Fête galante. Only (17)80s kids remember this.
1. Осень в Петербурге
2. Неожиданные встречи и спонтанные решения
Первые несколько дней прошли без приключений. Каждые сорок верст, пользуясь императорской грамотой, они с Митькой меняли лошадей. Ямбург, Нарва, Рига, безымянные постоялые дворы — не успеть было запомнить ни названий, ни лиц хозяев, весь разговор: лошади, комната, еда да нет ли слухов о разбойниках на дороге. В Нарве они заночевали первую ночь, и Павел едва избежал искушения сыграть в карты с заезжим курляндским дворянином, который торопился в Петербург. Отговориться удалось только тем, что едет он, Павел, налегке, да тремя кувшинами вина, отчего хлипкий курляндец к часу ночи свалился с лавки, да так и заснул, пока слуга пытался оттащить его в постель. Сам Павел почти не пил, хоть и хотелось для храбрости опрокинуть чарочку-другую.
читать дальшеВ Риге они впервые почувствовали, что земля здесь иная, не русская вовсе. Граница с Курляндией проходила по реке Дюне, впадающей в Остзее, и пришлось уговаривать смотрителя, чтобы тот пропустил их по единственному мосту через реку. Тот упрямо мотал головой, мол, неположено, мост, уже разбирать начали на зиму, и только пара золотых дукатов заставили его со вздохом согласиться.
— Ничего! — бодро отозвался Митька, глядя на расстроенного хозяина. — Через недельки три возвращаться будем, все уже замерзнет, вброд перейдем, задешево-поди! Пусть немчура зубами с голодухи клацает.
В Митаву решили не заезжать и проскочить Курляндию за день, а остановку сделать уже в Восточной Пруссии, в тылу русских войск под командованием генерала Салтыкова. Ходили слухи, что командует по-прежнему Виллим Фермор, потому что эта «седенькая курочка» Салтыков не способна найти даже нужник без карты и войти туда, не убедившись, что там не будет противника. Впрочем, Фермора прозывали куда как более непечатно...
На четвертый день они остановились на постоялом дворе близ Гумбиннена. Хозяином здесь был приземистый и пухлый пруссак с унылым выражением лица человека, который не ждет от жизни ничего хорошего. Чем-то он напоминал камбалу, должно быть, тем, что правый глаз у него заплыл от ячменя, и про себя Павел его иначе и не называл. Камбала был не слишком доволен еще одному русскому офицеру, намекая на то, что публика у него собирается приличная, в отличие от всяких там. Правда, намекал он робко, балансируя ровно-ровно на грани, когда дать в морду еще неудобно, но терпеть скрытые оскорбления уже не выходит.
Кое-как обустроившись в холодной комнатушке, Павел отправил Митьку за едой в дорогу, а сам спустился вниз, на людей поглядеть да себя показать.
Камбала за стойкой записывал что-то в толстую книгу, сосредоточенно шевеля губами. Народу было не так много: в темном углу расположилась тройка каких-то мастеровых, молча и серьезно распивавших чекушку водки, напротив них, наоборот, царило веселье, солдаты, уже вдрызг пьяные, обмывали подвиги какого-то гренадера Иванова сына, а у самого очага грелся с чашкой шоколада какой-то сухощавый господин лет этак тридцати пяти на вид.
Павел показал Камбале один палец и заказал себе кофию. Мастеровые настороженно взглянули на него, и он вспомнил разговоры о старом Фрице, который, как говорят, видеть не мог своих подданных, занятых бездельем, а не работой. К своим он тоже садиться не стал: попойка — попойкой, но сейчас не до того. Поразмыслив, Пашка пододвинул кресло к огню, спросив кивком разрешения у господина, и, поерзав, вытянул ноги, чтобы оказаться поближе к очагу.
Господин обратил на него внимания не больше, чем на приблудную собачонку, и это почему-то показалось Павлу обидным. Он — русский офицер, а не не пойми кто!
Он покашлял, поерзал, еще раз покашлял, уронил на пол кошель с монетами — но странный господин не обращал на него ни малейшего внимания. «Немец, небось, — недовольно подумал Павел. — Обходительности, как у кадушки с грибами!»
Камбала принес кофе, заваренный необычно крепко, и Пашка отпил глоток, поморщившись.
— Вы забыли дождаться сахару, — послышался рядом голос, и от неожиданности Павел подавился и расплескал кофе на пол.
Тот самый господин внимательно и дружелюбно смотрел на него, и на его тонких губах виднелось слабое подобие улыбки. Он был бледен, и пудреный парик только подчеркивал аскетичность его облика.
— Черт возьми... — пробормотал Павел по-русски, глядя на черное пятно, что осталось на грубо отесанных досках пола.
— Я напугал вас? Прошу прощения. И извините, что не смог включиться в беседу сразу, мне нужно было обдумать одну проблему, — господин говорил по-немецки с явственным выговором уроженца Кенигсберга; впрочем, голос его звучал чисто и ясно.
— Ничего страшного, сударь, — вздохнул Павел. — В пути я соскучился по беседе... Оттого подумал, что, должно быть, вы поддержите разговор. Вы здесь проездом?
— Да. Я редко выбираюсь из города. Но сейчас мне пришлось навестить ученика.
— Вы доктор?
— Почти. Я — философ.
— Философ, — чуть насмешливо протянул Павел. Ему философы казались бездельниками, наравне с астрологами, которые несли чушь о том, чего никто не мог проверить. И если слова астрологов хоть как-то соотносились с привычной жизнью (и втайне Павел к ним прислушивался перед принятием важных решений), то философы больше напоминали юродивых.
— Вы зря смеетесь, — кротко заметил немец, — философия — ключ к пониманию мира и проходящих в нем процессов.
— И что же можно понять с ее помощью?
— Например, законы развития Вселенной. Причины нашего с вами существования. Вот вы, зачем именно вы существуете, как вы полагаете, сударь?
— Гм... Наверное, потому что Бог посчитал нужным, — он пожал плечами, точно удивлялся наивности вопроса.
— Да, это так. Но почему в том упорядоченном мире, который мы видим вокруг себя, нужны именно вы? Вы — как разум, как отдельное естество. Почему вас нельзя было заменить кем-то иным для выполнения вашей миссии?
— Наверное, потому что я был под рукой... — готовый ответ уже вертелся у Павла на языке, но он вдруг замолчал, раздумывая над словами об «упорядоченном мире». — А почему вы считаете этот мир упорядоченным? Разве войны, смерть — это проявление упорядоченного? Вот сегодня я здесь, а завтра там или вообще на том свете — это все упорядоченное?
— А разве Бог — это хаос?
— Нет, но... Мне казалось, что жизнь непредсказуема, и хоть она и по замыслу Его, но все же...
— Есть негласные законы, по которым мы существуем, — серьезно ответил немец, когда Пашка окончательно затих, раздумывая, как обосновать свое мнение, — но я заметил, что чем ярче пылает в человеке огонь его жизненных сил, тем меньше он склонен оценивать эти законы с точки зрения разума. То же относится и к народам, и к людям в целом.
— Но... — опять попытался возразить Павел. Ему смутно казалось, что его оскорбили, но как именно он понять не мог. Его мысль окончательно сбили часы, пробившие десять, и собеседник тут же встал с кресла, отставив чашку.
— Мне было очень приятно с вами поговорить, сударь, но мне уже пора готовиться ко сну, — церемонно наклонил голову философ. — Может быть, вы оставите свой адрес? Я бы послал бы вам одну свою статью, которая, возможно, убедила бы вас прислушаться к моему мнению.
Павел пожал плечами, в смятении от этого короткого и не слишком вразумительного разговора.
— Хорошо, — он продиктовал, куда слать письма, и после того, как представился, спохватился сам. — Простите, сударь, но как вас звать?
— Кант. Иммануил Кант, — коротко ответил тот и неожиданно тепло улыбнулся. — Помните, друг мой, когда кажется, что в жизни творится хаос, Бог, равно как и сама природа, обязательно укажут вам, куда идти. А теперь извините, сударь, — его лицо вновь стало непроницаемым. — Я стараюсь подчиняться расписанию в повседневной жизни, и уже пять минут назад я должен был умываться перед сном. Спокойной ночи!
С этими словами господин Кант удалился наверх. Глядя в его узкую спину, Павел покачал головой. Надо же! Он даже не записал его адрес; верно, запомнит. Хотя, если не пришлет ничего — тоже невелика беда. Была бы охота эту заумь немецкую слушать.
— Правда, что ли, философ со мной сидел? — спросил он у Камбалы, когда тот появился рядом, чтобы осведомиться: не нужно ли господину еще что-нибудь.
— Не могу знать, господин, — пожал тот плечами, почтительно и от этого как-то особенно неприятно улыбаясь. — Записался он как учитель Кенигсбергского университета, а уж кто он на самом деле, мне то неведомо.
— Ну и рожа же ты, — отозвался Павел с досадой по-русски и, когда Камбала высоко поднял брови, добавил, — Благодарю. Приготовь к утру лошадей.
Как только хозяин отошел, он еще какое-то время лениво смотрел в огонь, так и этак прокручивая в голове этот странный разговор.
«Почему вас нельзя было заменить... в выполнении вашей миссии?»
Павел вздрогнул, точно кто-то впустил холодного воздуха в теплый зал.
Откуда этот немец мог знать о его задании? И как понимать этот намек? Он поднялся с кресла, готовый уже бежать вслед за странным собеседником, чтобы припереть того к стенке, но затем, помедлив, вновь сел. Действовать сгоряча не стоит.
Сон словно сняло рукой, и юноша уже прикидывал, как можно обмануть преследователей. Пока выход был только один: выехать до рассвета и изменить свой путь. Или, может быть, поехать прямо сейчас, в ночь?
Он порывисто встал вновь и после недолгих пререканий все-таки заставил хозяина приготовить лошадей к скорому отъезду. Тот недоумевал, и на его невыразительной физиономии даже появился явственный оттенок удивления, когда русский господин принялся горячо его уговаривать и даже сунул в руку червонец, несмотря на то, что Камбала убедительно рассказывал ему о пропавших в дороге путниках.
Митька нашелся в каморке; слуга старательно латал свежую прореху на своем камзоле. Судя по его довольному лицу, время он провел хорошо, пока хозяин вел невнятные беседы за чашкой кофия, но как только услышал, что надо отправляться в путь прямо сейчас, он тут же помрачнел.
— А может быть, не надо, господин мой? — осмелился спросить Митька, шмыгая носом. — Виданое ли дело, по ночам ездить? А если с дороги собьемся, да с лихими людьми встретимся? Места-то незнакомые...
— Места незнакомые, но дороги наезженные. Волков бояться, в лес не ходить. Всяко быстрей домой вернемся, если Бог позволит.
— По мне, так наезженная дорога легче врага приманивает, — проворчал слуга в ответ, неуклюже поднявшись на ноги. Он воткнул иголку в подклад камзола и продолжил, старательно избегая глядеть в лицо хозяину. — Если вы, барин, возжелали с жизнью расстаться да матушке своей горе причинить, то я вам тут не помощник. Да только остановить вас не смогу и оставить тоже.
С этими словами он накинул себе на плечи камзол и принялся собирать разложенные для ночлега вещи, время от времени тяжело вздыхая, словно уже знал наперед, что ничего хорошего их не ждет.
— Но-но, — неуверенно возразил Пашка, — не стращай.
За окном бушевал ветер, неприятно завывая в печной трубе. Среди стволов облетевших деревьев вдалеке виднелся огонек фонаря, и невольно юноша следил за ним — вот он исчезает, появляется, дрожа, ходуном ходит в нетвердой руке хозяина. Капля тепла в непроглядной темноте.
Нет, хотелось остаться в тепле и не думать ни о чем, никуда не торопиться. Найти себе красивую служаночку, готовую согреть постель в холодную ночь, а потом, после сытного завтрака из трех яиц и каши...
Но надо было ехать.
— Ничего с нами не случится, — закончил он. — Даст Бог, ранним утром доберемся до Пройсиш-Эйлау, и там уже немного передохнем.
— Бог-то даст, да черт не дремлет, — уже совсем тихо заметил Митька, но больше возражать не стал.
Кому удобней читать на СИ, оно есть здесь: samlib.ru/editors/w/wolkow_stanislaw/02_sevenye...
2. Неожиданные встречи и спонтанные решения
Первые несколько дней прошли без приключений. Каждые сорок верст, пользуясь императорской грамотой, они с Митькой меняли лошадей. Ямбург, Нарва, Рига, безымянные постоялые дворы — не успеть было запомнить ни названий, ни лиц хозяев, весь разговор: лошади, комната, еда да нет ли слухов о разбойниках на дороге. В Нарве они заночевали первую ночь, и Павел едва избежал искушения сыграть в карты с заезжим курляндским дворянином, который торопился в Петербург. Отговориться удалось только тем, что едет он, Павел, налегке, да тремя кувшинами вина, отчего хлипкий курляндец к часу ночи свалился с лавки, да так и заснул, пока слуга пытался оттащить его в постель. Сам Павел почти не пил, хоть и хотелось для храбрости опрокинуть чарочку-другую.
читать дальшеВ Риге они впервые почувствовали, что земля здесь иная, не русская вовсе. Граница с Курляндией проходила по реке Дюне, впадающей в Остзее, и пришлось уговаривать смотрителя, чтобы тот пропустил их по единственному мосту через реку. Тот упрямо мотал головой, мол, неположено, мост, уже разбирать начали на зиму, и только пара золотых дукатов заставили его со вздохом согласиться.
— Ничего! — бодро отозвался Митька, глядя на расстроенного хозяина. — Через недельки три возвращаться будем, все уже замерзнет, вброд перейдем, задешево-поди! Пусть немчура зубами с голодухи клацает.
В Митаву решили не заезжать и проскочить Курляндию за день, а остановку сделать уже в Восточной Пруссии, в тылу русских войск под командованием генерала Салтыкова. Ходили слухи, что командует по-прежнему Виллим Фермор, потому что эта «седенькая курочка» Салтыков не способна найти даже нужник без карты и войти туда, не убедившись, что там не будет противника. Впрочем, Фермора прозывали куда как более непечатно...
На четвертый день они остановились на постоялом дворе близ Гумбиннена. Хозяином здесь был приземистый и пухлый пруссак с унылым выражением лица человека, который не ждет от жизни ничего хорошего. Чем-то он напоминал камбалу, должно быть, тем, что правый глаз у него заплыл от ячменя, и про себя Павел его иначе и не называл. Камбала был не слишком доволен еще одному русскому офицеру, намекая на то, что публика у него собирается приличная, в отличие от всяких там. Правда, намекал он робко, балансируя ровно-ровно на грани, когда дать в морду еще неудобно, но терпеть скрытые оскорбления уже не выходит.
Кое-как обустроившись в холодной комнатушке, Павел отправил Митьку за едой в дорогу, а сам спустился вниз, на людей поглядеть да себя показать.
Камбала за стойкой записывал что-то в толстую книгу, сосредоточенно шевеля губами. Народу было не так много: в темном углу расположилась тройка каких-то мастеровых, молча и серьезно распивавших чекушку водки, напротив них, наоборот, царило веселье, солдаты, уже вдрызг пьяные, обмывали подвиги какого-то гренадера Иванова сына, а у самого очага грелся с чашкой шоколада какой-то сухощавый господин лет этак тридцати пяти на вид.
Павел показал Камбале один палец и заказал себе кофию. Мастеровые настороженно взглянули на него, и он вспомнил разговоры о старом Фрице, который, как говорят, видеть не мог своих подданных, занятых бездельем, а не работой. К своим он тоже садиться не стал: попойка — попойкой, но сейчас не до того. Поразмыслив, Пашка пододвинул кресло к огню, спросив кивком разрешения у господина, и, поерзав, вытянул ноги, чтобы оказаться поближе к очагу.
Господин обратил на него внимания не больше, чем на приблудную собачонку, и это почему-то показалось Павлу обидным. Он — русский офицер, а не не пойми кто!
Он покашлял, поерзал, еще раз покашлял, уронил на пол кошель с монетами — но странный господин не обращал на него ни малейшего внимания. «Немец, небось, — недовольно подумал Павел. — Обходительности, как у кадушки с грибами!»
Камбала принес кофе, заваренный необычно крепко, и Пашка отпил глоток, поморщившись.
— Вы забыли дождаться сахару, — послышался рядом голос, и от неожиданности Павел подавился и расплескал кофе на пол.
Тот самый господин внимательно и дружелюбно смотрел на него, и на его тонких губах виднелось слабое подобие улыбки. Он был бледен, и пудреный парик только подчеркивал аскетичность его облика.
— Черт возьми... — пробормотал Павел по-русски, глядя на черное пятно, что осталось на грубо отесанных досках пола.
— Я напугал вас? Прошу прощения. И извините, что не смог включиться в беседу сразу, мне нужно было обдумать одну проблему, — господин говорил по-немецки с явственным выговором уроженца Кенигсберга; впрочем, голос его звучал чисто и ясно.
— Ничего страшного, сударь, — вздохнул Павел. — В пути я соскучился по беседе... Оттого подумал, что, должно быть, вы поддержите разговор. Вы здесь проездом?
— Да. Я редко выбираюсь из города. Но сейчас мне пришлось навестить ученика.
— Вы доктор?
— Почти. Я — философ.
— Философ, — чуть насмешливо протянул Павел. Ему философы казались бездельниками, наравне с астрологами, которые несли чушь о том, чего никто не мог проверить. И если слова астрологов хоть как-то соотносились с привычной жизнью (и втайне Павел к ним прислушивался перед принятием важных решений), то философы больше напоминали юродивых.
— Вы зря смеетесь, — кротко заметил немец, — философия — ключ к пониманию мира и проходящих в нем процессов.
— И что же можно понять с ее помощью?
— Например, законы развития Вселенной. Причины нашего с вами существования. Вот вы, зачем именно вы существуете, как вы полагаете, сударь?
— Гм... Наверное, потому что Бог посчитал нужным, — он пожал плечами, точно удивлялся наивности вопроса.
— Да, это так. Но почему в том упорядоченном мире, который мы видим вокруг себя, нужны именно вы? Вы — как разум, как отдельное естество. Почему вас нельзя было заменить кем-то иным для выполнения вашей миссии?
— Наверное, потому что я был под рукой... — готовый ответ уже вертелся у Павла на языке, но он вдруг замолчал, раздумывая над словами об «упорядоченном мире». — А почему вы считаете этот мир упорядоченным? Разве войны, смерть — это проявление упорядоченного? Вот сегодня я здесь, а завтра там или вообще на том свете — это все упорядоченное?
— А разве Бог — это хаос?
— Нет, но... Мне казалось, что жизнь непредсказуема, и хоть она и по замыслу Его, но все же...
— Есть негласные законы, по которым мы существуем, — серьезно ответил немец, когда Пашка окончательно затих, раздумывая, как обосновать свое мнение, — но я заметил, что чем ярче пылает в человеке огонь его жизненных сил, тем меньше он склонен оценивать эти законы с точки зрения разума. То же относится и к народам, и к людям в целом.
— Но... — опять попытался возразить Павел. Ему смутно казалось, что его оскорбили, но как именно он понять не мог. Его мысль окончательно сбили часы, пробившие десять, и собеседник тут же встал с кресла, отставив чашку.
— Мне было очень приятно с вами поговорить, сударь, но мне уже пора готовиться ко сну, — церемонно наклонил голову философ. — Может быть, вы оставите свой адрес? Я бы послал бы вам одну свою статью, которая, возможно, убедила бы вас прислушаться к моему мнению.
Павел пожал плечами, в смятении от этого короткого и не слишком вразумительного разговора.
— Хорошо, — он продиктовал, куда слать письма, и после того, как представился, спохватился сам. — Простите, сударь, но как вас звать?
— Кант. Иммануил Кант, — коротко ответил тот и неожиданно тепло улыбнулся. — Помните, друг мой, когда кажется, что в жизни творится хаос, Бог, равно как и сама природа, обязательно укажут вам, куда идти. А теперь извините, сударь, — его лицо вновь стало непроницаемым. — Я стараюсь подчиняться расписанию в повседневной жизни, и уже пять минут назад я должен был умываться перед сном. Спокойной ночи!
С этими словами господин Кант удалился наверх. Глядя в его узкую спину, Павел покачал головой. Надо же! Он даже не записал его адрес; верно, запомнит. Хотя, если не пришлет ничего — тоже невелика беда. Была бы охота эту заумь немецкую слушать.
— Правда, что ли, философ со мной сидел? — спросил он у Камбалы, когда тот появился рядом, чтобы осведомиться: не нужно ли господину еще что-нибудь.
— Не могу знать, господин, — пожал тот плечами, почтительно и от этого как-то особенно неприятно улыбаясь. — Записался он как учитель Кенигсбергского университета, а уж кто он на самом деле, мне то неведомо.
— Ну и рожа же ты, — отозвался Павел с досадой по-русски и, когда Камбала высоко поднял брови, добавил, — Благодарю. Приготовь к утру лошадей.
Как только хозяин отошел, он еще какое-то время лениво смотрел в огонь, так и этак прокручивая в голове этот странный разговор.
«Почему вас нельзя было заменить... в выполнении вашей миссии?»
Павел вздрогнул, точно кто-то впустил холодного воздуха в теплый зал.
Откуда этот немец мог знать о его задании? И как понимать этот намек? Он поднялся с кресла, готовый уже бежать вслед за странным собеседником, чтобы припереть того к стенке, но затем, помедлив, вновь сел. Действовать сгоряча не стоит.
Сон словно сняло рукой, и юноша уже прикидывал, как можно обмануть преследователей. Пока выход был только один: выехать до рассвета и изменить свой путь. Или, может быть, поехать прямо сейчас, в ночь?
Он порывисто встал вновь и после недолгих пререканий все-таки заставил хозяина приготовить лошадей к скорому отъезду. Тот недоумевал, и на его невыразительной физиономии даже появился явственный оттенок удивления, когда русский господин принялся горячо его уговаривать и даже сунул в руку червонец, несмотря на то, что Камбала убедительно рассказывал ему о пропавших в дороге путниках.
Митька нашелся в каморке; слуга старательно латал свежую прореху на своем камзоле. Судя по его довольному лицу, время он провел хорошо, пока хозяин вел невнятные беседы за чашкой кофия, но как только услышал, что надо отправляться в путь прямо сейчас, он тут же помрачнел.
— А может быть, не надо, господин мой? — осмелился спросить Митька, шмыгая носом. — Виданое ли дело, по ночам ездить? А если с дороги собьемся, да с лихими людьми встретимся? Места-то незнакомые...
— Места незнакомые, но дороги наезженные. Волков бояться, в лес не ходить. Всяко быстрей домой вернемся, если Бог позволит.
— По мне, так наезженная дорога легче врага приманивает, — проворчал слуга в ответ, неуклюже поднявшись на ноги. Он воткнул иголку в подклад камзола и продолжил, старательно избегая глядеть в лицо хозяину. — Если вы, барин, возжелали с жизнью расстаться да матушке своей горе причинить, то я вам тут не помощник. Да только остановить вас не смогу и оставить тоже.
С этими словами он накинул себе на плечи камзол и принялся собирать разложенные для ночлега вещи, время от времени тяжело вздыхая, словно уже знал наперед, что ничего хорошего их не ждет.
— Но-но, — неуверенно возразил Пашка, — не стращай.
За окном бушевал ветер, неприятно завывая в печной трубе. Среди стволов облетевших деревьев вдалеке виднелся огонек фонаря, и невольно юноша следил за ним — вот он исчезает, появляется, дрожа, ходуном ходит в нетвердой руке хозяина. Капля тепла в непроглядной темноте.
Нет, хотелось остаться в тепле и не думать ни о чем, никуда не торопиться. Найти себе красивую служаночку, готовую согреть постель в холодную ночь, а потом, после сытного завтрака из трех яиц и каши...
Но надо было ехать.
— Ничего с нами не случится, — закончил он. — Даст Бог, ранним утром доберемся до Пройсиш-Эйлау, и там уже немного передохнем.
— Бог-то даст, да черт не дремлет, — уже совсем тихо заметил Митька, но больше возражать не стал.
Кому удобней читать на СИ, оно есть здесь: samlib.ru/editors/w/wolkow_stanislaw/02_sevenye...
@темы: монолит снов, Семилетняя Война
-
-
12.05.2014 в 14:10Жду ночной поездки. Наверняка пройдёт негладко?!
-
-
12.05.2014 в 14:17А все потому что головой думать надо, а не есть в нее ))
-
-
12.05.2014 в 14:20-
-
12.05.2014 в 14:28-
-
12.05.2014 в 14:35-
-
12.05.2014 в 16:51На нем же не написано, что он классик немецкой философии. Может, шпион
Спасибо за продолжение.
-
-
12.05.2014 в 17:40Спасибо, я рада, что интересно )
-
-
12.05.2014 в 23:20Хватай! беги! люби!!1Спасибо за продолжение, я очень ждал!)
-
-
12.05.2014 в 23:47Спасибо!