Fête galante. Only (17)80s kids remember this.
Михаил Давидов.
Дуэль и смерть А.С. Пушкина глазами современного хирурга
“Все зло в женщинах!” — упорно твердят некоторые женоненавистники. Мог ли предполагать А.С. Пушкин в феврале 1831 г., когда связывал себя узами брака с юной Натальей Гончаровой, что этот союз уже через 6 лет полностью разорит его и приведет к гибели?
Лето 1831 г. молодые Пушкины проводили в Царском Селе, и очаровательная русская красавица была представлена императрице, которая пришла в восхищение, увидев ее. Всерьез заинтересовался Натальей Николаевной и Николай I.
Вскоре Пушкин был принят на государственную службу в министерство иностранных дел, а в декабре 1833 г. ему было пожаловано звание камер-юнкера (“что довольно неприлично моим летам”, — писал поэт). С этого момента Александр Сергеевич в сопровождении жены принужден был присутствовать на балах, маскарадах и других увеселительных мероприятиях, проводимых при дворе.
читать дальшеНиколай I слыл чрезвычайно любвеобильным мужчиной. Для придворных красавиц было счастьем понравиться монарху и ответить ему взаимностью.
По словам П.Е. Щеголева, “при дворе было много прелестных и красивых женщин, но и среди них жена поэта с ее блистательной красотой занимала одно из первых, если не первое место”3. Тонкий ценитель женской красоты А.И. Тургенев после приема в Зимнем дворце по случаю именин Николая Павловича отметил, что Н.Н. Пушкина была там, несомненно, первая по красоте и туалету.
С 1834 г. Николай Павлович начинает играть роль поклонника, кавалера и “рыцаря” Натальи Николаевны. “Двору хотелось, чтобы Н.Н. танцевала в Аничкове, и поэтому я пожалован в камер-юнкеры”, — записал Пушкин в своем дневнике. Современник Пушкина П.И. Бартенев пишет: “Сам Пушкин говорил Нащокину, что царь, как офицеришка, ухаживает за его женою: нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру на балах спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены”4. Естественно, все это вызывало ревность Пушкина. “Не кокетничай с царем”, “твои кокетственные отношения с соседом”, — и другие подобные замечания в его письмах жене дошли до нашего времени.
Пушкина тревожили и отношения его жены с приемным сыном голландского посланника бароном Жоржем Дантесом-Геккерном.
Жорж Дантес, по национальности француз, родился в Кольмаре 5 февраля 1812 г. в семье барона Жозефа-Конрада Дантеса, владельца крупного имения, депутата французского парламента. Жорж получил первоначальное образование в колледже, а затем окончил Бурбонский лицей в Париже. В 1829 г. он принят в военную школу Сен-Сир, однако вскоре Дантесу пришлось покинуть ее, так как во время Июльской революции 1830 г. находился в составе войск, защищавших Карла Х. После изгнания короля и прихода новой власти Жорж решил уехать из Франции и искать счастья в другой стране.
Его выбор пал на Россию, где Дантес имел родственников из знатного рода Мусиных-Пушкиных. Последние отнеслись к нему довольно холодно, как к бедному родственнику. Однако фортуна улыбнулась ему. В мастерской художника Брюллова Жоржа заметил сам император Николай Павлович, которому вначале понравилась красивая фигура молодого француза, а затем и его убеждения (Дантес оставался преданным сторонником Бурбонов). На военную службу Дантес попал по личному распоряжению монарха. Князь А.В. Трубецкой вспоминал, что “в 1834 г. император Николай собрал однажды офицеров Кавалергардского полка и, подведя к ним за руку юношу, сказал: “Вот вам товарищ. Примите его в свою семью... Этот юноша считает за большую честь для себя служить в Кавалергардском полку; он постарается заслужить вашу любовь и, я уверен, оправдает вашу дружбу”. Это и был Дантес”5. Рекомендация императора обеспечила безвестному и небогатому французу весьма выгодное положение в придворном Петербурге. Его охотно принимали влиятельные вельможи.
На службе поручик Дантес не проявлял большого усердия. По данным полкового архива, Дантес “оказался не только весьма слабым по фронту, но и весьма недисциплинированным офицером”. Из полкового приказа от 19 ноября 1836 г. явствует, что он “неоднократно подвергался выговорам за неисполнение своих обязанностей, за что уже и был несколько раз наряжаем без очереди дежурным при дивизионе”6. За три года службы в полку поручик Дантес получил 44 взыскания! Тем не менее некоторые сослуживцы очень любили его за беззаботный нрав.
С 1834 г. Дантес стал появляться в обществе с голландским посланником бароном Луи Геккерном, хитрым и искусным дипломатом, мастером интриг, которого не очень любили в Петербурге. Разница в возрасте между Дантесом и Геккерном была сравнительно небольшой (Луи Геккерн был 1792 года рождения). Поэтому многие были удивлены, когда в мае 1836 г. Геккерн усыновил Дантеса. Жорж Дантес принял имя, титул и герб барона Геккерна и стал наследником всего его имущества. Секрет этого усыновления объясняется гомосексуальной связью “отца” и “сына”. Однополчанин и друг Дантеса князь А.В. Трубецкой впоследствии вспоминал о сослуживце: “За ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой, впрочем, мы узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном или Геккерн жил с ним...”7. На гомосексуальную связь между Луи Геккерном и Дантесом также намекал в своем донесении Меттерниху австрийский посол в России граф Фикельмон8.
Молодой, красивый, высокий и стройный Жорж Дантес, по словам А. В. Трубецкого, имел огромный успех у дам высшего света.7 В феврале 1836 г. на балу у сицилийского посланника все гости обратили внимание на неумеренные ухаживания “модного кавалергарда” за женой поэта. Прошло некоторое время, и Наталья Николаевна всерьез увлеклась красивым французом. Обоим в 1836-м было по 24 года, они были молоды, беспечны. “Мне с ним весело, он мне просто нравится”, — говорила Наталья Николаевна. Дантес открыто ухаживал за ней на балах, приезжал к Пушкиным, и Александр Сергеевич, возвращаясь домой, порою заставал их вдвоем за беседой; через горничную Лизу они обменивались записками. По мнению П.Е. Щеголева, “Наталья Николаевна была увлечена серьезнее, чем Дантес... доминировал в любовном поединке Дантес: его искали больше, чем искал он сам”9. “Он смутил ее”, — говорил Пушкин своим друзьям.
Отношения Натальи Николаевны и Дантеса были на виду у всех, о них сплетничали, их обсуждали, над поэтом открыто и за глаза подсмеивались.
4 ноября 1836 г. А.С. Пушкин получил по городской почте циничный пасквиль — патент на звание рогоносца в виде пародии на орденскую грамоту. Вот его содержание:
“Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютером великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх”.
В тот же день несколько знакомых Пушкина передали ему полученные ими в двойных конвертах такие же дипломы на его имя. Авторы пасквиля намекали не только на отношения жены Пушкина с Дантесом, о чем знали практически все, но и на связь Николая I с Натальей Николаевной. По содержанию пасквиля Пушкин выбирался в коадъютеры, или помощники, к Д.Л. Нарышкину. Последний считался знаменитым рогоносцем, ибо его супруга Марья Антоновна была в долголетней связи с покойным императором Александром I. Этот скрытый намек на царя Пушкин понял сразу.
Но кто же автор анонимного письма?
Лицейский друг Пушкина М.Л. Яковлев, возглавлявший типографию императорской канцелярии и хорошо разбиравшийся в сортах бумаги, дал заключение, что “бумага иностранной выделки” и должна принадлежать какому-нибудь посольству. Опираясь на экспертизу М.Л. Яковлева, Пушкин сделал для себя вывод: оскорбительное письмо исходило из голландского посольства, а автор его — известный интриган и недруг Александра Сергеевича барон Луи Геккерн. Поэт умер с убежденностью в этом. Но, очевидно, вывод Пушкина был не совсем верен.
Кроме Геккерна подозрения падали на министра народного просвещения графа Уварова, жену министра иностранных дел графиню Нессельроде, князей Гагарина и Долгорукова. Двое последних являлись друзьями Луи Геккерна и, предполагают, были с ним в интимных отношениях.
В Санкт-Петербурге репутация голландского посланника была незавидна, многие добропорядочные граждане избегали знакомства с ним. Барон Геккерн был окружен преимущественно молодыми аристократами, с которыми находился в отношениях “неестественной интимности”. Среди них ему легко было найти физических исполнителей своих замыслов.
В 1863 г. в брошюре А. Аммосова “Последние дни жизни и кончина А.С. Пушкина”, которую автор писал со слов секунданта Пушкина К.К. Данзаса, уверенно утверждается, что автором пасквиля был князь Долгоруков, а писал он на бумаге князя Гагарина, у которого жил на квартире, и, очевидно, с его ведома. И Гагарин, и Долгоруков в 1863 г. были еще живы и публично в печати категорически отвергли свое участие в написании пасквиля.
...
* * *
Получив пасквиль, Пушкин немедленно (5 ноября) направил Дантесу письменный вызов на дуэль (вызывать на поединок царя было бы нелепо, а подозрение на Геккерна как автора пасквиля у Александра Сергеевича возникло позднее, после встречи с М.Л. Яковлевым). Своему секунданту Сологубу смертельно обиженный Пушкин дал наказ об условиях дуэли: “Чем кровавее, тем лучше”.
Вызов на дуэль вначале попал в руки Луи Геккерна, который, не скрыв от приемного сына самого факта вызова, не сообщил, однако, ему всего содержания резкого письма, а явился к Пушкину и попросил двухнедельной отсрочки для сына от поединка. Жуковский, Сологуб, Загряжская и другие друзья и родственники Пушкина приложили все силы для того, чтобы расстроить дуэль. Не хотели дуэли, естественно, и Геккерн с Дантесом. Они предприняли своеобразный ход: постарались уверить Александра Сергеевича, что посещения дома Пушкиных и записки Дантеса относились не к Наталье Николаевне, а к ее старшей сестре (1808 года рождения) Екатерине Гончаровой, фрейлине царского двора, жившей в одной квартире с семьей поэта и действительно без памяти влюбленной в Жоржа Дантеса. Поверил ли в это Александр Сергеевич — неизвестно, но, под давлением своих друзей, вызов он взял обратно, не изменив, однако, своего отношения к отцу и сыну Геккернам.
Обстановка в квартире Пушкиных на набережной Мойки перед свадьбой Екатерины Николаевны и Жоржа Дантеса была чрезвычайно сложной и драматичной. Семья и близкие раскололись на два враждебных лагеря. Екатерина была влюблена в Жоржа и не только защищала, но и боготворила его (кстати, она была верна ему до конца своей очень короткой жизни, уехала вслед за разжалованным после дуэли Дантесом за границу, родила ему троих дочерей и сына и умерла в 1843 г. от родильной горячки). Наталья Николаевна испортила отношения со старшей сестрой, всячески отговаривая ее от брака. Между ними возникали ссоры. Екатерина упрекала младшую сестру в скрытой ревности.
Пушкин ненавидел будущего мужа Екатерины, приготовления к свадьбе приводили его в неистовство. Временами у него возникали сильнейшие вспышки гнева. Жившая в квартире Пушкиных другая сестра Натальи Николаевны, Александра, девушка очень скромная, умная и одаренная, была целиком на стороне Александра Сергеевича и всячески поддерживала его. Она нежно заботилась о своих маленьких племянниках, помогала Пушкину материально. По мнению недругов Александра Сергеевича, Пушкин был с нею близок; более того, они предполагают, что и дуэль состоялась из-за нее.
Венчание Екатерины Николаевны и Жоржа Дантеса-Геккерна состоялось в Санкт-Петербурге 10 января 1837 г. Александр Сергеевич на нем не присутствовал, Наталья Николаевна уехала домой сразу после службы. После свадьбы молодые Геккерны (Жорж и Екатерина) жили в голландском посольстве; дом Пушкиных по настоянию Александра Сергеевича был для них закрыт.
Лютые враги, отец и сын Геккерны, с одной стороны, и А.С. Пушкин, с другой, поневоле оказались близкими родственниками. На людях они церемонно кланялись, но родственных отношений не поддерживали. Однако в свете, на балах Жорж и жена Пушкина продолжали видеться, причем Дантес демонстративно восхищался Натальей Николаевной, не сводил с нее влюбленных глаз, находился постоянно рядом, в общем, играл на людях роль страстно влюбленного в нее человека.
25 января 1837 г. Пушкин получил новое анонимное письмо. В нем сообщалось о только что состоявшемся тайном свидании Натали с Дантесом. Александр Сергеевич тотчас же показал письмо жене и решительно потребовал объяснений. Та призналась, что свидание с Жоржем действительно состоялось на квартире их общей знакомой Идалии Полетики в кавалергардских казармах. По версии Натали, встреча оказалась хитростью Дантеса, который якобы заманил ее на квартиру под угрозой самоубийства, но она твердо заявила, что “останется навек глуха к его мольбам”.
После такого признания жены Александр Сергеевич в ночь с 25 на 26 января написал предельно резкое письмо Геккерну-отцу, называя его “сводником” и сравнивая с “развратной старухой”. Заключенный с Екатериной Николаевной брак Пушкин назвал “делом змеиной хитрости двух негодяев, связанных пороком”. Одновременно были высказаны и другие оскорбления в адрес Дантеса. Дуэль стала неизбежной.
Утром 26 января письмо было отправлено Геккернам, а уже вечером к Пушкину явился атташе французского посольства виконт Д’Аршиак с вызовом на поединок от Жоржа Дантеса. Пушкин принял вызов. По дуэльным обычаям, ввиду тяжести оскорбления, поединок должен был состояться “в кратчайший срок” и он действительно произошел уже на следующий день.
* * *
Говоря о причинах последней дуэли Пушкина, необходимо также отметить одно обстоятельство. По данным Т.Г. Цявловской11, Александр Сергеевич был инициатором 15 дуэлей, из которых состоялись 4, а остальные закончились примирением сторон, преимущественно под влиянием друзей Пушкина. Поэт имел репутацию опытного и чрезвычайно опасного дуэлянта. Он отлично стрелял из пистолета и в течение всей жизни регулярно тренировался в стрельбе; для укрепления мышц руки постоянно носил тяжелую трость и применял специальные упражнения.
Александр Сергеевич дрался на дуэли 4 раза! Причиной первой дуэли была острая эпиграмма юного Пушкина на его лицейского товарища Вильгельма Кюхельбекера. Во время поединка первым выстрелил Кюхельбекер и промахнулся настолько, что попал в фуражку стоявшего в стороне секунданта (Антона Дельвига). Александр рассмеялся, отказался от своего выстрела и больше не ссорился с “Кюхлей”, более того, они стали затем друзьями на всю жизнь. Вторая дуэль, вызванная ссорой за карточным столом, состоялась в 1821 г. близ Кишинева. Пушкин стрелялся с офицером Зубовым. Пушкин принес на поединок черешню и, пока в него целились, выбирал спелые ягоды и выплевывал косточки. После неудачного выстрела противника Пушкин стрелять отказался. По данным Государственного музея А.С. Пушкина в Москве, Александр Сергеевич в 1822 г. дрался на дуэли с командиром 33-го егерского полка полковником С.Н. Старовым. Поединок с Дантесом был четвертым в жизни Пушкина. Но вспомним, что в ноябре 1836 г. усилиями друзей была расстроена дуэль с тем же Дантесом, а незадолго до этого Пушкин посылал вызов за неловкую реплику в разговоре с Натальей Николаевной своему царскосельскому знакомому графу Сологубу. И ту дуэль также удалось расстроить.
Везение не могло продолжаться бесконечно. Пушкин неумолимо приближался к своей гибели. Символично, что еще в ранней молодости гадалка предсказала ему гибель от руки белокурого человека.
Важен вопрос о здоровье А.С. Пушкина перед поединком. Александр Сергеевич к моменту своего ранения на дуэли был в возрасте 37 лет, имел средний рост (около 167 см), правильное телосложение без признаков полноты. В детстве он болел простудными заболеваниями и имел легкие ушибы мягких тканей. В 1818 г. в течение 6 недель Александр Пушкин перенес тяжелое инфекционное заболевание с длительной лихорадкой, которое лечащими врачами было названо “гнилой горячкой”. В течение последующих двух лет появлялись рецидивы лихорадки, которые полностью прекратились после лечения хиной, что дает основание предполагать, что Пушкин переболел малярией12.
А.С. Пушкин с 17-летнего возраста имел незначительно выраженное варикозное расширение подкожных вен нижних конечностей, подтвержденное документально медицинским заключением. Однако оперироваться он не хотел, да и показаний к операции не было ввиду скудности анатомических и функциональных изменений в нижних конечностях; в течение всей жизни Пушкин много и неутомимо ходил без жалоб на боли в ногах.
Пушкин вел здоровый образ жизни. Помимо длительных пеших прогулок, он много ездил верхом, с успехом занимался фехтованием, плавал в речке и море, для закаливания применял ванны со льдом.
Можно заключить, что к моменту дуэли Пушкин был физически крепок и практически здоров.
* * *
И вот пришел этот трагический день — среда, 27 января 1837 г.
Несмотря на предстоящий поединок, Александр Сергеевич не изменил себе и провел утро за литературной работой. В последний раз он сидел за своим письменным столом и сосредоточенно писал, опуская гусиное перо в чернильницу с бронзовой статуэткой негра. В то время он работал над “Историей Петра Великого”. Писательнице А.О. Ишимовой он отправил письмо: просил перевести для своего любимого детища — журнала “Современник” — две пьесы Барри Корнуолла: “...переведите их как умеете — уверяю вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!” Это было последнее письмо А.С. Пушкина.
Сохранилась хронологическая запись друга Пушкина поэта В.А. Жуковского о последнем дне Александра Сергеевича перед дуэлью:
“Встал весело в 8 часов — после чаю много писал — часу до 11-го. С 11 обед. — Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни — потом увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно. — Вошли в кабинет, запер дверь. — Через несколько минут послал за пистолетами. — По отъезде Данзаса начал одеваться; вымылся весь, все чистое; велел подать бекешь; вышел на лестницу, — возвратился, — велел подать в кабинет большую шубу и пошел пешком до извощика. — Это было ровно в 1 ч”.
Дуэль готовилась втайне от семьи и друзей. О ней знал лишь очень узкий круг лиц. Пушкин, во-первых, опасался, что при разглашении тайны поединку могут помешать его близкие друзья, а он жаждал удовлетворения, и, во-вторых, дуэли в России были запрещены указом Петра I от 14 января 1702 г. По закону все участники поединка, включая секундантов и даже врачей, подлежали суровому наказанию.
Пушкин вначале намеревался взять в секунданты иностранного подданного — служащего английского посольства Мегенса, но тот отказался, и уже в день дуэли, 27 января, Александр Сергеевич обратился к своему однокашнику по Лицею подполковнику Константину Карловичу Данзасу. Данзас был заслуженным офицером, отмеченным наградами, имевшим боевые ранения (он носил руку на перевязи после тяжелого ранения плеча в Турецкую кампанию). Пушкин справедливо полагал, что за участие в дуэли Данзас не будет наказан строго. Действительно, наказание ограничилось двумя месяцами гауптвахты.
...
Секундантом Дантеса был атташе французского посольства виконт Д’Аршиак. Сразу после дуэли он был срочно отправлен своим послом из России в Париж, якобы с депешей, и таким путем счастливо избежал ареста и суда.
Поручик Дантес после дуэли был арестован, содержался в Петропавловской крепости и по решению военного суда “за вызов на дуэль и убийство на оной камер-юнкера Пушкина” был лишен чинов и разжалован в рядовые. Однако Николай I, как мог, смягчил приговор и выслал Геккерна-младшего из России, что было исполнено 19 марта 1837 г.
Барон Геккерн-Дантес сделал во Франции неплохую карьеру, став в дальнейшем сенатором, мэром Сульца, кавалером ордена Почетного легиона. Он прожил очень долго и умер в возрасте 83 лет. Однако воспоминания молодости и содеянное убийство всю жизнь не давали ему покоя. Одно лишь упоминание имени Пушкина вызывало на его лице судорогу10. Старый зеленый мундир с красным воротником, правый рукав которого был изодран и хранил следы запекшейся крови, напоминал ему о трагическом происшествии молодости и невольно совершенном жутком злодеянии. “Убийца Пушкина” — так иногда называли во французской печати его, известного в стране человека, сенатора, и эти слова жгли, терзали его. Волею судьбы уже в немолодом возрасте на одной из улочек Парижа он случайно встретился с Натальей Николаевной Пушкиной-Ланской, вторично вышедшей замуж. Они сразу узнали друг друга и оба пришли в неописуемое замешательство, но быстро овладели собой и прошли мимо, не проронив ни слова.
Не подлежит сомнению, что если бы Пушкин остался жив, его бы наказали суровее всех других участников поединка. Существует версия, что Александр Сергеевич втайне надеялся на то, что после дуэли, в случае благоприятного исхода, он будет вновь отправлен в ссылку в Михайловское, уедет туда вместе с женой и детьми и целиком отдастся литературной работе. Дело на Александра Сергеевича Пушкина действительно завели, и в решении военно-судной комиссии сказано: “Преступный поступок камер-юнкера Пушкина, подлежащего равному с Геккерном наказанию... по случаю его смерти предать забвению”13.
Есть еще один наказанный человек, хотя и не участвовавший в поединке, но возможно, самый главный виновник разыгравшейся драмы. Интриган Геккерн-отец после дуэли оказался в немилости у царя и вскоре был отозван из России.
Следует заметить, что секундант Пушкина Данзас никогда не был другом Александра Сергеевича и даже внутренне был чужд ему. Он не пытался ни расстроить поединок, как это сделали, к примеру, в ноябре 1836 г. Жуковский и другие друзья поэта, ни смягчить его условия. Вместе с секундантом противника Д’Аршиаком он пунктуально занялся организацией дуэли a outrance, то есть до смертельного исхода. То, что Данзас не расстроил дуэль и не сохранил таким образом жизнь великому поэту России, ему не могли простить до последних своих дней товарищи по Лицею. Ссыльный декабрист Иван Пущин негодовал: “Если бы я был на месте Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь...”
* * *
Около 14 часов секундантами были окончательно выработаны условия поединка, которые были записаны на французском языке (оба экземпляра подлинника сохранились до наших дней). Дуэль была намечена за чертой Санкт-Петербурга, на Черной речке, вблизи комендантской дачи.
Пушкин перед дуэлью выпил лишь стакан лимонада, поджидая своего секунданта Данзаса за столиком у окна в кондитерской Вольфа и Беранже, расположенной на Невском проспекте. Данзас взял извозчика и с пистолетами заехал за Пушкиным.
На санях они отправились к месту дуэли. На Дворцовой набережной им повстречался экипаж Натальи Николаевны. Данзас подумал, что дуэль может расстроиться, однако жена Пушкина была близорука, а Александр Сергеевич отвернулся и смотрел в другую сторону.
Чтобы сократить расстояние, Данзас отдал распоряжение извозчику, не доезжая до Троицкого моста, свернуть на скованную льдом Неву и по зимней дороге ехать через Петропавловскую крепость.
Александр Сергеевич пошутил: “Не в крепость ли ты везешь меня?” Данзас ответил, что через крепость на Черную речку самая близкая дорога. Неизвестно, каким путем ехали Дантес со своим секундантом Д’Аршиаком, но к комендантской даче все участники дуэли подъехали в одно время.
Секунданты вышли из саней и отправились вперед для осмотра местности. Площадку для дуэли они выбрали в полутораста саженях от комендантской дачи, в небольшой березовой роще, которая частично сохранилась до сегодняшних дней. Погода в тот день была ясная, морозная (-15°С), дул довольно сильный ветер. Солнце клонилось к закату, красными, кровавыми красками обагряя притихшую, нетронутую снежную целину. А снега в ту зиму выпало так много, что секунданты утопали по колено в нем, вытаптывая тропинку для дуэлянтов. Глубокий снег не позволил отмерить широкие шаги, и это усугубило условия поединка, уменьшив расстояние между противниками.
Закутавшись в медвежью шубу, Александр Сергеевич сидел на снегу и отрешенно взирал на приготовления. Что было в его душе, одному богу известно. Временами он обнаруживал нетерпение, обращаясь к своему секунданту: “Все ли, наконец, кончено?” Его соперник поручик Дантес, высокий, атлетически сложенный мужчина, прекрасный стрелок, был внешне спокоен. Психологическое состояние противников было разным: Пушкин нервничал, торопился со всем скорее покончить, Дантес был собраннее, хладнокровнее.
Условия поединка носили суровый, беспощадный характер:
“1. Противники становятся на расстоянии 20 шагов друг от друга и 5 шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется 10 шагам.
2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.
3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как бы в первый раз: противники становятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий”.
Таким образом, исходя из условий дуэли, только смерть или тяжелое ранение одного из противников прекращали поединок.
Использовались гладкоствольные, крупнокалиберные дуэльные пистолеты системы Лепажа, с круглой свинцовой пулей диаметром 1,2 см и массой 17,6 г. Сохранились и экспонируются в музеях14 запасная пуля, взятая из жилетного кармана раненого Пушкина, и пистолеты, на которых стрелялись Пушкин с Дантесом. Это оружие характеризовалось кучным, точным боем, и с расстояния 10 шагов (около 6,5 м) таким отличным стрелкам, как Пушкин и Дантес, промахнуться было практически невозможно.
Большое значение имел выбор тактики ведения боя, в частности, учитывая характер оружия, небольшое расстояние между дуэлянтами и превосходную стрелковую подготовку обоих, явное преимущество получал противник, выстреливший первым. Дантесу, вероятно, была известна манера ведения боя Пушкиным, который в предыдущих дуэлях никогда не стрелял первым.
Шел 5-й час вечера.
Секунданты шинелями обозначили барьеры, зарядили пистолеты и отвели противников на исходные позиции. Там им было вручено оружие. Напряжение достигло апогея. Смертельная встреча двух непримиримых противников началась. По сигналу Данзаса, который прочертил шляпой, зажатой в руке, полукруг в воздухе, соперники начали сближаться. Пушкин стремительно вышел к барьеру и, несколько повернувшись туловищем, начал целиться в сердце Дантеса. Однако попасть в движущуюся мишень сложнее, и, очевидно, Пушкин ждал окончания подхода соперника к барьеру, чтобы затем сразу сделать выстрел. Хладнокровный Дантес неожиданно выстрелил с ходу, не дойдя 1 шага до барьера, то есть с расстояния 11 шагов (около 7 метров). Целиться в стоявшего на месте Пушкина ему было удобно. К тому же Александр Сергеевич еще не закончил классический полуоборот, принятый при дуэлях с целью уменьшения площади прицела для противника, его рука с пистолетом была вытянута вперед, и поэтому правый бок и низ живота были совершенно не защищены.
Подобная позиция тела Пушкина обусловила своеобразный ход раневого канала, который будет рассмотрен ниже.
Яркая вспышка огня ослепила поэта. Пушкин почувствовал сильный удар в бок и ощущение чего-то горячо стрельнувшего в поясницу. Ноги у него подкосились, и он упал на левый бок лицом в снег, лишь на короткое мгновение потеряв сознание.
Секунданты бросились к нему, но, когда Дантес намеревался сделать то же самое, Пушкин крикнул по-французски: “Подождите, у меня еще достаточно силы, чтобы сделать свой выстрел!” Дантес остановился у барьера и принял классическую защитную позу дуэлянта: корпус вполоборота, прикрытие груди и области сердца правой рукой с зажатым в ней массивным дуэльным пистолетом. Это спасло ему жизнь. Раненый Пушкин нашел в себе силы приподняться, сесть и потребовал заменить пистолет, так как при падении дуло забилось снегом. Опершись левой рукой, он, страдая и превозмогая физическую боль, долго прицеливался, бледный, вероятно, с затуманенным взором. Ярко-красное пятно медленно расплывалось по его одежде, кровь просачивалась сквозь ткань и алой тонкой струйкой стекала на снег. Пушкин спустил курок и, увидев падающего Дантеса, воскликнул: “Браво!” — и вновь потерял сознание, сейчас уже на несколько минут, упав на шинель, обозначавшую барьер.
Пуля, летевшая от сидящего Пушкина к высокорослому, стоявшему правым боком вперед, Дантесу, по траектории снизу вверх, должна была попасть французу в область левой доли печени или сердце, однако пронзила ему правую руку, которой тот прикрывал грудь, причинив сквозное пулевое ранение средней трети правого предплечья, изменила направление и, вызвав лишь контузию верхней части передней брюшной стенки, ушла в воздух. Рана Дантеса, таким образом, оказалась нетяжелой, без повреждения костей и крупных кровеносных сосудов, и в дальнейшем быстро зажила. Нельзя не упомянуть и о том, что в донесениях о дуэли ряда иностранных послов, в частности, германского посланника Либермана и саксонского — Карла Лютцероде, утверждается, что пуля, прострелив руку, попала затем в металлическую пуговицу кавалергардского мундира Дантеса15. Так ли это было на самом деле, нам судить трудно, но прислушаться к мнению современников поэта мы должны.
В связи с изложенным, зная непорядочность Геккернов, можно ли допустить, что вместо пуговицы был какой-то иной, защищающий тело, предмет? По кодексу дуэльных поединков, стреляющиеся на пистолетах не имели права надевать крахмальное белье, верхнее платье их не должно было состоять из плотных тканей, полагалось снимать с себя медали, медальоны, пояса, помочи, вынуть из карманов кошельки, ключи, бумажники и вообще все, что могло задержать пулю. Свой вопрос оставим открытым.
Сохранилось официальное донесение о дуэли А.С.Пушкина:
“Полициею узнано, что вчера в 5 часу пополудни, за чертою города позади комендантской дачи, происходила дуэль между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком Кавалергардского ее величества полка Геккерном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо. Г-н Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством г-м лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. О чем вашему превосходительству имею честь донесть.
28 генваря 1837-го года. Старший врач полиции Иоделич”.
Этот исторический документ о великом национальном поэте — гордости россиян — был случайно найден между донесениями о покусах супругов кошкой и об отравлении содержательницы публичного дома.
* * *
А.С. Пушкин получил ранение незадолго до 17 часов 27 января, после чего он жил еще около 46 часов.
Для Александра Сергеевича это были мучительные часы тяжелых физических и душевных страданий. Но он вел себя очень мужественно. Несмотря на сильные боли, он старался подавить в себе стоны, не кричать, чтобы не беспокоить супругу, родных, друзей. Он жалел и защищал жену, беспокоился за судьбу Данзаса и просил лейб-медика Арендта заступиться за своего секунданта перед царем; благородно отнесся даже к врагу — Дантесу, убеждая друзей не мстить ему.
Проследим поэтапно за клиническим течением болезни и оказываемой помощью.
На месте дуэли из раны Пушкина изобильно лилась кровь, пропитавшая его одежду и окрасившая снег. Секунданты пассивно наблюдали за раненым, отмечая бледность лица, кистей рук, “расширенный взгляд” (расширение зрачков). Через несколько минут раненый сам пришел в сознание. Врача на дуэль не приглашали, перевязочные средства и медикаменты не захватили. Первая помощь поэтому не была оказана, перевязка не сделана. Это была серьезная ошибка секунданта, оправдать которую нельзя.
После дуэли на допросе в военно-судной комиссии Данзас признался, что был взят в секунданты за несколько часов до дуэли, времени было в обрез, и он не имел возможности подумать о первой помощи для Пушкина. Сам же Александр Сергеевич, очевидно, отверг мысль о враче из-за нежелания подвергать еще одного человека, кроме секунданта, судебному наказанию за участие в дуэли.
Придя в сознание, Пушкин не мог передвигаться самостоятельно (шок, массивная кровопотеря). Носилок и щита не было. Больного с поврежденным тазом подняли с земли и вначале волоком “тащили” к саням (!), затем уложили на шинель и понесли. Однако это оказалось не под силу. Вместе с извозчиками секунданты разобрали забор из тонких жердей и подогнали сани. На всем пути от места дуэли до саней на снегу протянулся кровавый след. Раненого поэта посадили в сани и повезли по тряской, ухабистой дороге. Подобная транспортировка усугубляла явления шока. Лишь через полверсты повстречали карету, подготовленную перед дуэлью для Дантеса, и, не сказав Александру Сергеевичу о ее принадлежности, перенесли в нее раненого. Опять недопустимая небрежность Данзаса: для соперника карета была приготовлена, а для лучшего российского поэта — нет.
Дантес, отдавая карету, сделал гнусное предложение в обмен скрыть его участие в дуэли, но Данзас не согласился на это.
Несомненно, Александр Сергеевич сразу после ранения и в ближайшие часы после него имел массивную кровопотерю (как наружную, так и внутреннюю). Объем ее, по расчетам Ш.И. Удермана12, с которым согласен Б.В. Петровский1, составил около 2000 мл, или 40 % всего объема циркулирующей в организме крови! В соответствии с уровнем развития медицинской науки, определение степени анемии (малокровия), переливание крови и даже элементарное сегодня внутривенное капельное введение растворов осуществить было невозможно, ибо эти методы к 1837 г. еще не были разработаны. Поэтапная кровопотеря в 40% объема циркулирующей крови сегодня не считается смертельной. Но в наши дни кровопотеря восполняется, полностью или частично, переливанием крови. Невозможно представить степень анемии у Пушкина, которому не перелили ни грамма крови! Несомненно, кровопотеря резко снизила адаптационно-приспособительные реакции организма и значительно ускорила летальный исход от развившихся в дальнейшем септических осложнений огнестрельной раны.
Истекавшего кровью, находившегося в состоянии тяжелого шока, получившего сильное охлаждение тела А.С. Пушкина в течение часа везли в полусидячем положении 7,5 верст от места дуэли на Черной речке до его квартиры на набережной Мойки. По дороге он сильно страдал от болей в области таза, жаловался на мучительную тошноту. Платье насквозь пропиталось кровью. Временами раненый терял сознание, при этом карету приходилось останавливать. Таких остановок в пути было несколько. Очевидно, в эти минуты у поэта в результате кровопотери и шока наблюдалось значительное снижение артериального давления (давление, естественно, не измеряли). Врачебную помощь в пути оказать было невозможно. В периоды некоторого улучшения Александр Сергеевич разговаривал с Данзасом, но через силу, прерывистыми фразами. Он вспомнил о дуэли их общего знакомого Щербачева, который был смертельно ранен в живот. Жалуясь на боль, Пушкин сказал: “Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев”.
Уже в темноте, в 18 часов, смертельно раненного поэта привезли домой. Это была очередная ошибка Данзаса. Раненого нужно было госпитализировать. Возможно, в пути поэт действительно высказал желание, чтобы его везли домой. Но он, периодически находясь в бессознательном состоянии, в глубоких обмороках, на какое-то время с трудом выходя из них, не способен еще был к ясной оценке происходящего. Что Пушкин был безнадежен и оперировать его не стали, не может служить оправданием секунданту, ибо в пути Данзас этого еще не мог знать. Наблюдая сильное кровотечение, частые обмороки и тяжелое состояние раненого, Данзасу даже не надо было спрашивать Пушкина, куда его везти, а самому принять правильное решение и настоять на нем!
Вызвали камердинера. Старый, поседевший “дядька” Никита, знавший Александра с юных лет, взял его в охапку. “Грустно тебе нести меня?” — спросил Пушкин, почувствовав наконец искреннее сочувствие к себе. Никита бережно понес его через переднюю в кабинет, располагавшийся на первом этаже. В это время Данзас уже сообщил Наталье Николаевне, как мог спокойнее, что муж ее стрелялся с Дантесом и ранен, но очень легко; тяжелый характер ранения он утаил по просьбе Александра Сергеевича. Наталья Николаевна бросилась в переднюю, куда уже вносили раненого мужа. Александр Сергеевич, не желая, чтобы она видела его в таком печальном виде, возбужденно крикнул ей по-французски: “Не входите!”. Его занесли в кабинет, помогли переодеться в чистое белье и уложили на любимый диван, в окружении его “верных друзей” — книг. Б.В. Петровский1 справедливо отмечает, что кровать была бы значительно удобнее для раненого и для лечения. С этого дивана Пушкину уже не суждено было подняться. Когда Александра Сергеевича переодели и уложили, он наконец разрешил впустить в кабинет бледную и напуганную супругу.
Данзасу пришлось метаться из квартиры в квартиру, чтобы найти хирурга в вечернем Петербурге. Он безрезультатно посетил уже 3 квартиры докторов, не застав хозяев дома, и на улице встретил профессора В.Б. Шольца, который был акушером, а не хирургом. Тот согласился осмотреть Александра Сергеевича и вскоре приехал вместе с хирургом К.К. Задлером. Последний к тому времени уже перевязал рану Дантеса, то есть легкораненому сопернику Пушкина оказали помощь раньше, чем находившемуся в тяжелом состоянии поэту.
Вошедшим в кабинет Задлеру и Шольцу Пушкин сказал: “Плохо со мною”. Перевязка ими раны произведена около 19 часов. При этом по просьбе раненого из кабинета удалили жену и всех домашних. В ходе перевязки Задлер уезжал за инструментами и, быстро вернувшись, вероятно, зондировал* рану на неглубоком расстоянии от кожи, пытаясь локализовать пулю (документальных свидетельств очевидцев о применении зондирования нет).
Карл Задлер (1801—1877) являлся доктором медицины, главным врачом придворного конюшенного госпиталя, предназначенного для службы царского двора (офицеров и нижних чинов). Он имел большой практический опыт работы хирургом. По своим профессиональным обязанностям Задлеру довелось встречаться с великим русским хирургом Н.И. Пироговым, который считал его хирургом среднего уровня.
На вопрос Данзаса, опасна ли рана Пушкина, Задлер уклончиво ответил: “Пока еще ничего нельзя сказать”.
Профессор акушерства В.Б. Шольц после осмотра раны и перевязки имел беседу с раненым наедине. Александр Сергеевич спросил: “Скажите мне откровенно, как вы рану находили?”, на что Шольц ответил: “Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная”. На следующий вопрос Пушкина, смертельна ли рана, Шольц отвечал прямо: “Считаю долгом вам это не скрывать, но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано”. Пушкин произнес: “Благодарю вас, что вы сказали мне правду как честный человек... Теперь займусь делами моими”.
Около 19 часов, сразу после первой перевязки, приехали срочно приглашенные лейб-медик Н.Ф. Арендт и домашний доктор семьи Пушкиных И.Т. Спасский. В дальнейшем в лечении раненого Пушкина принимали участие многие врачи (Х.Х. Саломон, И.В. Буяльский, Е.И. Андреевский, В.И. Даль), однако негласно именно Арендт, как наиболее авторитетный среди них, руководил лечением. К его мнению прислушивались все.
...
К лечению Александра Сергеевича Пушкина были привлечены по существу лучшие специалисты Санкт-Петербурга того времени. Исключение составил В.И. Даль, который сам, без приглашения, пришел к раненому и ухаживал за ним по праву дружбы. Все они были докторами медицины с большим практическим опытом работы в хирургии. Некоторые имели звание профессора, а в дальнейшем стали академиками. Таким образом, высокая квалификация врачей, лечивших Пушкина, не вызывает сомнений.
Можно ли было к этому созвездию имен прибавить еще Н.И. Пирогова? Нет, даже если бы Николая Ивановича пригласили к Пушкину в день ранения, он смог бы добраться до Санкт-Петербурга из Дерпта, где тогда жил и работал, только через 2 суток, когда Александра Сергеевича уже не стало.
В то же время большое число врачей (и ухаживающих) затрудняло лечение. Несмотря на выработанную единую тактику консервативной терапии, были колебания и сомнения в назначении конкретных лечебных средств. Больному не измеряли температуру, не назначили средства, поддерживающие сердечную деятельность. В первый вечер после ранения в действиях докторов чувствовались суета и растерянность. Скорбный лист (история болезни) так и не был заведен, назначения врачей и дозы лекарств нигде не фиксировались. Возможно, мы судим очень строго, но жизнь гения русского народа требует именно такого подхода.
Н.Ф. Арендт, осмотрев рану, не стал скрывать от Пушкина, что она смертельна: “Я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды”. Александр Сергеевич поблагодарил Арендта за откровенность и попросил только ничего не говорить жене.
Уезжая после первого посещения раненого Пушкина, Арендт сказал провожавшему его Данзасу: “Штука скверная, он умрет”.
О смертельном характере раны Александру Сергеевичу чуть раньше сообщил и доктор Шольц.
Б.М. Шубин16, И.С. Брейдо17 и некоторые другие авторы оправдывают позицию Арендта и Шольца, информировавших Пушкина о безнадежности положения, мотивируя это следующим: 1) Александр Сергеевич настойчиво требовал сказать ему правду; 2) ему нужно было сделать финансовые распоряжения, расплатиться с долгами, совершить исповедь и причастие. Упоминается и пресловутая записка царя, в которой говорилось, что если Пушкин умрет “по христиански” (то есть совершит религиозный обряд), то Николай Павлович расплатится с его долгами. Однако Пушкин узнал правду о смертельном характере ранения уже в 19 часов 27 января, когда никакой записки царя еще не существовало.
Действительно, материальное положение семьи поэта было очень тяжелым. К моменту ранения Пушкин имел долг в 139 тыс. рублей17, у него было заложено нижегородское имение. С 1836 г. он вынужден был даже закладывать личные вещи.
Император Николай Павлович выручал материально Пушкина при жизни, давая большие суммы в долг, и значительно помог семье после смерти поэта. Он уплатил из казны все долги Пушкина, назначил вдове и детям ежегодную пенсию в 11 тыс. рублей, приказал принять обоих сыновей Пушкина в Пажеский корпус с бесплатным обучением, освободил от долгов имение в селе Михайловском, постановил издать полное собрание сочинений А.С. Пушкина, выручка от продажи которого должна была пойти в пользу семьи.
После отъезда Арендта, по совету Спасского и родных, Пушкин послал за священником, исповедовался и причастился. Поздним вечером он позвал к себе Данзаса, остался с ним наедине и продиктовал тому все свои неучтенные долги, на которые не было векселей и заемных писем. Никаких других финансовых распоряжений, по воспоминаниям Данзаса, Пушкин не делал.
Действия Арендта и Шольца, объявивших Пушкину о неизлечимости его болезни, с точки зрения существовавших тогда правил были по форме законными, они не противоречат и нынешнему медицинскому законодательству, однако не были одобрены ни подавляющим большинством врачей-современников, ни всеми последующими поколениями русских врачей, ибо противоречат веками выработанному принципу — не сообщать неизлечимым больным правды из гуманных соображений.
Не случайно А.С. Пушкин, очень чувствительный и ранимый человек, услышав о неминуемой смерти, в свои последние неполные два дня испытывал мучительную тоску, не переставая спрашивать у друзей: “Долго ли мне так мучиться?”, “Скоро ли конец?”. Он даже намеревался застрелиться.
Арендт выбрал консервативную тактику лечения раненого, которая была одобрена другими известными хирургами, Х.Х. Саломоном, И.В. Буяльским и всеми без исключения врачами, принимавшими участие в лечении. Никто не предложил оперировать, никто не попытался сам взять в руки нож. Для уровня развития медицины того времени это было вполне естественное решение. К сожалению, в 30-х годах XIX века раненных в живот не оперировали. Ведь наука еще не знала асептики и антисептики, наркоза, лучей Рентгена, антибиотиков и многого другого. Даже много позднее, в 1865 г., Н.И. Пирогов в “Началах общей военно-полевой хирургии” не рекомендовал раненным в живот вскрывать брюшную полость во избежание развития воспаления брюшины (перитонита) и летального исхода.
* * *
Вернемся к течению болезни и уходу за Пушкиным.
В 19 часов 27 января состояние раненого было тяжелым. Он был возбужден, жаловался на жажду (признак продолжающегося кровотечения) и просил пить, его мучила тошнота. Боль в ране была умеренная. Объективно отмечено: лицо покрыто холодным потом, кожные покровы бледные, пульс частый, слабого наполнения, конечности холодные. Только что наложенная повязка довольно интенсивно промокала кровью, ее несколько раз меняли.
Помимо Задлера и Шольца, 27 января больного посетили (для консультации) Саломон и Буяльский. Арендт навестил больного три раза — в 19, 20 и 23 часа. В ночь с 27 на 28 января у постели больного находился домашний врач семьи Пушкиных Спасский.
Узнав о дуэли, в дом на Мойке стали съезжаться взволнованные друзья Пушкина: поэт В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, супруги Вяземские, М.Ю. Виельгорский, П.А. Плетнев, которые до самой смерти Александра Сергеевича находились в его доме, отлучаясь на самое короткое время.
В первый вечер после ранения и в ночь на 28 января все лечение заключалось в холодном питье и в прикладывании примочек со льдом к животу. Этими простейшими средствами доктора пытались уменьшить кровотечение. Состояние больного оставалось тяжелым. Сознание было преимущественно ясное, но возникали кратковременные периоды “забытья”, беспамятства. Охотно пил холодную воду. Жалобы на жажду, тошноту, постепенно усиливающуюся боль в животе. Кожные покровы оставались бледными, но пульс стал реже, чем в первые часы после ранения. Постепенно повязка перестала промокать кровью. В начале ночи утвердились во мнении, что кровотечение прекратилось. Напряжение врачей и ухаживающих несколько ослабло.
Наступила глубокая ночь. Александр Сергеевич никак не мог уснуть, но лежал тихо. Уже зная свою судьбу, он решил свести счеты с жизнью, чтобы не мучиться больше самому и не беспокоить напрасно других. В 3 часа ночи Александр Сергеевич тихо подозвал находящегося в кабинете и бодрствовавшего слугу и велел подать один из ящиков письменного стола, где лежали пистолеты. Слуга не решился ослушаться, но тотчас по исполнении просьбы разбудил Данзаса, дремавшего у окна в вольтеровском кресле. Данзас подскочил к Александру Сергеевичу и решительно отобрал пистолеты, которые Пушкин уже успел спрятать под одеяло.
В течение всей ночи постепенно нарастали боли в животе, началось вздутие живота. Уснуть больной так и не смог, временами он стонал и тихо, стараясь сдерживать себя, вскрикивал от боли. Дежуривший у Пушкина Спасский был расстроен и угнетен до чрезвычайности. Он настолько растерялся, что не решился назначить больному опий, хотя являлся автором крупных научных работ по изучению этого препарата, хорошо знал его действие.
В 5 часов утра 28 января боль в животе усилилась настолько, что терпеть ее было уже невмоготу. Послали за Арендтом, который очень быстро приехал и при осмотре больного нашел явные признаки перитонита. Арендт назначил, как было принято в то время при этом заболевании32, “промывательное”, чтобы “облегчить и опростать кишки”. Но врачи не предполагали, что раненый имеет огнестрельные переломы подвздошной и крестцовой костей. Поворот на бок для выполнения клизмы вызвал, вполне естественно, некоторое смещение костных отломков, а введенная через трубку жидкость наполняла и расширяла прямую кишку, увеличивая давление в малом тазе и раздражая поврежденные и воспаленные ткани. После клизмы состояние ухудшилось, интенсивность боли возросла “до высочайшей степени”. Лицо изменилось, взор сделался “дик”, глаза готовы были выскочить из орбит, тело покрылось холодным потом. Пушкин с трудом сдерживался, чтобы не закричать, и только испускал стоны. Он был так раздражен, что после клизмы в течение всего утра отказывался от любых предлагаемых лечебных пособий.
Александр Сергеевич чувствовал себя настолько плохо, что решил попрощаться со всеми. Он попросил к себе жену, детей и свояченицу Александру Николаевну. Наталья Николаевна с воплем горести бросилась к страдающему мужу. На глазах у присутствующих появились слезы. Малышек полусонных, в одеялах, приносили к нему. Александр Сергеевич не мог говорить и прощался только взглядом и движением руки. Он молча по одному благословлял детей и движением руки отсылал от себя. Затем он также поочередно стал прощаться с друзьями — Жуковским, Тургеневым, Вяземским, Карамзиной, Виельгорским. Выглядел Александр Сергеевич очень плохо. Кожа была бледна “как полотно”, руки холодные, пульс едва прощупывался. Говорил он редко, едва слышно. “Смерть идет”, — тихо, с особым выражением сказал он Спасскому.
Днем 28 января весть о ранении горячо любимого народом поэта быстро разнеслась по столице. С раннего утра встревоженные горестною вестью люди начали стекаться на набережную Мойки, к дому поэта. Передняя и зала в квартире в течение всей болезни Александра Сергеевича постоянно были заполнены знакомыми Пушкину и совершенно незнакомыми людьми. Они были искренне взволнованы ранением поэта и беспрестанно спрашивали у докторов и ухаживающих о ходе болезни. Несмотря на мороз и сильный пронизывающий ветер, густая масса людей загораживала на большом расстоянии все пространство на улице перед домом Пушкина, к крыльцу было невозможно протиснуться. Особенно много было молодежи и студентов. 29 января друзья Пушкина даже были вынуждены обратиться в Преображенский полк, и у крыльца для установления порядка поставили часовых. Какой-то старичок говорил с удивлением: “Господи боже мой! Я помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!” В вестибюле стали вывешивать сочиненные Жуковским бюллетени о состоянии здоровья поэта.
Пушкин беспрестанно спрашивал, кто из друзей и знакомых у него в доме. Но впустить всех знакомых в кабинет, где умирал поэт, было просто невозможно. Приглашали, конечно, самых близких, но и их было много.
Днем 28 января состояние раненого оставалось тяжелым. Сохранялись брюшные боли и вздутие живота. После приема экстракта белены и каломеля (ртутного слабительного) облегчения не наступило.
Наконец около 12 часов по назначению Арендта дали в качестве обезболивающего капли с опием, после чего Александру Сергеевичу сразу стало лучше. Интенсивность боли значительно уменьшилась — и это было главным в улучшении состояния безнадежного больного. Раненый стал более активным, повеселел. Согрелись руки. Пульс оставался частым, слабого наполнения. Через некоторое время отошли газы и отмечено самостоятельное свободное мочеиспускание.
Около 14 часов появился в доме потрясенный случившимся В.И. Даль, который приехал в Санкт-Петербург по делам службы из Оренбурга и только что узнал о ранении Пушкина. Даль и Пушкин сблизились и подружились в 1833 г., когда Александр Сергеевич приезжал в Оренбург для сбора материалов об Емельяне Пугачеве. Даль, служивший чиновником по особым поручениям у оренбургского губернатора, помогал Пушкину в сборе материалов и сопровождал его в поездке по историческим пугачевским местам.
Александр Сергеевич подал Далю руку и откровенно сказал: “Плохо, брат”. Владимир Иванович — интересный, участливый собеседник, всегда готовый помочь, имевший к тому же медицинское образование и навыки ухода за больными, оказался человеком, очень нужным для Пушкина в эти отмерянные судьбой сутки жизни. И в течение всех этих суток, до последнего вздоха поэта, Владимир Иванович, несмотря на крайнюю усталость, уже не отходил от изголовья умирающего.
А.С. Пушкин очень обрадовался Далю, к тому же приход последнего и уменьшение боли от приема опия совпали по времени. Александр Сергеевич отвлекся от грустных дум, слегка повеселел, разговаривая с Владимиром Ивановичем. Правда, из-за одышки и слабости говорить ему было трудно, он произносил слова отрывисто, с расстановкой.
Александр Сергеевич охотно стал выполнять назначения докторов. На живот вместо холодных компрессов стали класть “мягчительные” припарки, и Пушкин помогал ухаживающим накладывать и снимать их. Внутрь он принимал лавровишневую воду и каломель, однократно дали касторовое масло, продолжали применение опия. Больного мучила жажда, и он часто просил холодную воду, которую ему подносили чайными ложечками.
Александр Сергеевич был не привередливым больным, он никого не упрекал, не жаловался, благодарил ухаживающих за каждый пустяк. “Вот и хорошо... и прекрасно...”, — часто приговаривал он, когда давали воды, кусочки льда, поправляли постель, подушку.
К 18 часам 28 января отмечено новое ухудшение состояния. Появилась лихорадка. Пульс достигал 120 ударов в минуту, был полным и твердым (напряженным). Боли в животе стали “ощутительнее”. Живот вновь вздуло. Для борьбы с развившимся “воспалением” (перитонитом) Даль и Спасский (с согласия и одобрения Арендта) поставили на живот 25 пиявок. Пушкин помогал докторам, рукой сам ловил и припускал себе пиявки.
После применения пиявок жар уменьшился. “Кожа показывала небольшую испарину”. Пульс стал реже и мягче. Живот “опал”. В.И. Даль позднее вспоминал: “Это была минута надежды. Я ухватился, как утопленник, за соломинку... и обманул было и себя, и других — но ненадолго”33.
От применения пиявок больной потерял, по расчетам Ш.И. Удермана12, еще около 0,5 л крови и, таким образом, общая кровопотеря с момента ранения достигла 2,5 л (50% от всего объема циркулирующей в организме крови). Несомненно, что ко времени назначения пиявок уже возникла тяжелейшая анемия, действенных средств лечения которой (переливание крови, препараты железа и т.д.) в те годы еще не знали. Местное кровопускание в XIX веке допускалось для лечения перитонита32. Однако назначение пиявок Пушкину (да еще в таком количестве), без учета его кровопотери и развившегося малокровия, было шаблонным, необдуманным актом, приблизившим летальный исход. Улучшение было мимолетным, вскоре Александру Сергеевичу стало еще хуже, чем до применения пиявок.
В ночь с 28 на 29 января состояние раненого крайне тяжелое. В сознании. Его беспокоят резкая слабость и жажда. Боли в животе сохраняются, но стали поменьше. Временами раненый засыпает, но ненадолго. Просыпаясь, просит пить, но пьет только по нескольку глотков. Иногда очень тихо, стараясь сдерживать себя, постанывает. Даль уговаривал его: “Не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче”. Пушкин возражал: “Нет, не надо, жена услышит”.
Изменилось лицо, черты его заострились (“лицо Гиппократа”, типичное для больных перитонитом). Появился мучительный оскал зубов, губы судорожно подергивались даже при кратковременном забытье. Возникли признаки дыхательной и сердечно-сосудистой недостаточности. Дыхание стало частым, отрывистым, воздуха не хватало (одышка). Пульс был едва заметен.
У поэта появилось мучительное чувство тоски. “Скоро ли это кончится?” “Ах, какая тоска! Сердце изнывает!” — жаловался он Владимиру Ивановичу.
Тактика лечения оставалась неизменной. Больному давали лавровишневую воду, каломель и опий.
Утром 29 января состояние стало критическим, предагональным. “Общее изнеможение взяло верх”. Пришедший рано утром на квартиру доктор Спасский поразился резкому ухудшению состояния больного и отметил, что “Пушкин истаивал”. Консилиум врачей в составе Арендта, Спасского, Андреевского и Даля единогласно сошелся во мнении, что скоро начнется агония. Арендт заявил, что Пушкин проживет не больше двух часов.
Александр Сергеевич бoльшую часть времени своего последнего дня был в сознании. Он жаловался на резкую слабость, жажду, головокружение, одышку. Временами сознание “путалось”, и пациент переставал узнавать неотлучно находящегося у изголовья Даля, возникали зрительные галлюцинации. Александр Сергеевич признался, что ему вдруг пригрезилось, как они вместе с Далем, взявшись за руки, лезут вверх по книгам и полкам — все выше, выше и выше!
Пульс у больного падал с часу на час, стал едва заметен. Руки были совсем холодными. Частые, отрывистые дыхательные движения прерывались паузами (дыхание Чейн-Стокса).
Передняя и зала были переполнены. Бледные и тревожные лица людей выдавали сильное волнение. “Больной находится в весьма опасном положении”, — написал Жуковский для посетителей. Этот бюллетень оказался последним.
Наиболее близкие друзья поэта — В.А. Жуковский, П.А. Вяземский со своей женой, А.И. Тургенев, М.Ю. Виельгорский — собрались у смертного одра. От умирающего не отходили доктора Е.И. Андреевский, В.И. Даль и И.Т. Спасский. Несколько раз Александр Сергеевич звал Наталью Николаевну, но говорить много не мог, отсылал ее от себя. “Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском”, — говорил Александр Сергеевич еще в первый вечер после смертельного ранения.
Около 14 часов Александру Сергеевичу захотелось морошки. Он с нетерпением ждал, когда ее принесут, и попросил жену покормить его из своих рук. Он съел 2—3 ягодки и с наслаждением выпил несколько ложечек сока, подаваемых женой, говоря: “Ах, как это хорошо!” Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья умирающего мужа и приникла лицом к нему, а он гладил ее ласково по голове и тихо, едва слышно, шептал слова любви и утешения. Безмятежное спокойствие разлилось по его лицу.
Наталья Николаевна вышла из кабинета, вся искрящаяся надеждой, и сказала, обращаясь к окружающим: “Вот вы увидите, что он будет жив”.
Но через некоторое время, в отсутствие ее, началась агония. Пушкин потухающим взором обвел шкафы своей библиотеки и, имея в виду своих самых лучших и верных друзей — книги, прошептал: “Прощайте, прощайте”. Спасский и Даль исполнили последнюю просьбу умирающего, чуть повернув его на бок и слегка приподняв. Александр Сергеевич вдруг широко открыл глаза, лицо его прояснилось. Последними словами поэта были: “Жизнь кончена... Тяжело дышать, давит...”. Отрывистое частое дыхание сменилось на медленное, тихое, протяжное, и вот уже слабый, едва заметный, последний вздох. Дыхание остановилось.
В 14 часов 45 минут 29 января 1837 г. (10 февраля по новому стилю) зафиксирована смерть. Закрыл глаза умершему доктор Е.И. Андреевский.
magazines.russ.ru/ural/2006/1/da10.html
Дуэль и смерть А.С. Пушкина глазами современного хирурга
“Все зло в женщинах!” — упорно твердят некоторые женоненавистники. Мог ли предполагать А.С. Пушкин в феврале 1831 г., когда связывал себя узами брака с юной Натальей Гончаровой, что этот союз уже через 6 лет полностью разорит его и приведет к гибели?
Лето 1831 г. молодые Пушкины проводили в Царском Селе, и очаровательная русская красавица была представлена императрице, которая пришла в восхищение, увидев ее. Всерьез заинтересовался Натальей Николаевной и Николай I.
Вскоре Пушкин был принят на государственную службу в министерство иностранных дел, а в декабре 1833 г. ему было пожаловано звание камер-юнкера (“что довольно неприлично моим летам”, — писал поэт). С этого момента Александр Сергеевич в сопровождении жены принужден был присутствовать на балах, маскарадах и других увеселительных мероприятиях, проводимых при дворе.
читать дальшеНиколай I слыл чрезвычайно любвеобильным мужчиной. Для придворных красавиц было счастьем понравиться монарху и ответить ему взаимностью.
По словам П.Е. Щеголева, “при дворе было много прелестных и красивых женщин, но и среди них жена поэта с ее блистательной красотой занимала одно из первых, если не первое место”3. Тонкий ценитель женской красоты А.И. Тургенев после приема в Зимнем дворце по случаю именин Николая Павловича отметил, что Н.Н. Пушкина была там, несомненно, первая по красоте и туалету.
С 1834 г. Николай Павлович начинает играть роль поклонника, кавалера и “рыцаря” Натальи Николаевны. “Двору хотелось, чтобы Н.Н. танцевала в Аничкове, и поэтому я пожалован в камер-юнкеры”, — записал Пушкин в своем дневнике. Современник Пушкина П.И. Бартенев пишет: “Сам Пушкин говорил Нащокину, что царь, как офицеришка, ухаживает за его женою: нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру на балах спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены”4. Естественно, все это вызывало ревность Пушкина. “Не кокетничай с царем”, “твои кокетственные отношения с соседом”, — и другие подобные замечания в его письмах жене дошли до нашего времени.
Пушкина тревожили и отношения его жены с приемным сыном голландского посланника бароном Жоржем Дантесом-Геккерном.
Жорж Дантес, по национальности француз, родился в Кольмаре 5 февраля 1812 г. в семье барона Жозефа-Конрада Дантеса, владельца крупного имения, депутата французского парламента. Жорж получил первоначальное образование в колледже, а затем окончил Бурбонский лицей в Париже. В 1829 г. он принят в военную школу Сен-Сир, однако вскоре Дантесу пришлось покинуть ее, так как во время Июльской революции 1830 г. находился в составе войск, защищавших Карла Х. После изгнания короля и прихода новой власти Жорж решил уехать из Франции и искать счастья в другой стране.
Его выбор пал на Россию, где Дантес имел родственников из знатного рода Мусиных-Пушкиных. Последние отнеслись к нему довольно холодно, как к бедному родственнику. Однако фортуна улыбнулась ему. В мастерской художника Брюллова Жоржа заметил сам император Николай Павлович, которому вначале понравилась красивая фигура молодого француза, а затем и его убеждения (Дантес оставался преданным сторонником Бурбонов). На военную службу Дантес попал по личному распоряжению монарха. Князь А.В. Трубецкой вспоминал, что “в 1834 г. император Николай собрал однажды офицеров Кавалергардского полка и, подведя к ним за руку юношу, сказал: “Вот вам товарищ. Примите его в свою семью... Этот юноша считает за большую честь для себя служить в Кавалергардском полку; он постарается заслужить вашу любовь и, я уверен, оправдает вашу дружбу”. Это и был Дантес”5. Рекомендация императора обеспечила безвестному и небогатому французу весьма выгодное положение в придворном Петербурге. Его охотно принимали влиятельные вельможи.
На службе поручик Дантес не проявлял большого усердия. По данным полкового архива, Дантес “оказался не только весьма слабым по фронту, но и весьма недисциплинированным офицером”. Из полкового приказа от 19 ноября 1836 г. явствует, что он “неоднократно подвергался выговорам за неисполнение своих обязанностей, за что уже и был несколько раз наряжаем без очереди дежурным при дивизионе”6. За три года службы в полку поручик Дантес получил 44 взыскания! Тем не менее некоторые сослуживцы очень любили его за беззаботный нрав.
С 1834 г. Дантес стал появляться в обществе с голландским посланником бароном Луи Геккерном, хитрым и искусным дипломатом, мастером интриг, которого не очень любили в Петербурге. Разница в возрасте между Дантесом и Геккерном была сравнительно небольшой (Луи Геккерн был 1792 года рождения). Поэтому многие были удивлены, когда в мае 1836 г. Геккерн усыновил Дантеса. Жорж Дантес принял имя, титул и герб барона Геккерна и стал наследником всего его имущества. Секрет этого усыновления объясняется гомосексуальной связью “отца” и “сына”. Однополчанин и друг Дантеса князь А.В. Трубецкой впоследствии вспоминал о сослуживце: “За ним водились шалости, но совершенно невинные и свойственные молодежи, кроме одной, о которой, впрочем, мы узнали гораздо позднее. Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном или Геккерн жил с ним...”7. На гомосексуальную связь между Луи Геккерном и Дантесом также намекал в своем донесении Меттерниху австрийский посол в России граф Фикельмон8.
Молодой, красивый, высокий и стройный Жорж Дантес, по словам А. В. Трубецкого, имел огромный успех у дам высшего света.7 В феврале 1836 г. на балу у сицилийского посланника все гости обратили внимание на неумеренные ухаживания “модного кавалергарда” за женой поэта. Прошло некоторое время, и Наталья Николаевна всерьез увлеклась красивым французом. Обоим в 1836-м было по 24 года, они были молоды, беспечны. “Мне с ним весело, он мне просто нравится”, — говорила Наталья Николаевна. Дантес открыто ухаживал за ней на балах, приезжал к Пушкиным, и Александр Сергеевич, возвращаясь домой, порою заставал их вдвоем за беседой; через горничную Лизу они обменивались записками. По мнению П.Е. Щеголева, “Наталья Николаевна была увлечена серьезнее, чем Дантес... доминировал в любовном поединке Дантес: его искали больше, чем искал он сам”9. “Он смутил ее”, — говорил Пушкин своим друзьям.
Отношения Натальи Николаевны и Дантеса были на виду у всех, о них сплетничали, их обсуждали, над поэтом открыто и за глаза подсмеивались.
4 ноября 1836 г. А.С. Пушкин получил по городской почте циничный пасквиль — патент на звание рогоносца в виде пародии на орденскую грамоту. Вот его содержание:
“Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютером великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх”.
В тот же день несколько знакомых Пушкина передали ему полученные ими в двойных конвертах такие же дипломы на его имя. Авторы пасквиля намекали не только на отношения жены Пушкина с Дантесом, о чем знали практически все, но и на связь Николая I с Натальей Николаевной. По содержанию пасквиля Пушкин выбирался в коадъютеры, или помощники, к Д.Л. Нарышкину. Последний считался знаменитым рогоносцем, ибо его супруга Марья Антоновна была в долголетней связи с покойным императором Александром I. Этот скрытый намек на царя Пушкин понял сразу.
Но кто же автор анонимного письма?
Лицейский друг Пушкина М.Л. Яковлев, возглавлявший типографию императорской канцелярии и хорошо разбиравшийся в сортах бумаги, дал заключение, что “бумага иностранной выделки” и должна принадлежать какому-нибудь посольству. Опираясь на экспертизу М.Л. Яковлева, Пушкин сделал для себя вывод: оскорбительное письмо исходило из голландского посольства, а автор его — известный интриган и недруг Александра Сергеевича барон Луи Геккерн. Поэт умер с убежденностью в этом. Но, очевидно, вывод Пушкина был не совсем верен.
Кроме Геккерна подозрения падали на министра народного просвещения графа Уварова, жену министра иностранных дел графиню Нессельроде, князей Гагарина и Долгорукова. Двое последних являлись друзьями Луи Геккерна и, предполагают, были с ним в интимных отношениях.
В Санкт-Петербурге репутация голландского посланника была незавидна, многие добропорядочные граждане избегали знакомства с ним. Барон Геккерн был окружен преимущественно молодыми аристократами, с которыми находился в отношениях “неестественной интимности”. Среди них ему легко было найти физических исполнителей своих замыслов.
В 1863 г. в брошюре А. Аммосова “Последние дни жизни и кончина А.С. Пушкина”, которую автор писал со слов секунданта Пушкина К.К. Данзаса, уверенно утверждается, что автором пасквиля был князь Долгоруков, а писал он на бумаге князя Гагарина, у которого жил на квартире, и, очевидно, с его ведома. И Гагарин, и Долгоруков в 1863 г. были еще живы и публично в печати категорически отвергли свое участие в написании пасквиля.
...
* * *
Получив пасквиль, Пушкин немедленно (5 ноября) направил Дантесу письменный вызов на дуэль (вызывать на поединок царя было бы нелепо, а подозрение на Геккерна как автора пасквиля у Александра Сергеевича возникло позднее, после встречи с М.Л. Яковлевым). Своему секунданту Сологубу смертельно обиженный Пушкин дал наказ об условиях дуэли: “Чем кровавее, тем лучше”.
Вызов на дуэль вначале попал в руки Луи Геккерна, который, не скрыв от приемного сына самого факта вызова, не сообщил, однако, ему всего содержания резкого письма, а явился к Пушкину и попросил двухнедельной отсрочки для сына от поединка. Жуковский, Сологуб, Загряжская и другие друзья и родственники Пушкина приложили все силы для того, чтобы расстроить дуэль. Не хотели дуэли, естественно, и Геккерн с Дантесом. Они предприняли своеобразный ход: постарались уверить Александра Сергеевича, что посещения дома Пушкиных и записки Дантеса относились не к Наталье Николаевне, а к ее старшей сестре (1808 года рождения) Екатерине Гончаровой, фрейлине царского двора, жившей в одной квартире с семьей поэта и действительно без памяти влюбленной в Жоржа Дантеса. Поверил ли в это Александр Сергеевич — неизвестно, но, под давлением своих друзей, вызов он взял обратно, не изменив, однако, своего отношения к отцу и сыну Геккернам.
Обстановка в квартире Пушкиных на набережной Мойки перед свадьбой Екатерины Николаевны и Жоржа Дантеса была чрезвычайно сложной и драматичной. Семья и близкие раскололись на два враждебных лагеря. Екатерина была влюблена в Жоржа и не только защищала, но и боготворила его (кстати, она была верна ему до конца своей очень короткой жизни, уехала вслед за разжалованным после дуэли Дантесом за границу, родила ему троих дочерей и сына и умерла в 1843 г. от родильной горячки). Наталья Николаевна испортила отношения со старшей сестрой, всячески отговаривая ее от брака. Между ними возникали ссоры. Екатерина упрекала младшую сестру в скрытой ревности.
Пушкин ненавидел будущего мужа Екатерины, приготовления к свадьбе приводили его в неистовство. Временами у него возникали сильнейшие вспышки гнева. Жившая в квартире Пушкиных другая сестра Натальи Николаевны, Александра, девушка очень скромная, умная и одаренная, была целиком на стороне Александра Сергеевича и всячески поддерживала его. Она нежно заботилась о своих маленьких племянниках, помогала Пушкину материально. По мнению недругов Александра Сергеевича, Пушкин был с нею близок; более того, они предполагают, что и дуэль состоялась из-за нее.
Венчание Екатерины Николаевны и Жоржа Дантеса-Геккерна состоялось в Санкт-Петербурге 10 января 1837 г. Александр Сергеевич на нем не присутствовал, Наталья Николаевна уехала домой сразу после службы. После свадьбы молодые Геккерны (Жорж и Екатерина) жили в голландском посольстве; дом Пушкиных по настоянию Александра Сергеевича был для них закрыт.
Лютые враги, отец и сын Геккерны, с одной стороны, и А.С. Пушкин, с другой, поневоле оказались близкими родственниками. На людях они церемонно кланялись, но родственных отношений не поддерживали. Однако в свете, на балах Жорж и жена Пушкина продолжали видеться, причем Дантес демонстративно восхищался Натальей Николаевной, не сводил с нее влюбленных глаз, находился постоянно рядом, в общем, играл на людях роль страстно влюбленного в нее человека.
25 января 1837 г. Пушкин получил новое анонимное письмо. В нем сообщалось о только что состоявшемся тайном свидании Натали с Дантесом. Александр Сергеевич тотчас же показал письмо жене и решительно потребовал объяснений. Та призналась, что свидание с Жоржем действительно состоялось на квартире их общей знакомой Идалии Полетики в кавалергардских казармах. По версии Натали, встреча оказалась хитростью Дантеса, который якобы заманил ее на квартиру под угрозой самоубийства, но она твердо заявила, что “останется навек глуха к его мольбам”.
После такого признания жены Александр Сергеевич в ночь с 25 на 26 января написал предельно резкое письмо Геккерну-отцу, называя его “сводником” и сравнивая с “развратной старухой”. Заключенный с Екатериной Николаевной брак Пушкин назвал “делом змеиной хитрости двух негодяев, связанных пороком”. Одновременно были высказаны и другие оскорбления в адрес Дантеса. Дуэль стала неизбежной.
Утром 26 января письмо было отправлено Геккернам, а уже вечером к Пушкину явился атташе французского посольства виконт Д’Аршиак с вызовом на поединок от Жоржа Дантеса. Пушкин принял вызов. По дуэльным обычаям, ввиду тяжести оскорбления, поединок должен был состояться “в кратчайший срок” и он действительно произошел уже на следующий день.
* * *
Говоря о причинах последней дуэли Пушкина, необходимо также отметить одно обстоятельство. По данным Т.Г. Цявловской11, Александр Сергеевич был инициатором 15 дуэлей, из которых состоялись 4, а остальные закончились примирением сторон, преимущественно под влиянием друзей Пушкина. Поэт имел репутацию опытного и чрезвычайно опасного дуэлянта. Он отлично стрелял из пистолета и в течение всей жизни регулярно тренировался в стрельбе; для укрепления мышц руки постоянно носил тяжелую трость и применял специальные упражнения.
Александр Сергеевич дрался на дуэли 4 раза! Причиной первой дуэли была острая эпиграмма юного Пушкина на его лицейского товарища Вильгельма Кюхельбекера. Во время поединка первым выстрелил Кюхельбекер и промахнулся настолько, что попал в фуражку стоявшего в стороне секунданта (Антона Дельвига). Александр рассмеялся, отказался от своего выстрела и больше не ссорился с “Кюхлей”, более того, они стали затем друзьями на всю жизнь. Вторая дуэль, вызванная ссорой за карточным столом, состоялась в 1821 г. близ Кишинева. Пушкин стрелялся с офицером Зубовым. Пушкин принес на поединок черешню и, пока в него целились, выбирал спелые ягоды и выплевывал косточки. После неудачного выстрела противника Пушкин стрелять отказался. По данным Государственного музея А.С. Пушкина в Москве, Александр Сергеевич в 1822 г. дрался на дуэли с командиром 33-го егерского полка полковником С.Н. Старовым. Поединок с Дантесом был четвертым в жизни Пушкина. Но вспомним, что в ноябре 1836 г. усилиями друзей была расстроена дуэль с тем же Дантесом, а незадолго до этого Пушкин посылал вызов за неловкую реплику в разговоре с Натальей Николаевной своему царскосельскому знакомому графу Сологубу. И ту дуэль также удалось расстроить.
Везение не могло продолжаться бесконечно. Пушкин неумолимо приближался к своей гибели. Символично, что еще в ранней молодости гадалка предсказала ему гибель от руки белокурого человека.
Важен вопрос о здоровье А.С. Пушкина перед поединком. Александр Сергеевич к моменту своего ранения на дуэли был в возрасте 37 лет, имел средний рост (около 167 см), правильное телосложение без признаков полноты. В детстве он болел простудными заболеваниями и имел легкие ушибы мягких тканей. В 1818 г. в течение 6 недель Александр Пушкин перенес тяжелое инфекционное заболевание с длительной лихорадкой, которое лечащими врачами было названо “гнилой горячкой”. В течение последующих двух лет появлялись рецидивы лихорадки, которые полностью прекратились после лечения хиной, что дает основание предполагать, что Пушкин переболел малярией12.
А.С. Пушкин с 17-летнего возраста имел незначительно выраженное варикозное расширение подкожных вен нижних конечностей, подтвержденное документально медицинским заключением. Однако оперироваться он не хотел, да и показаний к операции не было ввиду скудности анатомических и функциональных изменений в нижних конечностях; в течение всей жизни Пушкин много и неутомимо ходил без жалоб на боли в ногах.
Пушкин вел здоровый образ жизни. Помимо длительных пеших прогулок, он много ездил верхом, с успехом занимался фехтованием, плавал в речке и море, для закаливания применял ванны со льдом.
Можно заключить, что к моменту дуэли Пушкин был физически крепок и практически здоров.
* * *
И вот пришел этот трагический день — среда, 27 января 1837 г.
Несмотря на предстоящий поединок, Александр Сергеевич не изменил себе и провел утро за литературной работой. В последний раз он сидел за своим письменным столом и сосредоточенно писал, опуская гусиное перо в чернильницу с бронзовой статуэткой негра. В то время он работал над “Историей Петра Великого”. Писательнице А.О. Ишимовой он отправил письмо: просил перевести для своего любимого детища — журнала “Современник” — две пьесы Барри Корнуолла: “...переведите их как умеете — уверяю вас, что переведете как нельзя лучше. Сегодня я нечаянно открыл вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!” Это было последнее письмо А.С. Пушкина.
Сохранилась хронологическая запись друга Пушкина поэта В.А. Жуковского о последнем дне Александра Сергеевича перед дуэлью:
“Встал весело в 8 часов — после чаю много писал — часу до 11-го. С 11 обед. — Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни — потом увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно. — Вошли в кабинет, запер дверь. — Через несколько минут послал за пистолетами. — По отъезде Данзаса начал одеваться; вымылся весь, все чистое; велел подать бекешь; вышел на лестницу, — возвратился, — велел подать в кабинет большую шубу и пошел пешком до извощика. — Это было ровно в 1 ч”.
Дуэль готовилась втайне от семьи и друзей. О ней знал лишь очень узкий круг лиц. Пушкин, во-первых, опасался, что при разглашении тайны поединку могут помешать его близкие друзья, а он жаждал удовлетворения, и, во-вторых, дуэли в России были запрещены указом Петра I от 14 января 1702 г. По закону все участники поединка, включая секундантов и даже врачей, подлежали суровому наказанию.
Пушкин вначале намеревался взять в секунданты иностранного подданного — служащего английского посольства Мегенса, но тот отказался, и уже в день дуэли, 27 января, Александр Сергеевич обратился к своему однокашнику по Лицею подполковнику Константину Карловичу Данзасу. Данзас был заслуженным офицером, отмеченным наградами, имевшим боевые ранения (он носил руку на перевязи после тяжелого ранения плеча в Турецкую кампанию). Пушкин справедливо полагал, что за участие в дуэли Данзас не будет наказан строго. Действительно, наказание ограничилось двумя месяцами гауптвахты.
...
Секундантом Дантеса был атташе французского посольства виконт Д’Аршиак. Сразу после дуэли он был срочно отправлен своим послом из России в Париж, якобы с депешей, и таким путем счастливо избежал ареста и суда.
Поручик Дантес после дуэли был арестован, содержался в Петропавловской крепости и по решению военного суда “за вызов на дуэль и убийство на оной камер-юнкера Пушкина” был лишен чинов и разжалован в рядовые. Однако Николай I, как мог, смягчил приговор и выслал Геккерна-младшего из России, что было исполнено 19 марта 1837 г.
Барон Геккерн-Дантес сделал во Франции неплохую карьеру, став в дальнейшем сенатором, мэром Сульца, кавалером ордена Почетного легиона. Он прожил очень долго и умер в возрасте 83 лет. Однако воспоминания молодости и содеянное убийство всю жизнь не давали ему покоя. Одно лишь упоминание имени Пушкина вызывало на его лице судорогу10. Старый зеленый мундир с красным воротником, правый рукав которого был изодран и хранил следы запекшейся крови, напоминал ему о трагическом происшествии молодости и невольно совершенном жутком злодеянии. “Убийца Пушкина” — так иногда называли во французской печати его, известного в стране человека, сенатора, и эти слова жгли, терзали его. Волею судьбы уже в немолодом возрасте на одной из улочек Парижа он случайно встретился с Натальей Николаевной Пушкиной-Ланской, вторично вышедшей замуж. Они сразу узнали друг друга и оба пришли в неописуемое замешательство, но быстро овладели собой и прошли мимо, не проронив ни слова.
Не подлежит сомнению, что если бы Пушкин остался жив, его бы наказали суровее всех других участников поединка. Существует версия, что Александр Сергеевич втайне надеялся на то, что после дуэли, в случае благоприятного исхода, он будет вновь отправлен в ссылку в Михайловское, уедет туда вместе с женой и детьми и целиком отдастся литературной работе. Дело на Александра Сергеевича Пушкина действительно завели, и в решении военно-судной комиссии сказано: “Преступный поступок камер-юнкера Пушкина, подлежащего равному с Геккерном наказанию... по случаю его смерти предать забвению”13.
Есть еще один наказанный человек, хотя и не участвовавший в поединке, но возможно, самый главный виновник разыгравшейся драмы. Интриган Геккерн-отец после дуэли оказался в немилости у царя и вскоре был отозван из России.
Следует заметить, что секундант Пушкина Данзас никогда не был другом Александра Сергеевича и даже внутренне был чужд ему. Он не пытался ни расстроить поединок, как это сделали, к примеру, в ноябре 1836 г. Жуковский и другие друзья поэта, ни смягчить его условия. Вместе с секундантом противника Д’Аршиаком он пунктуально занялся организацией дуэли a outrance, то есть до смертельного исхода. То, что Данзас не расстроил дуэль и не сохранил таким образом жизнь великому поэту России, ему не могли простить до последних своих дней товарищи по Лицею. Ссыльный декабрист Иван Пущин негодовал: “Если бы я был на месте Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь...”
* * *
Около 14 часов секундантами были окончательно выработаны условия поединка, которые были записаны на французском языке (оба экземпляра подлинника сохранились до наших дней). Дуэль была намечена за чертой Санкт-Петербурга, на Черной речке, вблизи комендантской дачи.
Пушкин перед дуэлью выпил лишь стакан лимонада, поджидая своего секунданта Данзаса за столиком у окна в кондитерской Вольфа и Беранже, расположенной на Невском проспекте. Данзас взял извозчика и с пистолетами заехал за Пушкиным.
На санях они отправились к месту дуэли. На Дворцовой набережной им повстречался экипаж Натальи Николаевны. Данзас подумал, что дуэль может расстроиться, однако жена Пушкина была близорука, а Александр Сергеевич отвернулся и смотрел в другую сторону.
Чтобы сократить расстояние, Данзас отдал распоряжение извозчику, не доезжая до Троицкого моста, свернуть на скованную льдом Неву и по зимней дороге ехать через Петропавловскую крепость.
Александр Сергеевич пошутил: “Не в крепость ли ты везешь меня?” Данзас ответил, что через крепость на Черную речку самая близкая дорога. Неизвестно, каким путем ехали Дантес со своим секундантом Д’Аршиаком, но к комендантской даче все участники дуэли подъехали в одно время.
Секунданты вышли из саней и отправились вперед для осмотра местности. Площадку для дуэли они выбрали в полутораста саженях от комендантской дачи, в небольшой березовой роще, которая частично сохранилась до сегодняшних дней. Погода в тот день была ясная, морозная (-15°С), дул довольно сильный ветер. Солнце клонилось к закату, красными, кровавыми красками обагряя притихшую, нетронутую снежную целину. А снега в ту зиму выпало так много, что секунданты утопали по колено в нем, вытаптывая тропинку для дуэлянтов. Глубокий снег не позволил отмерить широкие шаги, и это усугубило условия поединка, уменьшив расстояние между противниками.
Закутавшись в медвежью шубу, Александр Сергеевич сидел на снегу и отрешенно взирал на приготовления. Что было в его душе, одному богу известно. Временами он обнаруживал нетерпение, обращаясь к своему секунданту: “Все ли, наконец, кончено?” Его соперник поручик Дантес, высокий, атлетически сложенный мужчина, прекрасный стрелок, был внешне спокоен. Психологическое состояние противников было разным: Пушкин нервничал, торопился со всем скорее покончить, Дантес был собраннее, хладнокровнее.
Условия поединка носили суровый, беспощадный характер:
“1. Противники становятся на расстоянии 20 шагов друг от друга и 5 шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется 10 шагам.
2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.
3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как бы в первый раз: противники становятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий”.
Таким образом, исходя из условий дуэли, только смерть или тяжелое ранение одного из противников прекращали поединок.
Использовались гладкоствольные, крупнокалиберные дуэльные пистолеты системы Лепажа, с круглой свинцовой пулей диаметром 1,2 см и массой 17,6 г. Сохранились и экспонируются в музеях14 запасная пуля, взятая из жилетного кармана раненого Пушкина, и пистолеты, на которых стрелялись Пушкин с Дантесом. Это оружие характеризовалось кучным, точным боем, и с расстояния 10 шагов (около 6,5 м) таким отличным стрелкам, как Пушкин и Дантес, промахнуться было практически невозможно.
Большое значение имел выбор тактики ведения боя, в частности, учитывая характер оружия, небольшое расстояние между дуэлянтами и превосходную стрелковую подготовку обоих, явное преимущество получал противник, выстреливший первым. Дантесу, вероятно, была известна манера ведения боя Пушкиным, который в предыдущих дуэлях никогда не стрелял первым.
Шел 5-й час вечера.
Секунданты шинелями обозначили барьеры, зарядили пистолеты и отвели противников на исходные позиции. Там им было вручено оружие. Напряжение достигло апогея. Смертельная встреча двух непримиримых противников началась. По сигналу Данзаса, который прочертил шляпой, зажатой в руке, полукруг в воздухе, соперники начали сближаться. Пушкин стремительно вышел к барьеру и, несколько повернувшись туловищем, начал целиться в сердце Дантеса. Однако попасть в движущуюся мишень сложнее, и, очевидно, Пушкин ждал окончания подхода соперника к барьеру, чтобы затем сразу сделать выстрел. Хладнокровный Дантес неожиданно выстрелил с ходу, не дойдя 1 шага до барьера, то есть с расстояния 11 шагов (около 7 метров). Целиться в стоявшего на месте Пушкина ему было удобно. К тому же Александр Сергеевич еще не закончил классический полуоборот, принятый при дуэлях с целью уменьшения площади прицела для противника, его рука с пистолетом была вытянута вперед, и поэтому правый бок и низ живота были совершенно не защищены.
Подобная позиция тела Пушкина обусловила своеобразный ход раневого канала, который будет рассмотрен ниже.
Яркая вспышка огня ослепила поэта. Пушкин почувствовал сильный удар в бок и ощущение чего-то горячо стрельнувшего в поясницу. Ноги у него подкосились, и он упал на левый бок лицом в снег, лишь на короткое мгновение потеряв сознание.
Секунданты бросились к нему, но, когда Дантес намеревался сделать то же самое, Пушкин крикнул по-французски: “Подождите, у меня еще достаточно силы, чтобы сделать свой выстрел!” Дантес остановился у барьера и принял классическую защитную позу дуэлянта: корпус вполоборота, прикрытие груди и области сердца правой рукой с зажатым в ней массивным дуэльным пистолетом. Это спасло ему жизнь. Раненый Пушкин нашел в себе силы приподняться, сесть и потребовал заменить пистолет, так как при падении дуло забилось снегом. Опершись левой рукой, он, страдая и превозмогая физическую боль, долго прицеливался, бледный, вероятно, с затуманенным взором. Ярко-красное пятно медленно расплывалось по его одежде, кровь просачивалась сквозь ткань и алой тонкой струйкой стекала на снег. Пушкин спустил курок и, увидев падающего Дантеса, воскликнул: “Браво!” — и вновь потерял сознание, сейчас уже на несколько минут, упав на шинель, обозначавшую барьер.
Пуля, летевшая от сидящего Пушкина к высокорослому, стоявшему правым боком вперед, Дантесу, по траектории снизу вверх, должна была попасть французу в область левой доли печени или сердце, однако пронзила ему правую руку, которой тот прикрывал грудь, причинив сквозное пулевое ранение средней трети правого предплечья, изменила направление и, вызвав лишь контузию верхней части передней брюшной стенки, ушла в воздух. Рана Дантеса, таким образом, оказалась нетяжелой, без повреждения костей и крупных кровеносных сосудов, и в дальнейшем быстро зажила. Нельзя не упомянуть и о том, что в донесениях о дуэли ряда иностранных послов, в частности, германского посланника Либермана и саксонского — Карла Лютцероде, утверждается, что пуля, прострелив руку, попала затем в металлическую пуговицу кавалергардского мундира Дантеса15. Так ли это было на самом деле, нам судить трудно, но прислушаться к мнению современников поэта мы должны.
В связи с изложенным, зная непорядочность Геккернов, можно ли допустить, что вместо пуговицы был какой-то иной, защищающий тело, предмет? По кодексу дуэльных поединков, стреляющиеся на пистолетах не имели права надевать крахмальное белье, верхнее платье их не должно было состоять из плотных тканей, полагалось снимать с себя медали, медальоны, пояса, помочи, вынуть из карманов кошельки, ключи, бумажники и вообще все, что могло задержать пулю. Свой вопрос оставим открытым.
Сохранилось официальное донесение о дуэли А.С.Пушкина:
“Полициею узнано, что вчера в 5 часу пополудни, за чертою города позади комендантской дачи, происходила дуэль между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком Кавалергардского ее величества полка Геккерном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо. Г-н Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством г-м лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. О чем вашему превосходительству имею честь донесть.
28 генваря 1837-го года. Старший врач полиции Иоделич”.
Этот исторический документ о великом национальном поэте — гордости россиян — был случайно найден между донесениями о покусах супругов кошкой и об отравлении содержательницы публичного дома.
* * *
А.С. Пушкин получил ранение незадолго до 17 часов 27 января, после чего он жил еще около 46 часов.
Для Александра Сергеевича это были мучительные часы тяжелых физических и душевных страданий. Но он вел себя очень мужественно. Несмотря на сильные боли, он старался подавить в себе стоны, не кричать, чтобы не беспокоить супругу, родных, друзей. Он жалел и защищал жену, беспокоился за судьбу Данзаса и просил лейб-медика Арендта заступиться за своего секунданта перед царем; благородно отнесся даже к врагу — Дантесу, убеждая друзей не мстить ему.
Проследим поэтапно за клиническим течением болезни и оказываемой помощью.
На месте дуэли из раны Пушкина изобильно лилась кровь, пропитавшая его одежду и окрасившая снег. Секунданты пассивно наблюдали за раненым, отмечая бледность лица, кистей рук, “расширенный взгляд” (расширение зрачков). Через несколько минут раненый сам пришел в сознание. Врача на дуэль не приглашали, перевязочные средства и медикаменты не захватили. Первая помощь поэтому не была оказана, перевязка не сделана. Это была серьезная ошибка секунданта, оправдать которую нельзя.
После дуэли на допросе в военно-судной комиссии Данзас признался, что был взят в секунданты за несколько часов до дуэли, времени было в обрез, и он не имел возможности подумать о первой помощи для Пушкина. Сам же Александр Сергеевич, очевидно, отверг мысль о враче из-за нежелания подвергать еще одного человека, кроме секунданта, судебному наказанию за участие в дуэли.
Придя в сознание, Пушкин не мог передвигаться самостоятельно (шок, массивная кровопотеря). Носилок и щита не было. Больного с поврежденным тазом подняли с земли и вначале волоком “тащили” к саням (!), затем уложили на шинель и понесли. Однако это оказалось не под силу. Вместе с извозчиками секунданты разобрали забор из тонких жердей и подогнали сани. На всем пути от места дуэли до саней на снегу протянулся кровавый след. Раненого поэта посадили в сани и повезли по тряской, ухабистой дороге. Подобная транспортировка усугубляла явления шока. Лишь через полверсты повстречали карету, подготовленную перед дуэлью для Дантеса, и, не сказав Александру Сергеевичу о ее принадлежности, перенесли в нее раненого. Опять недопустимая небрежность Данзаса: для соперника карета была приготовлена, а для лучшего российского поэта — нет.
Дантес, отдавая карету, сделал гнусное предложение в обмен скрыть его участие в дуэли, но Данзас не согласился на это.
Несомненно, Александр Сергеевич сразу после ранения и в ближайшие часы после него имел массивную кровопотерю (как наружную, так и внутреннюю). Объем ее, по расчетам Ш.И. Удермана12, с которым согласен Б.В. Петровский1, составил около 2000 мл, или 40 % всего объема циркулирующей в организме крови! В соответствии с уровнем развития медицинской науки, определение степени анемии (малокровия), переливание крови и даже элементарное сегодня внутривенное капельное введение растворов осуществить было невозможно, ибо эти методы к 1837 г. еще не были разработаны. Поэтапная кровопотеря в 40% объема циркулирующей крови сегодня не считается смертельной. Но в наши дни кровопотеря восполняется, полностью или частично, переливанием крови. Невозможно представить степень анемии у Пушкина, которому не перелили ни грамма крови! Несомненно, кровопотеря резко снизила адаптационно-приспособительные реакции организма и значительно ускорила летальный исход от развившихся в дальнейшем септических осложнений огнестрельной раны.
Истекавшего кровью, находившегося в состоянии тяжелого шока, получившего сильное охлаждение тела А.С. Пушкина в течение часа везли в полусидячем положении 7,5 верст от места дуэли на Черной речке до его квартиры на набережной Мойки. По дороге он сильно страдал от болей в области таза, жаловался на мучительную тошноту. Платье насквозь пропиталось кровью. Временами раненый терял сознание, при этом карету приходилось останавливать. Таких остановок в пути было несколько. Очевидно, в эти минуты у поэта в результате кровопотери и шока наблюдалось значительное снижение артериального давления (давление, естественно, не измеряли). Врачебную помощь в пути оказать было невозможно. В периоды некоторого улучшения Александр Сергеевич разговаривал с Данзасом, но через силу, прерывистыми фразами. Он вспомнил о дуэли их общего знакомого Щербачева, который был смертельно ранен в живот. Жалуясь на боль, Пушкин сказал: “Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев”.
Уже в темноте, в 18 часов, смертельно раненного поэта привезли домой. Это была очередная ошибка Данзаса. Раненого нужно было госпитализировать. Возможно, в пути поэт действительно высказал желание, чтобы его везли домой. Но он, периодически находясь в бессознательном состоянии, в глубоких обмороках, на какое-то время с трудом выходя из них, не способен еще был к ясной оценке происходящего. Что Пушкин был безнадежен и оперировать его не стали, не может служить оправданием секунданту, ибо в пути Данзас этого еще не мог знать. Наблюдая сильное кровотечение, частые обмороки и тяжелое состояние раненого, Данзасу даже не надо было спрашивать Пушкина, куда его везти, а самому принять правильное решение и настоять на нем!
Вызвали камердинера. Старый, поседевший “дядька” Никита, знавший Александра с юных лет, взял его в охапку. “Грустно тебе нести меня?” — спросил Пушкин, почувствовав наконец искреннее сочувствие к себе. Никита бережно понес его через переднюю в кабинет, располагавшийся на первом этаже. В это время Данзас уже сообщил Наталье Николаевне, как мог спокойнее, что муж ее стрелялся с Дантесом и ранен, но очень легко; тяжелый характер ранения он утаил по просьбе Александра Сергеевича. Наталья Николаевна бросилась в переднюю, куда уже вносили раненого мужа. Александр Сергеевич, не желая, чтобы она видела его в таком печальном виде, возбужденно крикнул ей по-французски: “Не входите!”. Его занесли в кабинет, помогли переодеться в чистое белье и уложили на любимый диван, в окружении его “верных друзей” — книг. Б.В. Петровский1 справедливо отмечает, что кровать была бы значительно удобнее для раненого и для лечения. С этого дивана Пушкину уже не суждено было подняться. Когда Александра Сергеевича переодели и уложили, он наконец разрешил впустить в кабинет бледную и напуганную супругу.
Данзасу пришлось метаться из квартиры в квартиру, чтобы найти хирурга в вечернем Петербурге. Он безрезультатно посетил уже 3 квартиры докторов, не застав хозяев дома, и на улице встретил профессора В.Б. Шольца, который был акушером, а не хирургом. Тот согласился осмотреть Александра Сергеевича и вскоре приехал вместе с хирургом К.К. Задлером. Последний к тому времени уже перевязал рану Дантеса, то есть легкораненому сопернику Пушкина оказали помощь раньше, чем находившемуся в тяжелом состоянии поэту.
Вошедшим в кабинет Задлеру и Шольцу Пушкин сказал: “Плохо со мною”. Перевязка ими раны произведена около 19 часов. При этом по просьбе раненого из кабинета удалили жену и всех домашних. В ходе перевязки Задлер уезжал за инструментами и, быстро вернувшись, вероятно, зондировал* рану на неглубоком расстоянии от кожи, пытаясь локализовать пулю (документальных свидетельств очевидцев о применении зондирования нет).
Карл Задлер (1801—1877) являлся доктором медицины, главным врачом придворного конюшенного госпиталя, предназначенного для службы царского двора (офицеров и нижних чинов). Он имел большой практический опыт работы хирургом. По своим профессиональным обязанностям Задлеру довелось встречаться с великим русским хирургом Н.И. Пироговым, который считал его хирургом среднего уровня.
На вопрос Данзаса, опасна ли рана Пушкина, Задлер уклончиво ответил: “Пока еще ничего нельзя сказать”.
Профессор акушерства В.Б. Шольц после осмотра раны и перевязки имел беседу с раненым наедине. Александр Сергеевич спросил: “Скажите мне откровенно, как вы рану находили?”, на что Шольц ответил: “Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная”. На следующий вопрос Пушкина, смертельна ли рана, Шольц отвечал прямо: “Считаю долгом вам это не скрывать, но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано”. Пушкин произнес: “Благодарю вас, что вы сказали мне правду как честный человек... Теперь займусь делами моими”.
Около 19 часов, сразу после первой перевязки, приехали срочно приглашенные лейб-медик Н.Ф. Арендт и домашний доктор семьи Пушкиных И.Т. Спасский. В дальнейшем в лечении раненого Пушкина принимали участие многие врачи (Х.Х. Саломон, И.В. Буяльский, Е.И. Андреевский, В.И. Даль), однако негласно именно Арендт, как наиболее авторитетный среди них, руководил лечением. К его мнению прислушивались все.
...
К лечению Александра Сергеевича Пушкина были привлечены по существу лучшие специалисты Санкт-Петербурга того времени. Исключение составил В.И. Даль, который сам, без приглашения, пришел к раненому и ухаживал за ним по праву дружбы. Все они были докторами медицины с большим практическим опытом работы в хирургии. Некоторые имели звание профессора, а в дальнейшем стали академиками. Таким образом, высокая квалификация врачей, лечивших Пушкина, не вызывает сомнений.
Можно ли было к этому созвездию имен прибавить еще Н.И. Пирогова? Нет, даже если бы Николая Ивановича пригласили к Пушкину в день ранения, он смог бы добраться до Санкт-Петербурга из Дерпта, где тогда жил и работал, только через 2 суток, когда Александра Сергеевича уже не стало.
В то же время большое число врачей (и ухаживающих) затрудняло лечение. Несмотря на выработанную единую тактику консервативной терапии, были колебания и сомнения в назначении конкретных лечебных средств. Больному не измеряли температуру, не назначили средства, поддерживающие сердечную деятельность. В первый вечер после ранения в действиях докторов чувствовались суета и растерянность. Скорбный лист (история болезни) так и не был заведен, назначения врачей и дозы лекарств нигде не фиксировались. Возможно, мы судим очень строго, но жизнь гения русского народа требует именно такого подхода.
Н.Ф. Арендт, осмотрев рану, не стал скрывать от Пушкина, что она смертельна: “Я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды”. Александр Сергеевич поблагодарил Арендта за откровенность и попросил только ничего не говорить жене.
Уезжая после первого посещения раненого Пушкина, Арендт сказал провожавшему его Данзасу: “Штука скверная, он умрет”.
О смертельном характере раны Александру Сергеевичу чуть раньше сообщил и доктор Шольц.
Б.М. Шубин16, И.С. Брейдо17 и некоторые другие авторы оправдывают позицию Арендта и Шольца, информировавших Пушкина о безнадежности положения, мотивируя это следующим: 1) Александр Сергеевич настойчиво требовал сказать ему правду; 2) ему нужно было сделать финансовые распоряжения, расплатиться с долгами, совершить исповедь и причастие. Упоминается и пресловутая записка царя, в которой говорилось, что если Пушкин умрет “по христиански” (то есть совершит религиозный обряд), то Николай Павлович расплатится с его долгами. Однако Пушкин узнал правду о смертельном характере ранения уже в 19 часов 27 января, когда никакой записки царя еще не существовало.
Действительно, материальное положение семьи поэта было очень тяжелым. К моменту ранения Пушкин имел долг в 139 тыс. рублей17, у него было заложено нижегородское имение. С 1836 г. он вынужден был даже закладывать личные вещи.
Император Николай Павлович выручал материально Пушкина при жизни, давая большие суммы в долг, и значительно помог семье после смерти поэта. Он уплатил из казны все долги Пушкина, назначил вдове и детям ежегодную пенсию в 11 тыс. рублей, приказал принять обоих сыновей Пушкина в Пажеский корпус с бесплатным обучением, освободил от долгов имение в селе Михайловском, постановил издать полное собрание сочинений А.С. Пушкина, выручка от продажи которого должна была пойти в пользу семьи.
После отъезда Арендта, по совету Спасского и родных, Пушкин послал за священником, исповедовался и причастился. Поздним вечером он позвал к себе Данзаса, остался с ним наедине и продиктовал тому все свои неучтенные долги, на которые не было векселей и заемных писем. Никаких других финансовых распоряжений, по воспоминаниям Данзаса, Пушкин не делал.
Действия Арендта и Шольца, объявивших Пушкину о неизлечимости его болезни, с точки зрения существовавших тогда правил были по форме законными, они не противоречат и нынешнему медицинскому законодательству, однако не были одобрены ни подавляющим большинством врачей-современников, ни всеми последующими поколениями русских врачей, ибо противоречат веками выработанному принципу — не сообщать неизлечимым больным правды из гуманных соображений.
Не случайно А.С. Пушкин, очень чувствительный и ранимый человек, услышав о неминуемой смерти, в свои последние неполные два дня испытывал мучительную тоску, не переставая спрашивать у друзей: “Долго ли мне так мучиться?”, “Скоро ли конец?”. Он даже намеревался застрелиться.
Арендт выбрал консервативную тактику лечения раненого, которая была одобрена другими известными хирургами, Х.Х. Саломоном, И.В. Буяльским и всеми без исключения врачами, принимавшими участие в лечении. Никто не предложил оперировать, никто не попытался сам взять в руки нож. Для уровня развития медицины того времени это было вполне естественное решение. К сожалению, в 30-х годах XIX века раненных в живот не оперировали. Ведь наука еще не знала асептики и антисептики, наркоза, лучей Рентгена, антибиотиков и многого другого. Даже много позднее, в 1865 г., Н.И. Пирогов в “Началах общей военно-полевой хирургии” не рекомендовал раненным в живот вскрывать брюшную полость во избежание развития воспаления брюшины (перитонита) и летального исхода.
* * *
Вернемся к течению болезни и уходу за Пушкиным.
В 19 часов 27 января состояние раненого было тяжелым. Он был возбужден, жаловался на жажду (признак продолжающегося кровотечения) и просил пить, его мучила тошнота. Боль в ране была умеренная. Объективно отмечено: лицо покрыто холодным потом, кожные покровы бледные, пульс частый, слабого наполнения, конечности холодные. Только что наложенная повязка довольно интенсивно промокала кровью, ее несколько раз меняли.
Помимо Задлера и Шольца, 27 января больного посетили (для консультации) Саломон и Буяльский. Арендт навестил больного три раза — в 19, 20 и 23 часа. В ночь с 27 на 28 января у постели больного находился домашний врач семьи Пушкиных Спасский.
Узнав о дуэли, в дом на Мойке стали съезжаться взволнованные друзья Пушкина: поэт В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, супруги Вяземские, М.Ю. Виельгорский, П.А. Плетнев, которые до самой смерти Александра Сергеевича находились в его доме, отлучаясь на самое короткое время.
В первый вечер после ранения и в ночь на 28 января все лечение заключалось в холодном питье и в прикладывании примочек со льдом к животу. Этими простейшими средствами доктора пытались уменьшить кровотечение. Состояние больного оставалось тяжелым. Сознание было преимущественно ясное, но возникали кратковременные периоды “забытья”, беспамятства. Охотно пил холодную воду. Жалобы на жажду, тошноту, постепенно усиливающуюся боль в животе. Кожные покровы оставались бледными, но пульс стал реже, чем в первые часы после ранения. Постепенно повязка перестала промокать кровью. В начале ночи утвердились во мнении, что кровотечение прекратилось. Напряжение врачей и ухаживающих несколько ослабло.
Наступила глубокая ночь. Александр Сергеевич никак не мог уснуть, но лежал тихо. Уже зная свою судьбу, он решил свести счеты с жизнью, чтобы не мучиться больше самому и не беспокоить напрасно других. В 3 часа ночи Александр Сергеевич тихо подозвал находящегося в кабинете и бодрствовавшего слугу и велел подать один из ящиков письменного стола, где лежали пистолеты. Слуга не решился ослушаться, но тотчас по исполнении просьбы разбудил Данзаса, дремавшего у окна в вольтеровском кресле. Данзас подскочил к Александру Сергеевичу и решительно отобрал пистолеты, которые Пушкин уже успел спрятать под одеяло.
В течение всей ночи постепенно нарастали боли в животе, началось вздутие живота. Уснуть больной так и не смог, временами он стонал и тихо, стараясь сдерживать себя, вскрикивал от боли. Дежуривший у Пушкина Спасский был расстроен и угнетен до чрезвычайности. Он настолько растерялся, что не решился назначить больному опий, хотя являлся автором крупных научных работ по изучению этого препарата, хорошо знал его действие.
В 5 часов утра 28 января боль в животе усилилась настолько, что терпеть ее было уже невмоготу. Послали за Арендтом, который очень быстро приехал и при осмотре больного нашел явные признаки перитонита. Арендт назначил, как было принято в то время при этом заболевании32, “промывательное”, чтобы “облегчить и опростать кишки”. Но врачи не предполагали, что раненый имеет огнестрельные переломы подвздошной и крестцовой костей. Поворот на бок для выполнения клизмы вызвал, вполне естественно, некоторое смещение костных отломков, а введенная через трубку жидкость наполняла и расширяла прямую кишку, увеличивая давление в малом тазе и раздражая поврежденные и воспаленные ткани. После клизмы состояние ухудшилось, интенсивность боли возросла “до высочайшей степени”. Лицо изменилось, взор сделался “дик”, глаза готовы были выскочить из орбит, тело покрылось холодным потом. Пушкин с трудом сдерживался, чтобы не закричать, и только испускал стоны. Он был так раздражен, что после клизмы в течение всего утра отказывался от любых предлагаемых лечебных пособий.
Александр Сергеевич чувствовал себя настолько плохо, что решил попрощаться со всеми. Он попросил к себе жену, детей и свояченицу Александру Николаевну. Наталья Николаевна с воплем горести бросилась к страдающему мужу. На глазах у присутствующих появились слезы. Малышек полусонных, в одеялах, приносили к нему. Александр Сергеевич не мог говорить и прощался только взглядом и движением руки. Он молча по одному благословлял детей и движением руки отсылал от себя. Затем он также поочередно стал прощаться с друзьями — Жуковским, Тургеневым, Вяземским, Карамзиной, Виельгорским. Выглядел Александр Сергеевич очень плохо. Кожа была бледна “как полотно”, руки холодные, пульс едва прощупывался. Говорил он редко, едва слышно. “Смерть идет”, — тихо, с особым выражением сказал он Спасскому.
Днем 28 января весть о ранении горячо любимого народом поэта быстро разнеслась по столице. С раннего утра встревоженные горестною вестью люди начали стекаться на набережную Мойки, к дому поэта. Передняя и зала в квартире в течение всей болезни Александра Сергеевича постоянно были заполнены знакомыми Пушкину и совершенно незнакомыми людьми. Они были искренне взволнованы ранением поэта и беспрестанно спрашивали у докторов и ухаживающих о ходе болезни. Несмотря на мороз и сильный пронизывающий ветер, густая масса людей загораживала на большом расстоянии все пространство на улице перед домом Пушкина, к крыльцу было невозможно протиснуться. Особенно много было молодежи и студентов. 29 января друзья Пушкина даже были вынуждены обратиться в Преображенский полк, и у крыльца для установления порядка поставили часовых. Какой-то старичок говорил с удивлением: “Господи боже мой! Я помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!” В вестибюле стали вывешивать сочиненные Жуковским бюллетени о состоянии здоровья поэта.
Пушкин беспрестанно спрашивал, кто из друзей и знакомых у него в доме. Но впустить всех знакомых в кабинет, где умирал поэт, было просто невозможно. Приглашали, конечно, самых близких, но и их было много.
Днем 28 января состояние раненого оставалось тяжелым. Сохранялись брюшные боли и вздутие живота. После приема экстракта белены и каломеля (ртутного слабительного) облегчения не наступило.
Наконец около 12 часов по назначению Арендта дали в качестве обезболивающего капли с опием, после чего Александру Сергеевичу сразу стало лучше. Интенсивность боли значительно уменьшилась — и это было главным в улучшении состояния безнадежного больного. Раненый стал более активным, повеселел. Согрелись руки. Пульс оставался частым, слабого наполнения. Через некоторое время отошли газы и отмечено самостоятельное свободное мочеиспускание.
Около 14 часов появился в доме потрясенный случившимся В.И. Даль, который приехал в Санкт-Петербург по делам службы из Оренбурга и только что узнал о ранении Пушкина. Даль и Пушкин сблизились и подружились в 1833 г., когда Александр Сергеевич приезжал в Оренбург для сбора материалов об Емельяне Пугачеве. Даль, служивший чиновником по особым поручениям у оренбургского губернатора, помогал Пушкину в сборе материалов и сопровождал его в поездке по историческим пугачевским местам.
Александр Сергеевич подал Далю руку и откровенно сказал: “Плохо, брат”. Владимир Иванович — интересный, участливый собеседник, всегда готовый помочь, имевший к тому же медицинское образование и навыки ухода за больными, оказался человеком, очень нужным для Пушкина в эти отмерянные судьбой сутки жизни. И в течение всех этих суток, до последнего вздоха поэта, Владимир Иванович, несмотря на крайнюю усталость, уже не отходил от изголовья умирающего.
А.С. Пушкин очень обрадовался Далю, к тому же приход последнего и уменьшение боли от приема опия совпали по времени. Александр Сергеевич отвлекся от грустных дум, слегка повеселел, разговаривая с Владимиром Ивановичем. Правда, из-за одышки и слабости говорить ему было трудно, он произносил слова отрывисто, с расстановкой.
Александр Сергеевич охотно стал выполнять назначения докторов. На живот вместо холодных компрессов стали класть “мягчительные” припарки, и Пушкин помогал ухаживающим накладывать и снимать их. Внутрь он принимал лавровишневую воду и каломель, однократно дали касторовое масло, продолжали применение опия. Больного мучила жажда, и он часто просил холодную воду, которую ему подносили чайными ложечками.
Александр Сергеевич был не привередливым больным, он никого не упрекал, не жаловался, благодарил ухаживающих за каждый пустяк. “Вот и хорошо... и прекрасно...”, — часто приговаривал он, когда давали воды, кусочки льда, поправляли постель, подушку.
К 18 часам 28 января отмечено новое ухудшение состояния. Появилась лихорадка. Пульс достигал 120 ударов в минуту, был полным и твердым (напряженным). Боли в животе стали “ощутительнее”. Живот вновь вздуло. Для борьбы с развившимся “воспалением” (перитонитом) Даль и Спасский (с согласия и одобрения Арендта) поставили на живот 25 пиявок. Пушкин помогал докторам, рукой сам ловил и припускал себе пиявки.
После применения пиявок жар уменьшился. “Кожа показывала небольшую испарину”. Пульс стал реже и мягче. Живот “опал”. В.И. Даль позднее вспоминал: “Это была минута надежды. Я ухватился, как утопленник, за соломинку... и обманул было и себя, и других — но ненадолго”33.
От применения пиявок больной потерял, по расчетам Ш.И. Удермана12, еще около 0,5 л крови и, таким образом, общая кровопотеря с момента ранения достигла 2,5 л (50% от всего объема циркулирующей в организме крови). Несомненно, что ко времени назначения пиявок уже возникла тяжелейшая анемия, действенных средств лечения которой (переливание крови, препараты железа и т.д.) в те годы еще не знали. Местное кровопускание в XIX веке допускалось для лечения перитонита32. Однако назначение пиявок Пушкину (да еще в таком количестве), без учета его кровопотери и развившегося малокровия, было шаблонным, необдуманным актом, приблизившим летальный исход. Улучшение было мимолетным, вскоре Александру Сергеевичу стало еще хуже, чем до применения пиявок.
В ночь с 28 на 29 января состояние раненого крайне тяжелое. В сознании. Его беспокоят резкая слабость и жажда. Боли в животе сохраняются, но стали поменьше. Временами раненый засыпает, но ненадолго. Просыпаясь, просит пить, но пьет только по нескольку глотков. Иногда очень тихо, стараясь сдерживать себя, постанывает. Даль уговаривал его: “Не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче”. Пушкин возражал: “Нет, не надо, жена услышит”.
Изменилось лицо, черты его заострились (“лицо Гиппократа”, типичное для больных перитонитом). Появился мучительный оскал зубов, губы судорожно подергивались даже при кратковременном забытье. Возникли признаки дыхательной и сердечно-сосудистой недостаточности. Дыхание стало частым, отрывистым, воздуха не хватало (одышка). Пульс был едва заметен.
У поэта появилось мучительное чувство тоски. “Скоро ли это кончится?” “Ах, какая тоска! Сердце изнывает!” — жаловался он Владимиру Ивановичу.
Тактика лечения оставалась неизменной. Больному давали лавровишневую воду, каломель и опий.
Утром 29 января состояние стало критическим, предагональным. “Общее изнеможение взяло верх”. Пришедший рано утром на квартиру доктор Спасский поразился резкому ухудшению состояния больного и отметил, что “Пушкин истаивал”. Консилиум врачей в составе Арендта, Спасского, Андреевского и Даля единогласно сошелся во мнении, что скоро начнется агония. Арендт заявил, что Пушкин проживет не больше двух часов.
Александр Сергеевич бoльшую часть времени своего последнего дня был в сознании. Он жаловался на резкую слабость, жажду, головокружение, одышку. Временами сознание “путалось”, и пациент переставал узнавать неотлучно находящегося у изголовья Даля, возникали зрительные галлюцинации. Александр Сергеевич признался, что ему вдруг пригрезилось, как они вместе с Далем, взявшись за руки, лезут вверх по книгам и полкам — все выше, выше и выше!
Пульс у больного падал с часу на час, стал едва заметен. Руки были совсем холодными. Частые, отрывистые дыхательные движения прерывались паузами (дыхание Чейн-Стокса).
Передняя и зала были переполнены. Бледные и тревожные лица людей выдавали сильное волнение. “Больной находится в весьма опасном положении”, — написал Жуковский для посетителей. Этот бюллетень оказался последним.
Наиболее близкие друзья поэта — В.А. Жуковский, П.А. Вяземский со своей женой, А.И. Тургенев, М.Ю. Виельгорский — собрались у смертного одра. От умирающего не отходили доктора Е.И. Андреевский, В.И. Даль и И.Т. Спасский. Несколько раз Александр Сергеевич звал Наталью Николаевну, но говорить много не мог, отсылал ее от себя. “Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском”, — говорил Александр Сергеевич еще в первый вечер после смертельного ранения.
Около 14 часов Александру Сергеевичу захотелось морошки. Он с нетерпением ждал, когда ее принесут, и попросил жену покормить его из своих рук. Он съел 2—3 ягодки и с наслаждением выпил несколько ложечек сока, подаваемых женой, говоря: “Ах, как это хорошо!” Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья умирающего мужа и приникла лицом к нему, а он гладил ее ласково по голове и тихо, едва слышно, шептал слова любви и утешения. Безмятежное спокойствие разлилось по его лицу.
Наталья Николаевна вышла из кабинета, вся искрящаяся надеждой, и сказала, обращаясь к окружающим: “Вот вы увидите, что он будет жив”.
Но через некоторое время, в отсутствие ее, началась агония. Пушкин потухающим взором обвел шкафы своей библиотеки и, имея в виду своих самых лучших и верных друзей — книги, прошептал: “Прощайте, прощайте”. Спасский и Даль исполнили последнюю просьбу умирающего, чуть повернув его на бок и слегка приподняв. Александр Сергеевич вдруг широко открыл глаза, лицо его прояснилось. Последними словами поэта были: “Жизнь кончена... Тяжело дышать, давит...”. Отрывистое частое дыхание сменилось на медленное, тихое, протяжное, и вот уже слабый, едва заметный, последний вздох. Дыхание остановилось.
В 14 часов 45 минут 29 января 1837 г. (10 февраля по новому стилю) зафиксирована смерть. Закрыл глаза умершему доктор Е.И. Андреевский.
magazines.russ.ru/ural/2006/1/da10.html
-
-
31.10.2012 в 18:04Вскрытие было проведено в передней квартиры поэта, очевидно, Спасским, единственным из докторов имевшим опыт судебно-медицинской экспертизы. Производилось оно в соответствии с Указом военной коллегии от 1779 г. об обязательном вскрытии трупов, умерших насильственной смертью.
Спешка, плохое освещение, неполный объем вскрытия и, главное, неоформленный письменный протокол — эти вопиющие недостатки аутопсии* стали затем причиной различных толкований хода раневого канала, наличия и степени поражения некоторых органов и, наконец, причины смерти. Результаты вскрытия по памяти почти через 24 года обнародовал участвовавший в нем Даль. Подчеркнем, что опубликованные Далем материалы — не есть официальный протокол вскрытия. В ту пору уже существовали строгие требования к форме протокола, который состоял из введения, описательной части и мнения35. Материалы В.И. Даля — это вольное изложение автором того, что он видел на аутопсии. Приводим полностью содержание его записки, опубликованной в 1860 г. в № 49 “Московской медицинской газеты”:
“Вскрытие тела А.С. Пушкина.
По вскрытии брюшной полости все кишки оказались сильно воспаленными; в одном только месте, величиною с грош, тонкие кишки были поражены гангреной. В этой точке, по всей вероятности, кишки были ушиблены пулей.
В брюшной полости нашлось не менее фунта черной, запекшейся крови, вероятно, из перебитой бедренной вены.
По окружности большого таза, с правой стороны, найдено было множество небольших осколков кости, а, наконец, и нижняя часть крестцовой кости была раздроблена.
По направлению пули надобно заключать, что убитый стоял боком, вполоборота и направление выстрела было несколько сверху вниз. Пуля пробила общие покровы живота в двух дюймах от верхней, передней оконечности чресельной или подвздошной кости (ossis iliaci dextri) правой стороны, потом шла, скользя по окружности большого таза, сверху вниз, и, встретив сопротивление в крестцовой кости, раздробила ее и засела где-нибудь поблизости. Время и обстоятельства не позволили продолжать подробнейших розысканий.
Относительно причины смерти надобно заметить, что здесь воспаление кишок не достигло еще высшей степени: не было ни сывороточных или конечных излияний, ни прирощений, а и того менее общей гангрены. Вероятно, кроме воспаления кишок, существовало и воспалительное поражение больших вен, начиная от перебитой бедренной; а, наконец, и сильное поражение оконечностей становой жилы (caudae equinae) при раздроблении крестцовой кости”33.
...
И, наконец, главный вопрос: можно ли было спасти Александра Сергеевича Пушкина, если бы он жил сейчас, в наших условиях?
При огнестрельном ранении нижнего этажа брюшной полости и таза, подобном ранению А.С. Пушкина, необходимо оказать первую медицинскую помощь на месте происшествия (наложение асептической повязки, введение обезболивающих и кровоостанавливающих средств), немедленно транспортировать пострадавшего в хирургическое отделение на санитарной машине в лежачем положении на щите, вводя в пути препараты — заменители плазмы крови и противошоковые средства. В хирургическом стационаре необходимо выполнить срочное обследование, обязательно включающее, наряду с другими методами, рентгенографию и ультразвуковое исследование с целью локализовать инородное тело и определить наличие и характер повреждений окружающих раневой канал органов.
После короткой предоперационной подготовки нужно оперировать больного под общим обезболиванием (наркозом): вскрыть нижним срединным разрезом брюшную полость, эвакуировать из нее выпот и кровь, резецировать (иссечь) участок тонкой кишки, содержащий ушибленное место, восстановить непрерывность кишечной трубки, сшив друг с другом концы рассеченной кишки, широко рассечь раневой канал, удалить пулю, множественные осколки подвздошной и крестцовой кости и другие инородные тела, остановить кровотечение из поврежденных сосудов, санировать и дренировать брюшную полость и малый таз. Кровопотеря должна быть восполнена переливанием крови и препаратов — заменителей плазмы крови. После операции необходима интенсивная терапия в условиях реанимационного отделения, включающая внутривенное, капельное введение растворов, антибиотики, стимуляторы иммунитета, ультрафиолетовое облучение крови и другие средства и способы.
При выполнении в полном объеме указанных мероприятий смертельный исход, в связи с тяжестью ранения, мог бы все равно наступить, однако шансы на выздоровление составили бы не менее 80%, ибо летальность при подобных огнестрельных ранениях ныне составляет 17,2 — 17,5 % (Е.К. Гуманенко43, А.С. Ермолов и соавт.44).
Но Александр Сергеевич Пушкин жил в другое время, и спасти жизнь гениального поэта при том уровне развития медицины, который существовал в 30-х годах ХIХ столетия, было практически невозможно.