно спросил Трелони.
— Она в сторонке стояла, я вначале подумал — служанка: платье наискось, прическа хоть и простая, но сбилась, и взгляд какой-то мечтательный. Посмотрела на меня неодобрительно, зато когда мое настоящее имя услышала, вся просияла, словно ей пригоршню алмазов в ладонь положили. Весь ужин она потом на меня смотрела, мне даже кусок в горло не лез. После мы пошли в кабинет, чтобы судья выкурил трубочку, но разговор не клеился. Мне не нравилось, что девица (ее Мэри звали) на меня глазеет, как на рождественский подарок, судья Ризли просто молчал и пускал кольца дыма под потолок. Иногда он спохватывался и односложно что-то у меня спрашивал, но я отвечал ему «Да, милорд» или «Нет, милорд», и на этом разговор угасал.
Когда часы пробили девять, я уже собирался попрощаться и отправиться ко сну, но в дверь постучали, и в кабинет вплыла любезная племянница с подносом, на котором стыли две чашки кофе и аппетитные пухлые пирожки. Мэри Ризли присела передо мной в книксене, я взял чашку и, на свою голову, отхлебнул слишком много этого «кофе»!
— Что там было? — Трелони уже улыбался во весь рот. Взгляд у него потихоньку плыл, и он бешено защелкал пальцами, словно хотел что-то вспомнить.
— Кофе, смешанный с порохом и еще какой-то дрянью, — мрачно ответил капитан. — Конечно, я выплюнул его назад и заслужил презрительный взгляд этой девицы.
«А вот ваш друг, капитан Смоллетт, всегда пьет кофе с порохом», — веско заметила она.
«Кто вам это рассказал?»
«Это все знают».
«Вас обманули», — язык у меня еле ворочался, и судья сочувственно на меня посмотрел. Свою чашку он предусмотрительно поставил на край стола. Судя по темным пятнам на полу, он не раз жаловался на собственную неловкость, а слугам приходилось вытирать пол после вечернего кофе.
Мэри Ризли самолюбиво дернула плечом, но возражать не стала. Зато я не смог смолчать.
«Может быть, мой друг еще закусывает пирожками с дробью?» — ядовито поинтересовался я.
«Он — настоящий мужчина, — ответила мне эта девица, — может быть, и закусывает! Но я хотела расспросить вас... о... нем, а не рассказывать самой. Какой он?».
«Человек как человек», — пожал я плечами, и она нахмурилась.
«Как вы можете так говорить? — с гневом спросила она, и неожиданно ее глаза наполнились слезами. — Вы такой же бессердечный дикарь, как все прочие!»
«Вы так его любите, мисс Ризли?» — язык мой — враг мой, Трелони. Бог знает, зачем я это спросил?
«Я? Ничуточки! Просто он... Ну он... — она запнулась и топнула ногой. — Ах, вам не понять!»
«К счастью», — пробормотал я себе под нос, и судья отвернулся к окну. Следующие полчаса я слушал, как я прекрасен, могуч, сколько кораблей потопил, и как мне повезло, что я знаком сам с собой.
— Это оч-чень интересно, дружище, — вставил Трелони и подпер щеку ладонью. — Есть в этом что-то философское: быть знакомым самим с собой. Вот я бы с собой знакомиться не... не хотел. Я обыграл бы... себя в карты и оставил бы себя... в дураках. Хо! Может, попробовать как-нибудь? Ничем не рискую. И при деньгах, и не дурак!
Смоллетт усмехнулся.
— Всегда играйте так, дружище, — посоветовал он и продолжил. — Одним словом, она представляла себе какого-то исполина духа и тела: черноволосого, с орлиным взором, с седыми висками, который кладет троих одной левой, а мундир на нем буквально лопается, как только он напряжет мышцы... С женщинами он галантен, но при этом застенчив, умеет любить нежно, но никогда не ходит к шлюхам, всегда справедлив и благороден, и ни разу за свою жизнь не выругался, потому что хладнокровен, как льды Гренландии. Я даже расстроился, так это на меня не было похоже.
«Откуда вы знаете столько подробностей?» — спросил я, когда Мэри Ризли остановилась, чтобы перевести дыхание.
«Я знаю о нем все», — гордо заметила она.
«Боюсь, вы заблуждаетесь, мисс Ризли. Вы же не встречались с ним», — судья умоляюще прижал руку к сердцу и покачал головой, но я не собирался слушаться этого старого сводника.
Она вспыхнула так, что лучше бы я ее ударил.
«Не обязательно встречаться, чтобы понять и полюбить человека!»
«То есть, вы его все-таки любите?»
«Это не запрещено английским законом!» — лицо у нее стало жалобным, и мне стало неловко: натура у девицы была чувствительной. Чтобы утешить ее, я вспомнил один из самых интереснейших случаев в моей жизни — путешествие в Вест-Индию. Тогда я был еще мичманом на корабле дяди; он торговал пряностями. Я вложил весь свой пыл, пока рассказывал о приключениях, пиратах, неграх, индейцах, прекрасных женщинах, разноцветных попугаях, о яркой синей морской воде, о стычках с французами и испанцами; я опустил все плохое, что могло бы отвратить женщину, но на лице моей собеседницы отразилась неприкрытая скука. Кое-как я закончил, и она тут же нетерпеливо спросила:
«А у него была тогда возлюбленная?»
«Гм, — ее интерес показался мне несколько странным. — Да, мисс Ризли».
«Она ждала его на пристани, — мечтательно произнесла она. — Каждое утро она выходила и высматривала на горизонте паруса его шхуны, и мяла платок, и ломала руки...»
«Ломала? — осторожно поинтересовался я. — Кому?»
Судья закашлялся и пояснил: табак, мол, крепкий.
«Вы неумны, — с досадой ответила она. — Я хотела сказать — заламывала! А потом она коварно бросила его!»
«Бросила?» — в те дни я был влюблен в жену одного доктора на Сен-Бертелеми, потому мне казалось, что слово «бросила» трудно к нам применить.
«Ну да, он же все время был в море, а она — в Англии, в Бристоле».
«В Бристоле?»
«Почему вы повторяете за мной, мистер Хокинс? В Бристоле. Бристоль — в Англии. Странно не понимать этого капитану».
Я нахмурился и внимательно взглянул на нее. Мне хотелось понять, она нарочно надо мной издевается или как? Но взгляд ее был чист и невинен, как у ягненка, и ума, боюсь, там было не больше.
«На Бристольской пристани торгуют рабами, мисс Ризли», — осторожно заметил я, и ее губы задрожали.
«Вы нарочно смеетесь надо мной? — Мэри Ризли взглянула на меня так, как будто хотела убить, и обратилась к судье: — Дядя, мне надо полежать».
«Иди, дитя мое, — кивнул тот. — Пусть Кэти принесет тебе воды и нитки».
Девица еще раз присела и ушла. В волнении я чуть было опять не отпил этого дьявольского кофе, но вовремя опомнился.
«Зачем ей нитки? И вода?» — бессмысленно глядя на закрытую дверь, спросил я.
«Нитки — вышивать. Вода — обливаться».
«Вышивать? Обливаться? Что это значит, милорд?»
«По ночам она вышивает картину о подвигах капитана Смоллетта. Пока не доведет себя до полного изнеможения. Потом она начинает плакать и плачет до утра. Или пока ее не обольют водой».
«Какая... сложная юная леди, — я вздрогнул. — Слушайте, милорд, не будете возражать, если я пойду к себе? Я бы захватил бутылочку чего-нибудь крепкого, если можно. Мне, кажется, надо хорошенько обдумать ваше предложение».
«Я дам в приданое двести гиней, — судья Ризли многозначительно потряс трубкой и ткнул ею в мою стороны. — И не забывайте о Фемиде».
«Ни в коем разе», — заверил я его и поспешил улизнуть. Встреча произвела на меня гнетущее впечатление, но клопы и убийцы все еще казались хуже. Может быть, девица ломает комедию перед дядей, чтобы тот махнул на нее рукой. Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить.
Я заперся в комнате, переоделся и лег на кровать вместе с бутылкой рома. По правде, я чувствовал себя дураком. Терпеть этого не могу, Трелони.
— А я говорил... — многозначительно заметил сквайр и важно поднял указательный палец.
— Еще большим дураком я почувствовал себя, когда смущенная служанка принесла мне записку. Она, кстати, была очень хорошенькой — служанка, не записка. Если бы не мое двусмысленное положение в этом доме, я бы, может, поухаживал за ней сразу. Так вот, она сунула мне в руки записку, и я прочел:
«Мне бы хотелось знать, чем капитан Смоллетт любит завтракать».
«Передай мисс Ризли, он любит яичницу, хлеб и бекон».
Служанка поклонилась и исчезла, чтобы вернуться через полчаса.
«Мисс Ризли спрашивает, какие у капитана Смоллетта любимые шутки», — пролепетало это милое дитя.
«Он вообще не шутит», — мрачно ответил я.
Потом она пришла один раз спросить про любимый цвет одежды, дважды про родственников, и еще один раз — видел ли капитан Смоллетт индейцев. На кой ей все это понадобилось, я понять не мог, и когда Кэти (так звали служанку) пришла опять, я властно взял ее за локоть и сказал:
«Милая девочка, у тебя уже слипаются глаза от усталости. Не надоело тебе бегать туда-сюда, чтобы передавать юной леди сведения, которые ей никогда в жизни не пригодятся?»
Она потупилась, покраснела и сказала, что судья ее уволит, если мисс будет жаловаться. К тому времени я выпил уже половину бутылки и пылко заверил Кэти в том, что ее возьмут в любой дом...
— Небось так п-пылко... что вы п-потом собирали одежду по всей к-комнате, — вставил Трелони.
— Идите к черту, дружище! — вспылил капитан, но тут же со вздохом признался, — Но вообще-то вы правы, так оно и было. Кэти заснула у меня на плече и, к сожалению, некому было полить водой мисс Ризли, когда та закончила вышивать... Посреди ночи я проснулся от плача за окном. Мне не хотелось вставать, но я уже опасался этого дома и ждал самого худшего, поэтому натянул штаны и выглянул наружу. Мисс Ризли танцевала под лунным светом и пела любовный сонет собственного сочинения.
«Он никогда на вас не женится, мисс Ризли! Особенно если вы будете продолжать себя так вести», — не без удовольствия сообщил я ей сверху. Она обернулась, увидела меня и тут же упала в обморок. В обморок она падала так долго, что успела обозвать меня бесчувственным хамом и заметить, что я топчусь грязными лапами по ее мечте. В ответ я заявил, что молодой девушке по ночам валяться на земле весьма предосудительно, и ушел спать дальше. Она попробовала еще немного стонать, но выходило у нее уже не так выразительно.
Утром у меня болела голова, оттого я был не в духе и перед завтраком поймал судью, чтобы прямо ему заявить:
«Знаете, милорд, мои ночные раздумья принесли свои плоды».
«Вы женитесь?» — обрадовано спросил он.
«Лучше Ньюгейт», — задушевно шепнул я.
«Не могу вас осуждать, — он тут же нахохлился. — Но поймите меня! Что — мне — делать с этим сокровищем?»
«Я знаю, как ее излечить», — заметил я, и судья пылко пожал мне руку.
За завтраком Мэри Ризли не было, и я нашел ее в саду. Она сидела в беседке и писала что-то в книжечке с розовыми страницами. Как только я подошел, она покраснела и спрятала книжку.
«Опять вы, капитан Хокинс?»
«Увы, — не стал отрицать я. — Мне нужно с вами серьезно поговорить, мисс Ризли».
Она самолюбиво дернула плечом, но не убежала.
«Вы хотите замуж за капитана Смоллетта?»
«Не ваше дело, мистер Хокинс».
«Хотите-хотите. Я даже не буду говорить вам, что вы влюбились неизвестно во что, в какого-то персонажа из романов, которые печатают и продают по два фартинга штука. Но это ваше дело, мисс Ризли, кого любить. А вот родственников своих донимать перестаньте. Если бы вы жили одна, я бы и слова вам не сказал, бегайте по ночам, капризничайте, хамите каждому гостю — ваше дело. Но ваш дядя не должен за вас оправдываться, пока вы едите его хлеб».
Она опустила глаза и густо покраснела. Я видел, что ей неприятны мои слова.
«Но так делают все образованные девушки, — прошептала она. — Это признак чувствительной души, когда... Когда влюбляешься».
«Кто вам это сказал?»
«Подруги. И в книге написано».
«Сожгите ее и забудьте, как страшный сон. Откуда вы узнали о капитане Смоллетте?»
Она неохотно протянула мне свою книжечку, раскрыв на последней странице. И знаете что, Трелони?
— М-м? — тот потряс бутылку, но она уже была пуста.
— Какой-то проходимец написал о нашей поездке и проиллюстрировал гравюрами, — торжественно, как на похоронах, возвестил капитан. — Аполлон, Геркулес и Марс не идут ни в какое сравнение с тем, как мы там изображены. Мэри Ризли тщательно собирала вырезки и картинки и наклеивала к себе в дневник.
— Надеюсь, я был этот... Ап-по... пол-лон, — Трелони растекся на стуле. — А почему я не видел? Этой вашей п-писульки. Кстати, дружище, о них. О писульках! Мне надо выйти, — он наклонился к капитану, вытянул губы трубочкой и таинственно шепнул, — В отхожее место.
— Можно было и не уточнять, Трелони, — поморщился Смоллетт.
Сквайр оперся о столешницу, поднялся и, пошатываясь, вышел за дверь. Вернулся он нескоро, мокрый и протрезвевший. Он сел на место и потер веки.
— Крепкий ром, — вздохнул Трелони. — Так вы остановились на Аполлоне. Вроде я им был, да?
— Не помню. Да я и фамилии этого проходимца не запомнил, а стоило бы его найти и как следует выпороть, чтобы не порочил честных людей. Подумать только, он изобразил меня каким-то тупым воякой! Меня!
— А вообще-то, Смоллетт, вы знаете, может быть, у него развито сатирическое чувство... — Трелони осторожно отодвинулся от капитана.
— Разумеется, развито, — хмыкнул Смоллетт, — раз вас он изобразил глупым болтуном и богатым бездельником. А мистера Ливси — благородным рыцарем, непрошибаемым и до тошноты наделенным всеми достоинствами. Меня радует, что пираты вышли мерзавцами, хоть здесь он не погрешил против правды.
— Знаете, давайте лучше про Аполлона, — остановил его сквайр, который вдруг понял, что не слишком хочет знать, что еще о нем написали. — Мисс Ризли увидела вас в книге и влюбилась?
— Сделала вид, что влюбилась. Она писала обо мне стихи и рассказы, замучила всех своих родных, друзей и знакомых, так что я даже не удивлюсь, если кто-нибудь при моем упоминании скривится, как от зубной боли. Я все-таки объяснил ей, что она неправа, а потом, чтобы добить бедняжку, сказал, что я и есть капитан Смоллетт. Сначала она мне не поверила, а потом убежала, и на глаза мне больше не показывалась, пока я был в гостях у судьи. Кэти рассказывала, что мисс Ризли потом целый вечер что-то выкидывала и жгла, а из незаконченной вышивки она сшила кукольной одежки. Судья был мне так благодарен, что поклялся в вечной дружбе, прослезился и подарил булавку для шейного платка. Он заявил, что если я еще раз попаду в Ньюгейт, то он вытащит меня, чего бы ему это не стоило...
— А вы там еще были, Смоллетт? — поинтересовался Трелони, и капитан неопределенно пожал плечами. — Хитрец! Вижу, что были! По глазам вижу. Не жалеете, что не женились на племяннице судьи?
— Разумеется, нет! Вернуться домой и вместо ужина и ласки получать слезы и сонеты? Нет, Трелони, это не для меня. Я — человек простой.
— А я бы женился. Стишками я тоже балуюсь, — вздохнул сквайр и с тоской взглянул на бутылку. — Но кому, как не вам, знать, что девичья дурь проходит?
— Дурь-то да, уходит сама. А глупость надо выгонять розгами. Но для этого развлечения мне хватает матросов, Трелони. Ваше здоровье!
И они откупорили еще одну бутылку, и пропустили по кружечке, а за ней еще по одной, и не останавливались до самого утра.
Название: Ньюгейтская байка
Форма: проза
Размер: мини, 3300 слов.
Пейринг/Персонажи: Александр Смоллетт, Джон Трелони, судья Ризли, Мэри Ризли, Кэти и другие
Категория: джен
Жанр: юмор
Рейтинг: R
Предупреждения:
1. Проходимец, который написал книгу об Острове Сокровищ, не Стивенсон и даже не Джим Хокинс.
2. Мы так часто женили Смоллетта, что совсем забыли спросить его собственного мнения, и теперь восстанавливаем справедливость)
Краткое содержание: Дружеская попойка и история, как капитан Смоллетт попал в тюрьму и с какими потерями из нее выбрался.
читать дальше
— Как сейчас помню, весна это была. Май, кажется.Капитан замолчал, пока Трелони ковырял ножом винную пробку, и недовольно приподнял бровь.
— Май? Плохое время для свадьбы, — пробка отлетела в сторону. и Трелони разлил тягучую, темную жидкость по кружкам и первым делом схватился за свою, словно кто-то мог вырвать ее у него из рук. На боку кружки Трелони плясали кудрявые фавны, Смоллетту досталась веселая охота за кабанчиком, поджарым, точно борзая.
— Я вообще весну не люблю, — отозвался капитан. — Весной всегда ввязываешься в неприятности. Пираты, драки, войны, кредиторы, любовницы — все они выходят из спячки, как только наступает март.
— Цикл жизни, Смоллетт! Ваше здоровье, — щегольнул образованностью Трелони и сделал большой глоток. Он сморщился и шумно выдохнул. — И что случилось в том мае? Я бы предпочел любовниц! Лучше сразу трех.
— А я бы — пиратов, — капитан недовольно посмотрел на кабанчика и выпил. После паузы он продолжил, — Все началось с того, что я попал в тюрьму.
— В тюрьму?! Не знал, что разговариваю с преступником, Смоллетт. Что вы наделали? Дуэль, оскорбление, сатира, долги, а? И как там, в тюрьме? Давно там не был. В молодости мы тоже любили повеселиться по ночам... — и он развязно подмигнул, словно капитан не раз веселился с ним рядом. — Напомните мне потом рассказать вам, что один раз устроил Ливси. Никогда не поверите! Я бы и сам не поверил.
— Все проще, Трелони, — успокоил его Смоллетт. — Я просто зашел невовремя пообедать. Разгорелась драка, я принялся разнимать драчунов, кого-то ранили, а потом всех скопом забрали в тюрьму. Как назло, с нами оказался старый пьяница, который и имени-то своего не помнил, но в башку ему втемяшилось, будто именно я — главный зачинщик, и он твердил об этом направо и налево. Судье Ризли было не до нас, никого из моих влиятельных знакомых в Лондоне не было, поэтому в Ньюгейте я просидел неделю — вместе с ворами, адвокатами, проститутками, убийцами, сумасшедшим, который считал себя потерянным сыном короля Георга. Был у нас даже один поэт, который объяснялся исключительно эпиграммами.
— И я такого знал, может, того же самого, — важно кивнул Трелони. — А в Ньюгейте я завшивел.
— Я тоже потом выводил этих мерзких насекомых. Но клопы и крысы много хуже. Паршивое местечко. Представьте теперь мое удивление, когда меня — грязного, голодного, усталого — привели в Олд-Бейли выслушать приговор, а судья не торопится его выносить и рассматривает меня со всех сторон, как будто в рабство взять собирается. Я-то думал, что мне уже конец пришел, так бойко вся эта братия дает против меня показания, а он вышел, вернулся — и говорит: «Невиновен». Я еще подумал, есть на этом свете справедливость, как ни удивительно. Но не тут-то было.
— Судья вас втянул в темное дело? — живо поинтересовался Трелони. Пока Смоллетт рассказывал, он уже успел выпить две кружки рома.
— Можно и так сказать. К вечеру я помылся, побрился, выспался, отъелся — и слуга мне говорит, к вам гости, мол.
— Судья Ризли?
— Он. И спрашивает меня: вы, мол, правда, тот самый Александр Смоллетт? Я и отвечаю ему: с другими как-то не знаком. А что до меня, то я — точно он и есть. Он сразу повеселел. Смотрит на меня и прямо счастьем лучится. Уже здесь я что-то заподозрил неладное. И тут он мне говорит:
«Я вас, видите ли, освободил, потому что у меня есть к вам деликатная просьба».
«Что за просьба, милорд?»
«У меня племянница есть, мистер Смоллетт».
«И что?»
«Возьмите ее в жены».
— Ловко! — расхохотался Трелони и чуть не облил себя ромом. — Я бы пообещал. Может, племянница — раскрасавица, да и дядя — судья. Хорошая партия, если жениться придется.
— А я потерял дар речи. Смотрю на него, а сказать ничего не могу, — признался Смоллетт. — Потом пришел в себя и спрашиваю:
«Она страшная, милорд?»
«Нет, мистер Смоллетт».
«С плохим характером, милорд?»
«Нет».
«Тогда в чем подвох, милорд?»
«Да нет никакого подвоха, мистер Смоллетт! Просто она вас давно любит».
«Меня?!»
«Вас».
«Но мы даже не знакомы...»
«Поверьте, мистер Смоллетт, некоторым девушкам совершенно не нужно знать человека, чтобы в него влюбиться. Особенно юным и впечатлительным».
«Нет, милорд, — говорю я ему. — Не могу. Не бык же я, чтобы жениться насильно. Да и привык я к свободной жизни, жене со мной плохо будет».
Тут судья Ризли нахмурился и говорит, этак со значением:
«О, мистер Смоллетт, зря вы так. Сегодня вы не хотите жениться, а завтра опять ввяжетесь в драку, и это уже нельзя будет списать на случайность. Фемида, знаете ли, не дремлет».
Я уже открыл рот, чтобы возразить ему, но вовремя одумался. Приехали, думаю. Так оженить меня хочет, что даже грозит назад в тюрьму посадить. Что ж, возвращаться назад, к клопам и убийцам, у меня желания не было, а вот время я решил потянуть.
«Хорошо, — коротко отвечаю я ему и так вворачиваю ловко, мол, понял я тебя, — Уж в вашем-то доме драк не будет. Я согласен, милорд. Только у меня условие есть».
«Какое?» — и вижу, он уже обрадовался, чуть ли не приплясывает.
«Я вначале инкогнито приеду посмотреть на невесту. Посмотрю, не обманули ли вы меня, что она меня любит. Про приданое узнаю».
Судья потускнел немного лицом и говорит:
«Любит она вас, любит. Не сомневайтесь. И приданое есть. Да прямо сейчас и поедем, если у вас дел нет».
Посмотрел я на него и понял — боится он, что я передумаю. Но меня тогда зло разобрало, думаю, что за чудовище вы, милорд, решили мне подсунуть?
— Да уж, если судье племянницу с приданым не сбыть, то дело плохо, — глубокомысленно заявил Трелони. — Она, наверное, горбуньей была?
— Не поверите, — отозвался Смоллетт, — нет. Бог телом ее не обидел, что есть, то есть. Не раскрасавица, конечно, но и в ужасе от нее никто бежать бы не стал. Разве что нижняя челюсть тяжеловата, и глаза. Такие... голубые! — последнее прозвучало почти с отвращением.
— Что не так в голубых глазах? — обиделся Трелони и подлил капитану еще рому.
— Выражение, — медленно отчеканил Смоллетт и поднял кружку к губам, но пить не стал. — Знаете, такое у слуг бывает. Вроде умный паренек, и ловкий, и кивает, что тебя понял, а как поручишь ему дело, так обязательно и его загубит, да еще развалит все, до чего дотянется. Цвет здесь неважен, конечно, — он поспешно глотнул из кружки, как будто хотел что-то забыть, и продолжил. — Так вот, приехал я вместе с судьей к нему домой, и тот меня всем домашним представил, как капитана Хокинса (не смейтесь, Трелони, это первая фамилия, что пришла мне на ум), закадычнейшего друга капитана Александра Смоллетта.
— А племянница? — жадно спросил Трелони.
— Она в сторонке стояла, я вначале подумал — служанка: платье наискось, прическа хоть и простая, но сбилась, и взгляд какой-то мечтательный. Посмотрела на меня неодобрительно, зато когда мое настоящее имя услышала, вся просияла, словно ей пригоршню алмазов в ладонь положили. Весь ужин она потом на меня смотрела, мне даже кусок в горло не лез. После мы пошли в кабинет, чтобы судья выкурил трубочку, но разговор не клеился. Мне не нравилось, что девица (ее Мэри звали) на меня глазеет, как на рождественский подарок, судья Ризли просто молчал и пускал кольца дыма под потолок. Иногда он спохватывался и односложно что-то у меня спрашивал, но я отвечал ему «Да, милорд» или «Нет, милорд», и на этом разговор угасал.
Когда часы пробили девять, я уже собирался попрощаться и отправиться ко сну, но в дверь постучали, и в кабинет вплыла любезная племянница с подносом, на котором стыли две чашки кофе и аппетитные пухлые пирожки. Мэри Ризли присела передо мной в книксене, я взял чашку и, на свою голову, отхлебнул слишком много этого «кофе»!
— Что там было? — Трелони уже улыбался во весь рот. Взгляд у него потихоньку плыл, и он бешено защелкал пальцами, словно хотел что-то вспомнить.
— Кофе, смешанный с порохом и еще какой-то дрянью, — мрачно ответил капитан. — Конечно, я выплюнул его назад и заслужил презрительный взгляд этой девицы.
«А вот ваш друг, капитан Смоллетт, всегда пьет кофе с порохом», — веско заметила она.
«Кто вам это рассказал?»
«Это все знают».
«Вас обманули», — язык у меня еле ворочался, и судья сочувственно на меня посмотрел. Свою чашку он предусмотрительно поставил на край стола. Судя по темным пятнам на полу, он не раз жаловался на собственную неловкость, а слугам приходилось вытирать пол после вечернего кофе.
Мэри Ризли самолюбиво дернула плечом, но возражать не стала. Зато я не смог смолчать.
«Может быть, мой друг еще закусывает пирожками с дробью?» — ядовито поинтересовался я.
«Он — настоящий мужчина, — ответила мне эта девица, — может быть, и закусывает! Но я хотела расспросить вас... о... нем, а не рассказывать самой. Какой он?».
«Человек как человек», — пожал я плечами, и она нахмурилась.
«Как вы можете так говорить? — с гневом спросила она, и неожиданно ее глаза наполнились слезами. — Вы такой же бессердечный дикарь, как все прочие!»
«Вы так его любите, мисс Ризли?» — язык мой — враг мой, Трелони. Бог знает, зачем я это спросил?
«Я? Ничуточки! Просто он... Ну он... — она запнулась и топнула ногой. — Ах, вам не понять!»
«К счастью», — пробормотал я себе под нос, и судья отвернулся к окну. Следующие полчаса я слушал, как я прекрасен, могуч, сколько кораблей потопил, и как мне повезло, что я знаком сам с собой.
— Это оч-чень интересно, дружище, — вставил Трелони и подпер щеку ладонью. — Есть в этом что-то философское: быть знакомым самим с собой. Вот я бы с собой знакомиться не... не хотел. Я обыграл бы... себя в карты и оставил бы себя... в дураках. Хо! Может, попробовать как-нибудь? Ничем не рискую. И при деньгах, и не дурак!
Смоллетт усмехнулся.
— Всегда играйте так, дружище, — посоветовал он и продолжил. — Одним словом, она представляла себе какого-то исполина духа и тела: черноволосого, с орлиным взором, с седыми висками, который кладет троих одной левой, а мундир на нем буквально лопается, как только он напряжет мышцы... С женщинами он галантен, но при этом застенчив, умеет любить нежно, но никогда не ходит к шлюхам, всегда справедлив и благороден, и ни разу за свою жизнь не выругался, потому что хладнокровен, как льды Гренландии. Я даже расстроился, так это на меня не было похоже.
«Откуда вы знаете столько подробностей?» — спросил я, когда Мэри Ризли остановилась, чтобы перевести дыхание.
«Я знаю о нем все», — гордо заметила она.
«Боюсь, вы заблуждаетесь, мисс Ризли. Вы же не встречались с ним», — судья умоляюще прижал руку к сердцу и покачал головой, но я не собирался слушаться этого старого сводника.
Она вспыхнула так, что лучше бы я ее ударил.
«Не обязательно встречаться, чтобы понять и полюбить человека!»
«То есть, вы его все-таки любите?»
«Это не запрещено английским законом!» — лицо у нее стало жалобным, и мне стало неловко: натура у девицы была чувствительной. Чтобы утешить ее, я вспомнил один из самых интереснейших случаев в моей жизни — путешествие в Вест-Индию. Тогда я был еще мичманом на корабле дяди; он торговал пряностями. Я вложил весь свой пыл, пока рассказывал о приключениях, пиратах, неграх, индейцах, прекрасных женщинах, разноцветных попугаях, о яркой синей морской воде, о стычках с французами и испанцами; я опустил все плохое, что могло бы отвратить женщину, но на лице моей собеседницы отразилась неприкрытая скука. Кое-как я закончил, и она тут же нетерпеливо спросила:
«А у него была тогда возлюбленная?»
«Гм, — ее интерес показался мне несколько странным. — Да, мисс Ризли».
«Она ждала его на пристани, — мечтательно произнесла она. — Каждое утро она выходила и высматривала на горизонте паруса его шхуны, и мяла платок, и ломала руки...»
«Ломала? — осторожно поинтересовался я. — Кому?»
Судья закашлялся и пояснил: табак, мол, крепкий.
«Вы неумны, — с досадой ответила она. — Я хотела сказать — заламывала! А потом она коварно бросила его!»
«Бросила?» — в те дни я был влюблен в жену одного доктора на Сен-Бертелеми, потому мне казалось, что слово «бросила» трудно к нам применить.
«Ну да, он же все время был в море, а она — в Англии, в Бристоле».
«В Бристоле?»
«Почему вы повторяете за мной, мистер Хокинс? В Бристоле. Бристоль — в Англии. Странно не понимать этого капитану».
Я нахмурился и внимательно взглянул на нее. Мне хотелось понять, она нарочно надо мной издевается или как? Но взгляд ее был чист и невинен, как у ягненка, и ума, боюсь, там было не больше.
«На Бристольской пристани торгуют рабами, мисс Ризли», — осторожно заметил я, и ее губы задрожали.
«Вы нарочно смеетесь надо мной? — Мэри Ризли взглянула на меня так, как будто хотела убить, и обратилась к судье: — Дядя, мне надо полежать».
«Иди, дитя мое, — кивнул тот. — Пусть Кэти принесет тебе воды и нитки».
Девица еще раз присела и ушла. В волнении я чуть было опять не отпил этого дьявольского кофе, но вовремя опомнился.
«Зачем ей нитки? И вода?» — бессмысленно глядя на закрытую дверь, спросил я.
«Нитки — вышивать. Вода — обливаться».
«Вышивать? Обливаться? Что это значит, милорд?»
«По ночам она вышивает картину о подвигах капитана Смоллетта. Пока не доведет себя до полного изнеможения. Потом она начинает плакать и плачет до утра. Или пока ее не обольют водой».
«Какая... сложная юная леди, — я вздрогнул. — Слушайте, милорд, не будете возражать, если я пойду к себе? Я бы захватил бутылочку чего-нибудь крепкого, если можно. Мне, кажется, надо хорошенько обдумать ваше предложение».
«Я дам в приданое двести гиней, — судья Ризли многозначительно потряс трубкой и ткнул ею в мою стороны. — И не забывайте о Фемиде».
«Ни в коем разе», — заверил я его и поспешил улизнуть. Встреча произвела на меня гнетущее впечатление, но клопы и убийцы все еще казались хуже. Может быть, девица ломает комедию перед дядей, чтобы тот махнул на нее рукой. Во всяком случае, мне очень хотелось в это верить.
Я заперся в комнате, переоделся и лег на кровать вместе с бутылкой рома. По правде, я чувствовал себя дураком. Терпеть этого не могу, Трелони.
— А я говорил... — многозначительно заметил сквайр и важно поднял указательный палец.
— Еще большим дураком я почувствовал себя, когда смущенная служанка принесла мне записку. Она, кстати, была очень хорошенькой — служанка, не записка. Если бы не мое двусмысленное положение в этом доме, я бы, может, поухаживал за ней сразу. Так вот, она сунула мне в руки записку, и я прочел:
«Мне бы хотелось знать, чем капитан Смоллетт любит завтракать».
«Передай мисс Ризли, он любит яичницу, хлеб и бекон».
Служанка поклонилась и исчезла, чтобы вернуться через полчаса.
«Мисс Ризли спрашивает, какие у капитана Смоллетта любимые шутки», — пролепетало это милое дитя.
«Он вообще не шутит», — мрачно ответил я.
Потом она пришла один раз спросить про любимый цвет одежды, дважды про родственников, и еще один раз — видел ли капитан Смоллетт индейцев. На кой ей все это понадобилось, я понять не мог, и когда Кэти (так звали служанку) пришла опять, я властно взял ее за локоть и сказал:
«Милая девочка, у тебя уже слипаются глаза от усталости. Не надоело тебе бегать туда-сюда, чтобы передавать юной леди сведения, которые ей никогда в жизни не пригодятся?»
Она потупилась, покраснела и сказала, что судья ее уволит, если мисс будет жаловаться. К тому времени я выпил уже половину бутылки и пылко заверил Кэти в том, что ее возьмут в любой дом...
— Небось так п-пылко... что вы п-потом собирали одежду по всей к-комнате, — вставил Трелони.
— Идите к черту, дружище! — вспылил капитан, но тут же со вздохом признался, — Но вообще-то вы правы, так оно и было. Кэти заснула у меня на плече и, к сожалению, некому было полить водой мисс Ризли, когда та закончила вышивать... Посреди ночи я проснулся от плача за окном. Мне не хотелось вставать, но я уже опасался этого дома и ждал самого худшего, поэтому натянул штаны и выглянул наружу. Мисс Ризли танцевала под лунным светом и пела любовный сонет собственного сочинения.
«Он никогда на вас не женится, мисс Ризли! Особенно если вы будете продолжать себя так вести», — не без удовольствия сообщил я ей сверху. Она обернулась, увидела меня и тут же упала в обморок. В обморок она падала так долго, что успела обозвать меня бесчувственным хамом и заметить, что я топчусь грязными лапами по ее мечте. В ответ я заявил, что молодой девушке по ночам валяться на земле весьма предосудительно, и ушел спать дальше. Она попробовала еще немного стонать, но выходило у нее уже не так выразительно.
Утром у меня болела голова, оттого я был не в духе и перед завтраком поймал судью, чтобы прямо ему заявить:
«Знаете, милорд, мои ночные раздумья принесли свои плоды».
«Вы женитесь?» — обрадовано спросил он.
«Лучше Ньюгейт», — задушевно шепнул я.
«Не могу вас осуждать, — он тут же нахохлился. — Но поймите меня! Что — мне — делать с этим сокровищем?»
«Я знаю, как ее излечить», — заметил я, и судья пылко пожал мне руку.
За завтраком Мэри Ризли не было, и я нашел ее в саду. Она сидела в беседке и писала что-то в книжечке с розовыми страницами. Как только я подошел, она покраснела и спрятала книжку.
«Опять вы, капитан Хокинс?»
«Увы, — не стал отрицать я. — Мне нужно с вами серьезно поговорить, мисс Ризли».
Она самолюбиво дернула плечом, но не убежала.
«Вы хотите замуж за капитана Смоллетта?»
«Не ваше дело, мистер Хокинс».
«Хотите-хотите. Я даже не буду говорить вам, что вы влюбились неизвестно во что, в какого-то персонажа из романов, которые печатают и продают по два фартинга штука. Но это ваше дело, мисс Ризли, кого любить. А вот родственников своих донимать перестаньте. Если бы вы жили одна, я бы и слова вам не сказал, бегайте по ночам, капризничайте, хамите каждому гостю — ваше дело. Но ваш дядя не должен за вас оправдываться, пока вы едите его хлеб».
Она опустила глаза и густо покраснела. Я видел, что ей неприятны мои слова.
«Но так делают все образованные девушки, — прошептала она. — Это признак чувствительной души, когда... Когда влюбляешься».
«Кто вам это сказал?»
«Подруги. И в книге написано».
«Сожгите ее и забудьте, как страшный сон. Откуда вы узнали о капитане Смоллетте?»
Она неохотно протянула мне свою книжечку, раскрыв на последней странице. И знаете что, Трелони?
— М-м? — тот потряс бутылку, но она уже была пуста.
— Какой-то проходимец написал о нашей поездке и проиллюстрировал гравюрами, — торжественно, как на похоронах, возвестил капитан. — Аполлон, Геркулес и Марс не идут ни в какое сравнение с тем, как мы там изображены. Мэри Ризли тщательно собирала вырезки и картинки и наклеивала к себе в дневник.
— Надеюсь, я был этот... Ап-по... пол-лон, — Трелони растекся на стуле. — А почему я не видел? Этой вашей п-писульки. Кстати, дружище, о них. О писульках! Мне надо выйти, — он наклонился к капитану, вытянул губы трубочкой и таинственно шепнул, — В отхожее место.
— Можно было и не уточнять, Трелони, — поморщился Смоллетт.
Сквайр оперся о столешницу, поднялся и, пошатываясь, вышел за дверь. Вернулся он нескоро, мокрый и протрезвевший. Он сел на место и потер веки.
— Крепкий ром, — вздохнул Трелони. — Так вы остановились на Аполлоне. Вроде я им был, да?
— Не помню. Да я и фамилии этого проходимца не запомнил, а стоило бы его найти и как следует выпороть, чтобы не порочил честных людей. Подумать только, он изобразил меня каким-то тупым воякой! Меня!
— А вообще-то, Смоллетт, вы знаете, может быть, у него развито сатирическое чувство... — Трелони осторожно отодвинулся от капитана.
— Разумеется, развито, — хмыкнул Смоллетт, — раз вас он изобразил глупым болтуном и богатым бездельником. А мистера Ливси — благородным рыцарем, непрошибаемым и до тошноты наделенным всеми достоинствами. Меня радует, что пираты вышли мерзавцами, хоть здесь он не погрешил против правды.
— Знаете, давайте лучше про Аполлона, — остановил его сквайр, который вдруг понял, что не слишком хочет знать, что еще о нем написали. — Мисс Ризли увидела вас в книге и влюбилась?
— Сделала вид, что влюбилась. Она писала обо мне стихи и рассказы, замучила всех своих родных, друзей и знакомых, так что я даже не удивлюсь, если кто-нибудь при моем упоминании скривится, как от зубной боли. Я все-таки объяснил ей, что она неправа, а потом, чтобы добить бедняжку, сказал, что я и есть капитан Смоллетт. Сначала она мне не поверила, а потом убежала, и на глаза мне больше не показывалась, пока я был в гостях у судьи. Кэти рассказывала, что мисс Ризли потом целый вечер что-то выкидывала и жгла, а из незаконченной вышивки она сшила кукольной одежки. Судья был мне так благодарен, что поклялся в вечной дружбе, прослезился и подарил булавку для шейного платка. Он заявил, что если я еще раз попаду в Ньюгейт, то он вытащит меня, чего бы ему это не стоило...
— А вы там еще были, Смоллетт? — поинтересовался Трелони, и капитан неопределенно пожал плечами. — Хитрец! Вижу, что были! По глазам вижу. Не жалеете, что не женились на племяннице судьи?
— Разумеется, нет! Вернуться домой и вместо ужина и ласки получать слезы и сонеты? Нет, Трелони, это не для меня. Я — человек простой.
— А я бы женился. Стишками я тоже балуюсь, — вздохнул сквайр и с тоской взглянул на бутылку. — Но кому, как не вам, знать, что девичья дурь проходит?
— Дурь-то да, уходит сама. А глупость надо выгонять розгами. Но для этого развлечения мне хватает матросов, Трелони. Ваше здоровье!
И они откупорили еще одну бутылку, и пропустили по кружечке, а за ней еще по одной, и не останавливались до самого утра.
@темы: монолит снов
-
-
25.01.2015 в 11:44-
-
25.01.2015 в 13:54Текст, так понимаю, одна большая отсылка, хотелось бы посмотреть на источник вдохновения. И да, под проходимцем имеется в виду конкретный автор или это собирательный образ?
-
-
25.01.2015 в 14:01+1 ^^)
-
-
25.01.2015 в 14:20ДШБ, спасибо ) Я тебе в умыл напишу ))
Киб, ^^)) спасибо за поддержку, друг )
-
-
25.01.2015 в 15:05-
-
26.01.2015 в 11:34киса в свитере, О, а где Мэри СЬю в фиках по ОС? у меня на фикбуке)) Но да, их там таких завались...
-
-
26.01.2015 в 13:55-
-
28.01.2015 в 11:45-
-
28.01.2015 в 12:35Спасибо!