[Quiterie]

Глава шестая

Эскадра покидает Тринкономале и возвращается в форт Святого Давида. Ее выносит в открытое море, но она благополучно встает на рейд. Адмирал совершает прогулку в Чиламбарам. Способ путешествия в Индии. Описание знаменитой пагоды Чиламбарама. Мистер Уотсон получает от Его Величества патент на офицерский чин с назначением его контр-адмиралом красного флага. Магомед-Алли, набоб Аркота, обосновывается по соседству с фортом Святого Давида. Его навещает адмирал и т.п. Он возвращает визит адмиралу. Как прошел прием на борту корабля. Сведения о некоторых особых индийских обычаях по такому случаю. Сведения о береговом ветре и его ужасных последствиях.

До десятого мая эскадра провела три недели на Цейлоне, пока мы пополняли запасы воды и дерева и чистили корабли; в тот день адмирал, коммодор и все капитаны отправились на берег, чтобы попрощаться с губернатором; на следующее же утро весь флот покинул Тринкономале и четырнадцатого бросил якорь на рейде у форта Святого Давида. Но несколько дней спустя мы начали чувствовать, что наше рвение покинуть Тринкономале и вернуться вновь на берег привело к тому, что мы прибыли чересчур быстро, поскольку, к несчастью, муссон так и не переменился после нашего прибытия, а когда это все-таки произошло, ветер стал таким сильным, что мы испугались, сможем ли переждать шторм, стоя на якоре. Поэтому двадцать четвертого мая всем кораблям пришлось выйти в море, но тридцать первого числа мы вернулись на рейд, не получив ни малейших повреждений*.

*Юго-западный муссон обычно зовется маленьким муссоном, поскольку шторма, сопровождающие его, не так жестоки, как осенние, но после потери части эскадры адмирала Боскавена, причем именно весной, англичане не могут столь беззаботно относиться к его последствиям.
Нижеследующая копия старого письма от флотского лейтенанта Джеймса Элмза (теперь коммандера корабля Его Величества «Монреаль») может быть угодной читателю, поскольку оно касается весеннего муссона и содержит только частные и достоверные сведения, что когда-либо были опубликованы, о потере семидесяти четырех пушечного корабля Его Величества «Намюр» и около пятисот лучших моряков, которые погибли при этом происшествии. Честность мистера Элмза, как человека, и храбрость, как способного морского офицера, хорошо известны и в Англии, и в Ост-Индиях.
«В четверг, 13 апреля 1749 года, Намюр стоял на якоре, на рейде форта Святого Давида. Утром поднялся крепкий норд-ост – норд-ост-тень-ост. К полудню мы вытравили на полтора кабельтова левый якорь. С часу до четырех мы устанавливали нижние ванты. Сильный шторм и шквал, большие волны. В шесть часов стояли на якоре хорошо. Через четыре часа в трюме вода стояла на отметке четыре фута. Немедленно мы перерезали канат левого якоря и вышли в море под прямыми парусами. Корабль взял курс на зюйд-ост, зюйт-ост-тень-зюйд. Матрос, который перерезал канат на кнехте, был по пояс в воде. В половину восьмого вода в трюме поднялась до шести футов. Мы подняли прямые паруса, выбросили за борт большинство верхних, а пушки на квартердеке передвинули на подветренную сторону. В три четверти девятого вода достигла решеток нижней палубы, ее было много и между палубами, так что корабль наполовину погрузился в воду. Мы срубили мачты, и корабль выровнялся. В то же время люди стали к насосам, принялись черпать воду, и вскоре мы поняли, что побеждаем стихию, и это сильно воодушевило нас. Почти сразу после девяти мы обнаружили девять фатомов воды. Мастер приказал отрубить запасный якорь, что немедленно было сделано, и мы начали поворачиваться ловчее, но прежде чем корабль повернулся носом к открытому морю, он разошелся на части по галс-клампу. И в этот же миг начался ураган! Вы можете с легкостью представить и без моего описания, что это была за жуткая, гнетущая картина. Пронзительные визги, крики, жалобы и причитания, несвязные бредни, отчаяние пяти сотен несчастных грешников, приближавшихся к краю вечности!
Однако у меня хватило хладнокровия счесть, что Господь Всемогущий есть Господь Всемилосердный, с той утешительной мыслью и надеждой, что я всегда безоглядно верил в него. Я коротко помолился Ему о защите и прыгнул за борт. Вода в то мгновение уже подходила к кормовым решеткам, откуда я спасся. Первой вещью, за которую я схватился, был рычаг для вращения ворота, и я залез на верх «Давида» вместе с семью прочими спасшимися, но меньше чем через час мне пришлось быть мрачным свидетелем того, как их смывает в воду, и я остался один, вымотанный почти до предела. Около двух часов я провел в воде, пока не увидел большой плот со множеством людей, плывущий ко мне; когда он подошел ближе, я покинул «Давида» и с невероятным трудом поплыл к нему и забрался на него лишь с помощью нашего канонира с квартердека. Плот оказался из обломков рангоута Намюра. Так быстро, как только могли, мы связали дерево тесней и закрепили его доской поперек, и таким образом у нас получился неплохой катамаран. Это было около часу ночи. После этого морские волны начали вздыматься так высоко, что перевернули нашу постройку вверх дном, но каким-то чудом мы потеряли лишь одного человека.
Около четырех утра плот сел на мель, и совсем скоро все выжившие оказались на земле. После того, как мы вознесли хвалу Господу за его чудотворное благоволение к нам, мы взяли друг друга за руки (поскольку день еще не наступил) и, положившись на божественное провидение ради нашей защиты, мы пошли вперед, чтобы найти укрытие от суровой непогоды, поскольку на том месте, где мы высадились, не было ничего, кроме песка. Мы бесцельно ходили почти целый час, и в итоге вернулись к месту, где оставили катамаран, и, к нашему немаленькому беспокойству, обнаружили, что его нет. Вскоре наступил рассвет, и мы поняли, что сидим на песчаном берегу чуть к югу от Порто-Ново; и поскольку между нами и этим голландским поселением протекала река, нам пришлось переходить ее вброд, и вскоре после мы добрались до него, и нас очень гостеприимно приняли.
С нашей высадки до прибытия в Порто-Ново мы потеряли четверых товарищей: двоих – в месте высадки на берег, еще двух – во время перехода реки. После того, как мы достаточно отдохнули в Порто-Ново, глава его был так любезен, что дал мне лошадь и велел отвезти меня в форт Святого Давида, куда я прибыл после полудня следующего дня и немедленно явился к адмиралу, кто принял меня весьма радушно; но этому благородному и доброму человеку была настолько невыносима мысль о потере множества несчастных душ, что он не мог выговорить ни единого вопроса, которые так желал задать мне о подробностях кораблекрушения.
Пока я не достигнул Порто-Ново, вы бы увидели меня оборванным и потерпевшим кораблекрушение; я должен вновь повторить, что голландцы приютили меня, обогрели и охотно проводили к моему поистине почтенному патрону, благодаря чьей доброте и человечности я не только одет и утешен, но также произведен в лейтенанты Сирены, с коего корабля я и пишу это письмо.

Ваш Джеймс Элмз

PS. Только двадцать три наших человека спаслись, двадцать из них добрались до берега на обломках».

Адмиралу, коммодору Пококу и капитану Ноулеру посчастливилось быть на берегу во время шторма, и пока он продолжался, они охотно совершили небольшую экскурсию в Деве-Котаб и в знаменитую пагоду Чиламбарам. Их сопровождали лейтенант Карнак, мистер Дойдж, секретарь адмирала, и мистер Кобб, кто рассказал мне нижеследующие подробности их путешествия.
«Наша свита состояла из двух смен мальчиков паланкина для каждого из нас, мальчиков-дубашей, двадцати пеонов, множества кули, которые несли наши палатки, столы, стулья, вино и еду, одного или двух хиркар*, одного хавилдара** и отряда сепоев-телохранителей. Вся наша процессия состояла из двухсот человек. Первой ночью мы добрались до Порто-Ново, где разбили лагерь. На следующий день дошли до Деве-Котаб. Мистер Хопкинс, получивший весть о нашем прибытии заранее, встретил нас по дороге с отрядом сепоев, и поскольку погода была столь плоха, что помешала нам продолжить путешествие, он весьма приятно развлекал нас в своем доме три дня.
Деве-Котаб – маленькое поселение, принадлежащее английской Ост-Индской Компании, и было отбито у короля Танджура майором Лоуренсом в 1749 году. Защищено оно, увы, слабо, и единственная причина, которая заставляет их удерживать его, в том, что здесь находится крепость-ключ ко всей Танджурской земле. Отсюда мы продолжили путешествие, как только погода улучшилась, и мы вновь отправились в дорогу, перейдя через приток реки Колерун , и в тот же вечер были у чолтри в нескольких милях от реки. Чолтри отдаленно напоминает большой летний дом, и, в целом, лишь чуть лучше, чем просто укрытие от суровой непогоды. Некоторые из чолтри весьма просторны, и в них необходимо одаривать деньгами слуг, в чьи обязанности входит угощать всех гостей достаточным количеством риса и чистой водой. Все они построены на средства частных лиц, поскольку основной закон в этой стране гласит, что каждый человек должен делать что-либо на благо всего общества, так что они точно и полностью исполняют его, в соответствии со своими возможностями. Поэтому один человек посадил топе или рощу, второй выкопал большой пруд, третий починил дорогу, а четвертый в то время построил чолтри или даже пагоду. Эти постройки потом считаются общественной собственностью, и в этой стране их строитель так же восхваляется за человеколюбие и щедрость, как любой человек в Англии, основавший больницу или лечебницу.
Способ путешествовать в этой части мира весьма уникален и потому заслуживает внимания.
Поскольку на здешних дорогах не встретить постоялого двора, то приходится носить всю провизию с собой и весь инвентарь для ее приготовления. Кули или слугам, которых вы наймете для этого, вам придется платить так много, чтобы они могли прокормиться. Их основная еда – рис, основное питье – тодди, и то, и другое легко найти в любом конце страны за приемлемую цену. Кули необыкновенно стойко переносят трудности и лишь чуть-чуть подвержены голоду и жажде. Их обычная скорость путешествия – четыре мили в час, и я знаю, что они могут идти двадцать четыре часа без единой передышки. Поскольку люди в этой части света всегда путешествуют большими компаниями, редко случается, что весь караван приходит в место назначения одновременно. Потому здесь в обычае для тех, кто пришли первыми, подготовиться к встрече оставшихся позади. Первым делом всегда разводят костер, чтобы приготовить пищу, и для этого одних немедленно посылают собирать хворост, а вторые в это же время смешивают ингредиенты для пунша и т.д.
Одно из самых больших неудобств, поджидающих путника, это трудность выпросить хоть глоток воды у местных, если ему посчастливится обогнать кули, несущих его утварь. Я знаю, что среди высших каст есть широко распространенное поверье, касающееся этого: все европейцы должны обязательно лечь на спину, и воду заливают им в рот, чтобы они не осквернили посуду губами или руками. В целом, хоть путешествия по Индии и сопряжены с большими трудностями, все же стоит учесть, что множество хитростей, к которым они обязательно прибегают, и несколько забавных происшествий, которые получаются при таких случаях, более чем уравновешивают потерю привычных удобств.
После веселого вечера в чолтри каждый удалился в свой паланкин вместо постели, а наши слуги заснули на земле вокруг. Необходимо сознаться, что когда они не напиваются допьяна перебродившего тодди и не одурманивают свой разум бангом, жжеными листьями конопли, и бетелем, эти люди очень бдительны и просыпаются почти без малейшего шума или беспокойства. На следующее утро, перед рассветом, мы возобновили наш переход и шли без задержек, пока не добрались до другого притока Калеруна, который так разлился после прошедших дождей, что мы сочли его непроходимым. Мы были почти на расстоянии ружейного выстрела от Чиламбарама, и потому не желали поворачивать назад, особенно после того, как испытали столько трудностей. Наш харкар поспешил облегчить нашу тревогу и уверил, что мы сможем пересечь ручей меньше чем через два часа, поскольку ему достоверно известно, что береговые течения сильно влияют на эту реку, и он добавил, что сейчас начинается отлив. Это известие неслыханно воодушевило нас, и потому мы беспрепятственно добрались до следующего чолтри, и там, полностью удовлетворенные жизнью, сели завтракать. Во время остановки в чолтри нам посчастливилось расспросить нескольких путешественников, которые прибыли до нашего прихода. Среди них, в основном, были знаменитые паломники из Бенгальского королевства, и они несли с собой сосуды, наполненные водой из Ганга, о которой говорят, будто ее освятили древние брахманы, и ныне ей приписывается множество чудесных исцелений. Что здесь правда, я сказать не могу, но, несомненно, почти вся жизнь этих несчастных созданий проходит в паломничестве, и что в Бенгале есть немало семей, чей единственный источник существования в перевозе святой воды неким браминам на юге Индии, которые вновь раздают ее своим последователям. Есть распространенная поговорка, что ни одно занятие не обходится без хитрости, и одно время у нас была причина подозревать ее везде. На наше предложение щедро заплатить золотом за один из сосудов некая старуха начала прислушиваться к предложению и засматриваться жадным взглядом на золото в наших ладонях. Но среди прочих поднялся такой гвалт и крик, которые так подействовали на старуху, что, какими бы ни были ее намерения, она расплакалась навзрыд, и это положило конец дальнейшему искушению.

*Хиркара – обычно соглядатай, здесь – гонец.
**Хавилдар – офицер сепоев в чине сержанта

Примерно через два часа мы ясно поняли, что отлив достиг своей низшей точки, и, увидев, как пастух переправляет стадо овец, мы решились повторить его эксперимент и успешно перешли через реку без каких-либо трудностей.
Как только мы вошли в город Чиламбарам, мистер Карнак сел на берегу реки и написал письмо месье Вильневу, командующему, расположившемуся в знаменитой пагоде, уведомляя его о прибытии мистера Уотсона, и что весь отряд желал бы нанести ему визит. На него он немедленно получил ответ, что мы окажем ему большую честь и, что он надеется, что мы явимся sans ceremonie». Месье Вильнев был лишь лейтенантом на французской службе, но оказался очень светским и благовоспитанным человеком. Он принимал нас со всей учтивостью, принятой в его стране. После обеда мы выпили за здоровье Британского и Наихристианнейшего монархов, за успех предприятий каждой из Ост-Индских кампаний и за дам в Мадрасе и Пондишерри. Наше пребывание здесь не превысило и пяти часов, слишком мало, чтобы дать комментарии об этом месте; но я кратко изложу все, что помню.
Пагода Чиламбарам одна из самых больших в Индии. Когда-то она принадлежала англичанам, пренебрегшим ее защитой и доверивших ее одному сержанту и двенадцати солдатам. Французы воспользовались преимуществом, внезапно атаковали и без труда захватили ее. Стены и ворота пагоды хорошо сделаны и крепки. На третьей внутренней стене находятся четыре укрепленные башни, отделанные фигурками богов и пагод, очень напоминающие западную стену наших соборов. В середине двора или площади - большой пруд, как повсеместно принято в этих краях, и он используется для очищения тела. Вокруг него много маленьких пагод или часовен. Росписи заурядны и полны странных нелепых фигур. Ближе к верхушке расположен темный склеп, где они держат своего главного бога, Свамми. Французы свободно разрешают индусам приходить сюда и совершать свои моления, во всяком случае, никогда их не прерывают. Это разрешение, между прочим, доставляет ремесленникам немаленькую прибыль; поскольку это место вроде Мекки, где каждый обязан побывать хоть раз в жизни, чтобы отдать святой долг, и потому паломники всякий раз преподносят французам щедрые подарки в благодарность за подобное попустительство. Однако, величественные развалины пагоды в Чиламбараме весьма стоят внимания путешественника, поскольку дают ясное и понятное представление о ее бывшем великолепии».
Прошло немного времени после возвращения мистера Уотсона из Чиламбарама, и, к его удовлетворению, он получил патент от Его Величества, повысивший его чин до контр-адмирала Красного флага, и на крюйс-стеньге был поднят красный флаг. В то же время, к большой радости адмирала и всех джентльменов эскадры, мистер Покок поднял белый флаг на той же мачте Кумберленда. Повышение сих доблестных офицеров порадовало не только морских офицеров, но и тех людей из королевских войск и войск компании, к кому два наших адмирала относились с такой любезностью и учтивостью, что до сих пор занимают особое положение в их сердцах. Подобная гармония и взаимопонимание торжествуют среди военных джентльменов в этой части света, поскольку дарят несомненные надежды на успех, если врагу случится нас атаковать.
Пока наша эскадра стояла у форта Святого Давида, Магомед-Алли, набоб Аркота (ради чьих интересов мы были наняты) прибыл сюда. Как только он приблизился к границам, полковник Элдеркрон с конвоем капитана немедленно явился к нему, как сделали в тот же день мистер Старк, помощник губернатора и весь совет. На следующее утро адмиралы Уотсон и Покок в сопровождении нескольких капитанов, лейтенантов и мичманов эскадры нанесли ему визит: вначале адмирал Уотсон передал ему записку, чтобы предупредить об этом намерении, и набоб в ответ прислал известие, что готов их принять. Церемониал, принятый при этом событии, гласил, чтобы адмиралов, капитанов и лейтенантов несли в паланкинах по двое в ряд. Мичманов же было так много, что паланкинов на них не хватило, и они маршировали в мундирах с саблями наголо впереди паланкинов, по четверо в ряд. Секретарь адмирала, капеллан и несколько прочих офицеров замыкали процессию. Когда они близко подошли к лагерю набоба, их встретил его главнокомандующий, посланный, чтобы оказать адмиралу любезность, и немедленно проводил его в шатер набоба. Сам набоб стоял на пороге и встретил мистера Уотсона с величайшей обходительностью, не преминув заключить адмирала в объятья. Адмирал тут же представил своего однополчанина, мистера Покока, а за ним и капитанов, и лейтенантов, и мичманов, и набоб обнял каждого из них. Когда первая церемония окончилась, набоб показал им несколько покоев в своем шатре. Он усадил адмирала Уотсона на кипу шерсти, отчего тот стал сидеть чуть выше остальных. По левую руку адмирала сел мистер Покок, а слева от него все капитаны, лейтенанты и пр. Сам набоб устроился по правую руку адмирала, и за ним расселись несколько его офицеров, соблюдая чин.
Набобу в то время исполнилось от тридцати до сорока лет, телосложения он был среднего. На вид он казался худей, чем большинство индусов. Платье его было совершенной белизны – халат или епанча, достигавшая его лодыжек. Плоский тюрбан тоже был бел. Одним словом, набоб ничем не выделялся, если не считать истинно величественного поведения, смягченного большой долей вежливости и добродушия. С помощью толмача адмирал поздравил набоба с тем, что видит его в добром здравии, и заверил, что особенно рад представившейся возможности ответно и лично оказать ему знаки дружбы и уважения, которое он питает из-за великодушного характера набоба. На эту любезность адмирала набоб дал весьма скромный ответ. После мистер Уотсон добавил, что он крайне обеспокоен бедствиями, которым подверглась страна набоба во время последней войны, но он надеется на то, что грядут лучшие времена, которые более чем залечат прошлые раны. Набоб ответил в восточном стиле: «Сие так, господин, и я сильно страдал. Но воспоминания о бедах ушли; небеса с избытком возместили мне невзгоды той честью, которую принес мне ваш визит». Мистер Уотсон искренне и сочувственно, что говорило о чистых помыслах его души, уверил, будто сильней всего он мечтает, чтобы представился случай услужить набобу, и именно поэтому король, его повелитель, послал адмирала вместе с эскадрой в индийские моря. Набоб выглядел очень польщенным искренностью этого заявления, немедленно повернулся к придворным офицерам и передал им слова адмирала, и, только услышав их, они не преминули присоединиться к радости своего господина.
По такому случаю набоб приказал принести дивные розовые духи под названием Отта, капнул несколько капель себе на ладонь, самолично распустил завязки на рубашке адмирала и растер аромат по его груди. Это расценивалось, как высшая награда, которую он только мог даровать. После он проделал то же с адмиралом Пококом; а его бахши, то есть казначей, подобно же помазал всех остальных офицеров; затем в избытке им предложили отведать бетеля и чанама, и всех оросили розовой водой. Магомед-Алли попросил разрешения у мистера Уотсона удалиться, чтобы сделать ему подарок, на что последний благородно ответил отказом, повторив, что король Великобритании послал его сюда служить набобу и охранять для него его страну от вражеских атак, и это поручение он всегда будет выполнять с честью, но не может и подумать о том, чтобы разорить набоба подарками, ведь он прекрасно знает, что при нынешнем положении дел без них можно обойтись. Он заключил, что желает набобу всегда смотреть на адмирала, как на искреннего доброжелателя, кто будет рад оказывать подлинные знаки дружбы, которую король и его подданные питают к нему, и внимания, с которым они глядят на его интересы. Набоб показался крайне удивленным таким необычным тоном речей, свидетельствующих о великодушии адмирала, хотя с другой стороны он не мог быть им недоволен. Они вскоре распрощались, обменявшись более теплыми объятьями, чем при первой встрече. Мистер Уотсон вернулся в форт со всей своей свитой из более чем ста человек, и всем досталась честь отобедать с ним.
На следующий день капитан Хэзлап, бравый и опытный офицер, и командующий артиллерией его величества нанесли визит набобу в компании почти всех своих офицеров. Все они встретились с самым любезным приемом. Вскоре набоб вернул приветственные визиты в том порядке, который подсказал ему разум, а именно: к адмиралам, полковнику, губернатору и командующему тылом.
В тот раз, когда он явился перед двумя адмиралами, он подъехал на небольшое расстояние к форту, восседая на слоне. Подобно ему - верхом, его сопровождали два прекрасных юноши, сыновья набоба, которых он после представил адмиралам. Еще девять слонов несли на себе придворных гранди, домочадцев и музыкантов. Свита состояла из десяти-двенадцати верблюдов, трех или четырех тысяч всадников, пяти или шести сепоев и где-то около десяти тысяч кули и зевак. Как только набоб оказался у форта, он спешился со слона и сел в свой паланкин, богаче которого мне не довелось видеть: пинжери, постель и подушки были вышиты и инкрустированы золотом. Адмиралы встретили его у входа в форт, и поскольку теперь они были хорошо знакомы, они крепко обняли его и провели вверх по лестнице в большой зал, украшенный к приему, здесь набоба посадили между адмиралами на подушки из бордового бархата, расшитые золотом. При этом случае произошло одно запоминающееся событие: мистер Кобб по просьбе адмирала надел облачение каноника, и набоб, заметивший необычное платье, пожелал узнать, кто этот человек. После того, как ему рассказали, что это капеллан адмирала, набоб сделал второй салам и незамедлительно захотел, чтобы привели его собственного факира*, кто вскоре появился весьма в апостолическом наряде. Он носил белую ткань, обернутую вокруг бедер, и вторая, более грубого вида, была небрежно перекинута через его плечо. Он не носил тюрбана, и его волосы были связаны в узел, хотя борода доходила ему до живота. На ступнях он носил сандалии и чуть выше качались неплотно пригнанные железные цепи. Но помимо его выдающегося платья и вида, в облике этого человека мелькало нечто дикое и вызывающее; несомненно, никто не мог так выглядеть без признаков кое-какого исступления и безумия. Два святых человека торжественно поприветствовали друг друга в соответствующей манере, а затем присоединились к остальным.

*Факир в арабском языке обозначает монаха нищенствующего ордена. Это жреческий орден, принадлежащий к кастам, укрощающим плоть, давшим обет блюсти нищету и жить на подаяния.

Набоба поприветствовали салютом из пушек форта, и все офицеры гарнизона ради этого случая были при оружии. Несколько кораблей эскадры по соответствующему сигналу из форта тоже дали залп. Набоб внимательно рассматривал их и, кажется, был весьма доволен увиденным, хотя они стояли на якоре на расстоянии не ближе трех миль. Мистер Уотсон пригласил набоба на борт одного из кораблей эскадры, но тогда он отказался по причине (как мы предположили) прибоя, который в этих краях обычно весьма силен. Однако набоб пожелал, чтобы любопытство рассмотреть корабли поближе его генералов и прочих из его гранди было удовлетворено; соответственно, они немедленно отправились на борт в сопровождении некоторых наших офицеров. Пока они посещали несколько кораблей эскадры, набоб попрощался с адмиралами и направился к берегу, где он приказал раскинуть свои шатры, чтобы поесть с большим удобством** и насладиться морским видом. После обеда он навестил с ответным визитом полковника Элдеркрона и губернатора, а на следующий день – капитана Хэзлапа. Когда его генералы и гранди вернулись с корабля, они отзывались об увиденном так восторженно, что набоб решил подняться на корабль сам, и после того, как он выразил свое желание адмиралу, последний условился препроводить набоба на борт Кента следующим утром.

**Индийские обычаи отличаются от наших в отношении еды, потому для адмирала было невозможным попросить набоба отобедать с ним.

Набоб, как было уговорено, явился и перенес качку в лодке с величайшим спокойствием, а после того, как взошел на борт, выслушал корабельный салют в свою честь без единого признака удивления или впечатления шумом. Адмирал Уотсон провел его за руку в каждый уголок корабля. Набоб всем живо интересовался и отпустил множество дельных замечаний о столь огромной, любопытной и чудесной машине, но помимо всего прочего, батарея на нижней палубе, состоявшая из двадцати восьми пушек, стрелявшими тридцати двух фунтовыми ядрами, повергла его в изумление; адмирал, заметив это, велел канониру зарядить несколько пушек, будто бы при боевых действиях. Набоб был очень польщен и этим, и прочими маневрами на корабле, и после того, как они удалились в кают-компанию, адмирал сказал ему, что намеревается показать ему, как ходит мановар под парусами, и потому подал сигнал Тигру уходить против ветра. Капитан Лэтем, получивший послание о намерениях капитана, немедленно отдал концы, поднял паруса и пошел против ветра, и, когда он миновал корму Кента, он отсалютовал набобу из пушек. Это польстило набобу еще больше, чем прежде, и он сознался, что полностью ощутил оказанную ему честь. После того, как он столь приятно провел три или четыре часа на борту Кента, набоб засобирался на берег. Оба адмирала сопровождали его, и когда он покинул корабль, вся эскадра отсалютовала ему на прощание. Палубы в это время заполнились людьми, и все матросы наградили его троекратным радостным возгласом. Это шумное одобрение особенно понравилось набобу, и он передал через толмача, что это «взаправду будто на войне». Адмиралы проводили набоба до его шатра, где и распрощались, после взаимных заверений в дружбе и уважении*.

*Вскоре после обмена визитами автор написал о них другу в Англии, и неполная копия письма вскоре появилась в одном из ежемесячных журналов

После того, как адмиралы были представлены набобу, кое-кто дал им понять, что теперь от них ждут подарков, и им обязательно разуваться, прежде чем войти в его шатер. И то, и другое были жесткими и непреложными восточными обычаями, и с ранних времен распространились среди уроженцев востока, и индусы всегда настаивали на них; однако мистер Уотсон представлял Его Британское Величество и не мог принять ни одну из этих унизительных церемоний, равно как и его офицеры. Подарки при таких встречах вежливости - сущая безделица, всегда хватало апельсина или лимона. Два или три индийских джентльмена, пришедшие как-то на борт Кента, подарили каждому офицеру на квартердеке по лайму, прежде чем позволили себе заглянуть в любую из кают или помещений корабля. Но, когда они хотят услужить важной персоне, в обычае приносить самые дорогие и ценные вещи в стране, как сказано о поклонении волхвов с востока Спасителю: «и, открыв сокровища свои, принесли Ему дары: золото, ладан и смирну». Что до другого обычая: разуваться и поныне принято на всем востоке, особенно, когда магометане входят в мечеть или генту – в пагоду. Возможно, они вынесли этот обряд от божественного гласа, явленного Моисею, в третьей главе Исхода: «сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». Позвольте добавить, что в этой стране мы видели множество туфель и сандалий у дверей пагоды, как мы вешаем шляпы при входе в церковь; и ваши индийские слуги никогда не войдут в вашу комнату обутыми, если хотят выразить уважение своему хозяину.
Остается еще один обычай, который следует здесь упомянуть и который распространен по всей стране, посылать при каждом радостном событии за женщинами, которых здесь называют танцующими девицами. Мы нанимали таких в день, когда набоб приходил к адмиралу Уотсону. Я не смог увидеть ничего достойного в их выступлении. Их движения больше напоминали гимнастику или демонстрацию поз, нежели танец. Их платье прозрачно и легко, а их волосы, шеи, уши, руки, запястья, пальцы, ноги, ступни и даже и даже лодыжки унизаны золотыми и серебряными кольцами, сделанными неискусной рукой. Они носят по два кольца в носу, и, глядя на их пристальные взгляды и странные жесты, вы скорей бы решили, что они - сумасшедшие, а не танцовщицы моресок. Музыканты, что их сопровождают, не менее по-своему уникальны: их обычно трое-четверо, и один держит в руках два куска колокольной бронзы, которыми издает непрерывный шум; другой бьет в нечто, называемое им самим барабаном, и пусть они даже могут не желать вокального сопровождения, но непременно у них есть еще двое певцов. Последние перед выступлением обязательно заполняют рот бетелем, который, если его хорошенько разжевать, окрашивает слюну в такой красный цвет, что чужестранец может рассудить, будто они так надрываются в пении, что изо рта у них идет кровь. Этих людей называют Тики Тоу, потому что они непрерывно повторяют эти два слова и распевают их с истинным неистовством.
Танцующих девиц иной раз приглашают и на религиозные обряды, когда жрецы выносят изображения своих богов на колесницах, украшенных распутными рисунками, и эти девушки танцуют перед изображениями посреди огромной толпы людей*; и они выбраны за свою красоту, и приносят доход своим хозяевам-жрецам, которые продают их любому прохожему. Они обязательно расскажут вам, что первым их растлил собственный бог из-за их красоты, и с этих пор они посвящены лишь церкви.

* «Давид был одет в льняной жилет, которые обычно носили священники, и с усердием танцевал перед Господом. Давид и весь народ Израиля кричали и трубили в трубы, когда ковчег Господень вносили в город Давида».

В этот раз, пока мы были в форте Святого Давида, с некоторыми из наших людей произошел крайне печальный случай; они пытались пройти по мелководью на шлюпке с Кента, и она перевернулась из-за жестокого ветра и высокого прилива; юный джентльмен - мичман и родственник адмирала Покока, главный плотник, секретарь капитана и еще двое, к несчастью, утонули. Это печальное происшествие произошло из-за того, что они решили использовать свою лодку, а не шлюпку с плоским дном, которая больше подходит для подобных целей.
Я закончу эту главу краткими сведениями о причинах и ужасных последствиях берегового ветра, который два-три часа дует в южных частях Индии по утрам, принося с собой почти невыносимую жару. Что касается причин, то мы можем не утруждать себя догадками, нам стоит лишь посмотреть на карту индийского континента и увидеть, какой огромный путь покрывает этот ветер и сотни миль проходит по пескам, которые несомненно придают ему обжигающие качества, прежде чем он достигнет коромандельского берега. Эта главная причина сего обычного явления становится очевидна, поскольку всякий раз, когда во время ветра где-то идет дождь, то ветру случается пройти сквозь него, и вы можете быть уверены, что тогда воздух будет достаточно свеж, даже если день ясен и солнце светит во всю мочь. В свою очередь, те, кто живет на расстоянии нескольких миль на пути ветра, но до места, где прошел дождь, будут мучиться от обычной невыносимой жары. Этот ветер приносит с собой много крупных неудобств. Достоверно утверждают, что от него трескается стекло, если подставить его к ветру. Я сам видел, как он содрал деревянную обшивку с комода, и плохо высушенная древесина треснула и развалилась под его напором. Еще одно громадное неудобство от этого ветра – вихрь из песка, попадающий в глаза; воздух настолько им полон, что над горизонтом весь день стоит бесконечная пелена. И когда этот ветер дует сильней, чем обычно, то с палуб кораблей на рейде выметают огромное количество песка, хотя они стоят в трех милях от берега. Это достаточно убедило меня в истинности удивительного обстоятельства, упоминаемого древними историками, о том, что целые армии были похоронены под горами песка, которые нанес подобный ветер*.

*Ad Ammonis nobilissimum templum expugnandum, exercitum mittit; qui tempestatibus et arenarum molibus oppressus, interiee. Justins, lib. i. cap. ix..

Но, кроме вышеупомянутых неудобств, у берегового ветра есть еще одно качество, которое заслуживает особого упоминания, и это тот губительный эффект, который он приносит спящему человеку. Последствия его всегда опасны, и нередко он вызывает припадки Барбье** (как их называют в этой стране), у человека отнимаются конечности, и больной не выздоравливает до возвращения в Англию или до той поры, пока иной климат не восстановит его сил.

**Смотри трактат доктора Линда о болезнях европейцев в жарких странах.

Вот способ, которым наши джентльмены охлаждают спиртное, - обернуть бутылку мокрой тряпицей и оставить под береговым ветром. Что поистине примечательно, под этим обжигающим ветром она охлаждается быстрей, чем если вы попробуете оставить ее под прохладным бризом.