Еще одно внезапно.
На Танке мне выдали сегодня ассоциацию по форумному общению:

Картинка

Чувствую, репутация у меня там! )))

@темы: неигровое

---

Кошмар.
Песня из "Мэри Поппинс" - настоящий гимн всевозможным Мэри Сью )

@темы: неигровое, Искусство

---

Сегодня день настоящего фана!

Видела магазин, в котором продавали троллинг (это у метро "Московская"), видела знак Кхорна на подъезде хрущевки, а сейчас кошка умудрилась влезть в ручку полиэтиленового пакета и подумала, что кто-то страшный на нее напал.
Домашние животные - страшная сила, ослабляют нас смехом.

А так - по-дурацки получилось, что очередная конструктивная дискуссия о том, что "посты не пишутся, не растет кокос" перешла в личные разборки с упоминанием каких-то там ситуаций на какой-то там игре. Меня там не было, но все же лучше иногда молчать об этом. И еще нашествие феечек с километровыми постами! Это просто караул.

@темы: неигровое

---

Внезапно

Кто вы в «Трех мушкетерах»?

@темы: неигровое

---

Как научиться взаимоуважению? Вопрос, который мучает уже давно. Как не растерять доверие в процессе борьбы за то, кто лучше? Как понимать, что хороши все, но в разных вещах? А главное, как это понять вовремя и дать понять другому?
Некоторые вещи хочется отмотать назад.

@темы: неигровое, Нафаня, сундук со сказками украли!

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Вместо домашнего задания с динамическим описанием - засела переводить комиксы с Оглафа.

Второй меня сильно улыбнул почему-то.

@темы: неигровое, Искусство, рпг

---

Сегодня я чувствую себя так странно, как будто все это время я была одним из главных героев какого-то приключенческого фильма. И сегодня, да, именно сегодня - мне показывают титры моего фильма, и он закончился хорошо. И это чувство целостности, чувство спокойствия, чувство счастья, чувство, что все будет хорошо, и что добро победит зло... Оно наполняет мою душу полностью, и это ощущение полета духа. М-м-м... У меня просто нет слов.

***
Слушали соловья в белую ночь рядом с Невой. Видели людей-двойников - двойник Эксела Роуза зашел в магазин на Литейном и на мгновение показалось, что бесшабашные восьмидесятые вернулись.
Из-за футбольной победы фанаты ходят по Невскому и поют песню, что их душа поет, а другие высовываются из окон машин и приветствуют всех, кто попадется навстречу.

***
Жизнь, друзья, многогранна, удивительна и прекрасна.

@темы: неигровое

---

По мотивам сегодняшнего лога.

В дверь монастырского лазарета раздается стук.
Брат Иаков открывает и видит перед собой Белую монашку:
- Привидение, значит уже умерла... Ну вот так всегда! Сперва тянут до последнего, потом идут к врачу!

@темы: Воронья гора, нрпг

---

Не могу не процитировать!

Белая монашка пишет Вам:

"Монах покачал головой.
- Впрочем, если желаешь, то я могу попросить того, кто в этих делах сведущ, помочь тебе. Прямо сейчас, если есть время..."

И приходит СОРОКА.

А соль в том, что сложилась у нас традиция, что мастера носят птичьи имена: Ворон, Феникс, Сорока )) Забавно так совпало... А если учесть, что монах говорил об экзорцизме, так просто вообще!

@темы: Воронья гора, игровое, нрпг

---

Только-только вернулась домой.
Долгий, необычно длинный день, но все-таки очень приятный, полный внезапных сюрпризов, долгожданных встреч и хороших мест.
По пунктам, кратко.
Встретились сегодня с  Киб, отлично погуляли по городу, от Гостиного двора через Летний и Таврический сады, мои любимые Пески, кругом вокруг Лавры и до Новочеркасской. Иного-много разговоров (с моей стороны особенно). Причем разговоров обо всем на свете!
Когда ехала на встречу, обнаружила, что забыла кошелек где-то. На жетончик метро пришлось наскребать по мелочи, зато потом, когда шли - нашла в кармане 300 рублей, и в магазине у дома в другом - еще шестьсот. Странное чувство очень богатенького Буратино.
Кошелек тоже нашелся, я его забыла в машине, на заднем сиденье. Причем вполне себе открыто провалялся два дня, после нашей ночной прогулки по городу. Ужас. Смешно, что никто его не тронул.
Занятие сегодня были странным. Меня пожурили, что я усложнила задание и написала книжный диалог (а у меня из головы вылетело, что просили именно неполный), но в результате, придрались только к слову "что". Все остальное - хвалили. Было очень много странных вопросов от гостей нашего города. Например: почему говорят ВасилеострОвская, а не ВасилеОстровская? Или: почему в многоточии три точки, а не две? Или: как понять, что ты допустил двусмысленность, если ты ее не видишь? Наш писатель обалдел от таких вопросов. Почувствовала себя неприлично эрудированной, и, как ни странно, очень молчаливой. Пока не спросят, в этот парад дурных вопросов не влезала. По правде говоря, они очень сильно сбивали... Из пяти человек мне нравится во всех смыслах только одна девушка - как человек и как писатель. Нет в ней стилистической глухоты и неграмотности, как в С. Нет головокружительных скачков логики, как у Л. Нет никаких мотивов а-ля Ремарк с обилием цитат и философских подтекстов, как у А. Простая, хорошая, понятная проза.
А потом мы поехали кататься по городу! В те места, где я сама не была давным-давно.
Каменный остров, Крестовский - совсем иные места, словно другой город. Каменный остров весь зарос зеленью, среди которой прячутся старые дома и совсем новые особняки удивительной иногда красоты. Словно ты и не в Петербурге, а в каком-то европейском пригороде. Крестовский остров - широкие дороги, множество экстравагантной современной архитектуры, стекло, сталь и пластик - я больше глазела на постройки, чем смотрела на дорогу...
Приехали домой в белую-белую ночь. Прекрасная ночь, я вам скажу!

Немного Каменного острова

@темы: неигровое

---

Весь вечер мучила несчастный этюд из диалога. Без авторских ремарок, без прямого указания персонажей, чтобы было видно, кто они и чего хотят. Важно было и то, чтобы они обсуждали одну ситуацию с разных позиций. Получилось нечто странное, правда. Почти весь вечер думала, а написала достаточно быстро.

Если кому интересно почитать

- Ой! Эй! Гляди-ка, что это он поднял, а? А? А? Что же ты лежишь, открой глаза, все самое интересное пропустишь!

- Не мельтешите, друг мой... В жизни и так все время что-то происходит. Зачем же увеличивать энтропию бытия? Впрочем, вы ведь не получили классического воспитания, и я лишь роняю слезу над вашей судьбо-ох-ой... Длинная речь, устал я... зевота одолела. Сейчас прилечь бы на солнышке и подумать о тщете бытия...

- Нет! Нет! Смотри! У него в руках глубокая миска! Что он делает? Зачем этот детеныш садится на землю и сыпет в миску песок? Он обедает?!

- Хм... Положительно, я заинтригован. Не слышал, чтобы человеческие особи мелкого размера ели землю. Я думал, что они едят колбасу, сметану, сыр, свежее парное молоко... Подвиньтесь, дайте мне место. Уберите ваш лохматый хвост. Ну же, где это? О! Я знал, что дело в вашем невежестве. Это не миска. Это лоток, как у меня. Только странной формы. Видите, у него в другой руке - совок, чтобы убирать комки с сыпучей поверхности. Должен признать, удобно, а то раньше приходилось пользоваться газеткой, а когда она пачкалась, приходилось использовать людские налапники. У них очень, очень удобная форма.

- Разве?! Я думал, что это намордники! Грыз их! Ненавижу намордники! Большие были недовольны, били газетой!

- Хо-хо. Я могу только еще раз вздохнуть и вспомнить замечательный термин, который я недавно узнал. Вы - троглодит, сударь. Впрочем, ваш род всегда отличался редкостной глупостью. Но не всем же расти в богатейшей библиотеке, в атмосфере светских разговоров... Мои персидские предки возвели бы очи небу, услышав вас. Разве могут быть намордники на ногах?

- Но это же Большие!.. Смотри! Смотри! Детеныш переворачивает миску! Ему не понравилась еда?

- Это экскременты, любезнейший. Как я и говорил, он выделяет продукты своей жизнедеятельности. Как в лотке. Все спрессованно одной массой, видите? Вы знаете, что такое масса?

- Я думаю... Это такое мясо? Мясо, да?!

- Вы думаете? Вы не думаете, вы существуете, чтобы есть. Читайте философов. Просвещайтесь! А я пойду все-таки прилягу. Если вы будете лаять, я этого не потерплю и все-таки съезжу вам по морде когтями. Просто постерегите мой сон...

- Да! Да! Я прилягу у двери! Большие придут, буду радоваться! И гулять! И они принесут палку! Я буду за ней бегать!

- Ох... Незамутненная у вас жизнь... Сплю.

- Молчу! Тсс! Молчу.

@темы: неигровое, учебное

---

Сегодня очень печальный день.
Умер Рэй Брэдбери, один из тех писателей, что будут вечными... Для меня.
Ему был 91 год. Помяните его, прочитайте хоть один рассказ.

Рэй Бредбери Может быть, мы уже уходим

Рэй Бредбери Может быть, мы уже уходим

Это было что-то странное, и описать это было невозможно. Он уже просыпался, когда оно коснулось его волос на затылке. Не открывая глаз, он вдавил ладони в мягкую глину.

Может, это земля, ворочаясь во сне, пересыпает непогасший жар под своей корой?

Может, это бизоны бьют по дерну копытами, как черная буря, надвигаясь по пыльным прериям, через свистящую траву?

Нет.

Что же тогда? Что?

Он открыл глаза и снова стал мальчиком Хо-Ави из племени, называющегося именем птицы, в деревне около Холмов Совиных Теней, близ океана, в день, сулящий беду безо всякой на то причины.

Взгляд Хо-Ави остановился на нижних углах шкуры, закрывающей выход, – они дрожали, как огромный зверь, вспоминающий зимние холода.

"Это страшное – откуда оно? – подумал он. – Кого оно убьет?" Он поднял нижний угол шкуры и вышел в деревню.

Мальчик не спеша огляделся – он, чьи темные скулы были похожи на треугольники летящих птичек. Карие глаза увидели небо, полное богов и туч, ухо с приставленной к нему ладонью услышало, как бьет в барабаны войны чертополох, но еще большая тайна по-прежнему влекла его на край деревни.

Отсюда, говорила легенда, начинается земля и катится волной до другого моря. Между двумя морями ее столько же, сколько звезд на ночном небе. Где-то на этой земле траву пожирают смерчи черных бизонов. И отсюда смотрит сейчас он, Хо-Ави, у которого внутри все сжалось в кулак; смотрит, удивляется, ищет, боится, ждет.

"Ты тоже?" – спросила тень ястреба.

Хо-Ави обернулся.

Это была тень руки его деда – это она писала на ветре.

Нет, Дед сделал знак, чтобы он молчал Язык деда мягко двигался в беззубом рту. Глаза деда были как ручейки, бегущие по высохшим руслам плоти, потрескавшимся песчаным отмелям его лица.

Они стояли на краю дня, и неведомое притягивало их друг к другу.

И теперь Старик сделал то же, что сделал мальчик. Повернулось сухое, как у мумии, ухо. Вздрогнули ноздри. Старику тоже хотелось услышать глухое ворчание, все равно откуда, которое сказало бы им, что ничего не случилось – просто непогода падает буреломом с далеких небес. Но ветер не давал ответа – разговаривал только с самим собой.

Старик сделал знак, который говорил, наступило время идти на Большую охоту. Сегодня, как рот сказали его руки, день для молодых кроликов и для старых птиц, потерявших перья. Пусть не идут с ними воины. Заяц и умирающий орел должны промышлять вместе, ибо только совсем молодые видят жизнь впереди, и только совсем старые видят жизнь позади; остальные, те, что между ними, так заняты жизнью, что не видят ничего.

Старик, поворачиваясь медленно, посмотрел во все стороны.

Да! Он знает, он не сомневается, он уверен! Неведение новорожденных нужно, чтобы найти это, появившееся из мрака, и нужно неведение слепых, чтобы ясно все увидеть.

"Пойдем!" – сказали дрожащие пальцы.

И посапывающий кролик, и падающий на землю ястреб неслышно, как тени, вышли из деревни в меняющуюся погоду.

Они прошли по высоким холмам, чтобы увидеть, лежат ли камни по-прежнему один на другом; камни были на месте. Они оглядели прерии, но только ветры играли там, как дети, от зари до зари. И они увидели наконечники стрел от прежних войн.

Нет, начертили на небе пальцы Старика, мужчины их племени и того, что живет дальше, за ними, курят сейчас у летних костров, а женщины колют около них дрова. То, что мы почти слышим, – это не свист летящих стрел.

Наконец, когда солнце опустилось в землю охотников за бизонами, Старик посмотрел вверх.

"Птицы, – вдруг воскликнули его руки, – летят на юг! Лето кончилось!" "Нет, – ответили руки мальчика, – лето только что началось! Я не вижу никаких птиц!" "Они так высоко, – сказали пальцы Старика, – что только слепые могут почувствовать их лет. На сердце они бросают больше тени, чем на землю. Сквозь мою кровь пролетают они на юг. Лето уходит. Может быть, с ним уйдем и мы. Может быть, мы уже уходим".

– Нет! – испугавшись, крикнул вслух мальчик. – Куда мы уходим? Почему? Зачем?

– Кто знает? – сказал Старик. – Может быть, мы не двинемся с места. И все равно, даже не двигаясь, может быть, мы уже уходим.

– Нет! Вернитесь! – крикнул мальчик пустому небу, невидимым птицам, воздуху без теней. – Лето, останься!

"Не поможет, – сказали пальцы Старика. – Ни тебе, ни мне, никому из нашего племени не удержать этой погоды. Другое время приходит, и оно поселится здесь навсегда".

– Но откуда оно?

– Оттуда, – сказал, наконец, Старик.

И в сумерках они посмотрели вниз, на великие воды востока, уходящие за край мира, где еще никогда никто не бывал.

"Вон оно. – Пальцы Старика сжались в кулак, и рука вытянулась. – Вон".

Вдали, на морском берегу, горел одинокий огонек.

Луна поднималась, а Старик и похожий на кролика мальчик пошли, увязая в песке, прислушиваясь к странным голосам, доносящимся с моря, вдыхая едкий дымок костра, вдруг оказавшегося совсем близко.

Они поползли на животе. Не вставая, стали рассматривать то, что было у костра.

И чем дольше смотрел Хо-Ави, тем холодней ему становилось, и он понял, что все, что сказал Старик, правда.

Этот костер из щепок и мха, ярко полыхавший в вечернем ветерке, сейчас, в разгар лета, вдруг повеявшем прохладой, окружали существа, подобных которым он никогда не видел. Это были мужчины с лицами цвета раскаленных добела углей, и глаза на некоторых из этих лиц были голубые, как небо. На подбородках и на щеках у них росли блестящие волосы, сходившиеся внизу клином. Один стоял и в поднятой руке держал молнию, а на голове у него сияла большая луна, похожая на лицо рыбы. У остальных грудь облегало что-то сверкающее, звякавшее при движении. Хо-Ави увидел, как некоторые из этих людей снимают сверкающее и звонкое со своих голов, сдирают слепящие крабьи панцири, черепашьи щиты с рук, ног, груди и бросают эти ставшие им ненужными оболочки на песок. Странные существа смеялись, а дальше, в бухте, на воде, черной глыбой высилась огромная темная пирога, и на шестах над ней висело что-то похожее на разорванные облака.

Старик и мальчик долго глядели, затаив дыхание, а потом поплелись прочь.

На одном из холмов они повернулись и снова стали смотреть на огонь – теперь он был не больше звезды. Мигни – и исчезнет. Закрой глаза – и его уже нет.

И все равно он был.

– Это и есть, – спросил мальчик, – то великое, что случилось?

Лицо Старика было лицом падающего орла, было наполнено страшными годами и нежеланной мудростью. Глаза ярко сверкали и переливались, будто из них била холодная, кристально чистая вода, и в этой воде можно было увидеть все – как в реке, которая пьет небо и землю и это знает, которая безмолвно принимает в себя, не отвергая ничего, пыль, время, форму, звук и судьбу.

Старик кивнул – только раз. Это и была несущая ужас непогода. Это и был конец лета. От этого и мчались на юг птицы, не бросая теней на оплакивающую себя землю.

Изможденные руки замерли. Время вопросов кончилось.

Там, вдалеке, взметнулось пламя. Одно из существ зашевелилось. Черепаший панцирь на его теле блеснул, будто стрела вонзилась в ночь.

Мальчик исчез во тьме вслед за орлом и ястребом, жившими в каменном теле его деда.

Внизу море поднялось на дыбы и выплеснуло еще одну огромную соленую волну, разбившуюся на миллиарды осколков, которые градом свистящих ножей обрушилась на берег континента.

Рэй Брэдбери Спроси, зачем мы пришли

Рэй Брэдбери Спроси, зачем мы пришли

Когда он приехал, в ресторане было безлюдно. Шесть часов — время еще раннее, посетители в хороший день собираются позже, и это его устраивало, потому что нужно было подготовиться. Он смотрел со стороны, как его руки машинально разворачивают салфетки у трех приборов, переставляют бокалы для вина, сдвигают и перекладывают ножи, вилки и ложки, будто сам он сделался метрдотелем или новоявленным шаманом. Он слышал, как с языка слетает то бессмысленный речитатив, то приглушенное заклинание, ведь он понятия не имел, как это бывает, но отступать было некуда.

Он собственноручно откупорил вино, а официанты стояли в отдалении, перешептываясь с шеф-поваром, и кивали в его сторону, будто заподозрив в нем помешанного.

Но на чем помешанного — он и сам не знал. На своей жизни? Пожалуй, нет. Скорее, нет. Иногда и вовсе нет. Как бы то ни было, сегодня вечером он ждал перемен.

Надеялся получить хоть какие-то ответы или толику успокоения.

Налив себе немного вина, он оценил аромат, пригубил с закрытыми глазами, дождался послевкусия. Годится. Не сказать, что отличное, но годится.

В третий раз передвигая столовые приборы, он думал: у меня две проблемы. Это дочери, которые далеки и непонятны, как марсианки. И еще родители — это главная проблема.

Потому что их уже двадцать лет как нет в живых.

Не важно. Раз он молился, раз безмолвно просил, истово звал, собирая всю свою волю, научился замедлять сердцебиение и сосредоточивать беспокойные мысли на зелени близлежащей лужайки, все должно было получиться. Отец и мать как по волшебству восстанут из праха, поднимутся, пройдут три квартала по вечернему бульвару и как ни в чем не бывало войдут в этот ресторан, словно…

Ну и ну, я и бокала вина еще не выпил, подумал он и, резко развернувшись, вышел на тротуар. Полузакрыв скользящую входную дверь, он пристально разглядывал темнеющие вдали кладбищенские ворота. Да. Почти полная готовность. Вернее сказать, он-то готов. Но… готовы ли они? Правильно ли выбрано время? Для него — конечно, а вот… Салфетки и столовые приборы, разложенные письменами надежды, доброе вино на столе… сослужит ли это свою службу?

Хватит, приказал он сам себе и перевел взгляд от далеких кладбищенских ворот на ближайшую телефонную будку. Только сейчас он отпустил дверь-ширму, зашел в будку, бросил в щель десять центов и набрал номер.

На автоответчике был записан голос дочери. Он закрыл глаза и молча повесил трубку, отрицательно покачав головой. Набрал другой номер. У второй дочери просто никто не отвечал. Он дал отбой, напоследок посмотрел в сторону кладбища, которое в опускающихся сумерках уже не казалось таким близким, и поспешил вернуться в ресторан.

Там повторилось то же самое: бокалы, салфетки, столовые приборы, дотронуться, переложить, коснуться, переставить, чтобы в каждый из этих предметов перетекла его энергия, чтобы они, как и он сам, прониклись надеждой. Удовлетворенно кивнув, он занял свое место за столом, внимательно осмотрел столовые приборы, тарелки, бокалы для вина, сделал три глубоких вдоха, закрыл глаза, сосредоточился и начал истово молиться в ожидании.

Ему было известно: если долго ждать и горячо желать…

Они придут, сядут, поздороваются с ним, как обычно: мать поцелует в щеку, отец схватит за руку и крепко сожмет, в конце концов громкие приветствия поутихнут, и тогда можно будет начать прощальный ужин в ресторане этого заштатного городка.

Прошло две минуты. Он слышал, как тикают часы на запястье. И больше ничего. Прошла еще минута. Он сосредоточился. Начал молиться. Сердце билось совсем тихо. И опять ничего.

Еще минута. Он прислушивался к своему дыханию. Показалось: вот сейчас. Сейчас, черт возьми. Давайте же!

Сердце у него запрыгало.

Дверь в зал открылась.

Не поднимая головы, не открывая глаз, он затаил дыхание.

Кто-то направлялся к его столику. Кто-то остановился. Кто-то смотрел на него сверху.

— Я уж думала, мы никогда больше не дождемся от тебя приглашения на ужин, — сказала ему мать.

Когда он открыл глаза, она как раз наклонилась поцеловать его в висок.

— Сколько лет, сколько зим! — Отец схватил его за руку и крепко пожал. — Как жизнь, сынок?

Сын вскочил, едва не опрокинув бокал.

— Отлично, пап. Привет, мам! Садитесь, что же вы, садитесь, прошу вас!

Почему-то они так и остались стоять. Все в замешательстве смотрели друг на друга, будто оглушенные, пока…

— Да не волнуйся, тут все свои, — сказала мать. — Что ж ты так долго нас не звал? Ведь…

— Много воды утекло, сын. — Отец все еще сжимал его руку стальной хваткой. Он подмигнул, словно уверяя, что не в обиде. — Мы все понимаем. У тебя дел по горло. Ты в порядке, сын?

— В порядке, — ответил сын. — Только… соскучился! — Тут он порывисто прижал к себе их обоих, потому что на глаза навернулась влага. — А вы… — он осекся и покраснел. — Я хочу сказать…

— Не смущайся, сынок, — сказал отец. — У нас все нормально. Поначалу пришлось туговато. С непривычки. Как, черт возьми, это выразить словами? Никак, поэтому и не буду…

— Джордж, умоляю, хватит болтать, распорядись насчет столика, — вмешалась мать.

— Это и есть наш столик, — сказал сын, указывая на свободные места. Он вдруг сообразил, что не зажег свечу, и дрожащими руками сделал это сейчас. — Садитесь. Выпейте вина!

— Твоему отцу пить вредно… — начала мать.

— Ей-богу, — сказал отец, — теперь это не имеет никакого значения.

— Совсем забыла. — У матери возникло странное ощущение, будто она только что примерила новое платье и заметила, что все швы морщат. — Все время забываю.

— А другие забывают, что живут! — Отец рассмеялся в голос. — На восьмом десятке люди просто перестают это замечать. Забывают сказать: черт побери, ведь я жив! В данном случае ты точно так же…

— Джордж, — перебила мать.

— Ничего удивительного, — продолжал отец, устраиваясь за столом раньше жены и сына. — Пока человек еще не родился на свет — это одно состояние, пока живет — второе, а уж после — третье. И не надо стесняться говорить вслух: эй, я на первой отметке, я на второй! Ничего не попишешь, мы теперь — на третьей и, как твоя мама призналась, иногда об этом забываем. Зато я могу пить, сколько влезет!

Он разлил вино и залпом осушил свой бокал:

— Недурно!

— Разве ты можешь судить? — вырвалось у сына, но он тут же прикусил язык.

К счастью, отец этого не расслышал и похлопал по сиденью стула:

— Садись, ма!

— Не говори мне «ма». Меня зовут Элис!

— Садись давай, Ма-Элис!

Мать осторожно присела на стул по одну сторону от него, а сын — по другую.

Только сейчас, когда все немного успокоились, сын как следует рассмотрел, во что одеты родители.

Отец пришел в твидовом пиджаке, в брюках-гольф и ярких гетрах с орнаментом. Апельсинового цвета туфли до блеска начищены, вокруг шеи повязан галстук — черный в оранжевую полоску, на голове кепи с широким отворотом, вроде бы из коричневого твида, совсем новое.

— Шикарно выглядишь, отец. И ты, мам…

Мать выбрала для такого случая элегантное пальто из тонкого серого кашемира, синее с белым шелковое платье и голубой шарф. Ее костюм довершала шляпка-колокол, какие носили стареющие модницы, прикрепляя рубиновыми булавками к безупречным локонам.

— Где я мог видеть эту одежду? — спросил сын.

Не дождавшись ответа, он вспомнил: на любительской фотографии, сделанной на лужайке у дома то ли в День поминовения[1], то ли в День независимости, четвертого июля, много лет назад. Они с братом, одетые в короткие брюки, курточки и кепки, исподтишка щипали друг друга, а сзади стояли родители, щурясь навстречу солнцу, которое навсегда осталось в том полуденном небе.

Отец, будто прочитав его мысли, сказал:

— Мы тогда как раз вернулись из церкви — дело было на пасху, в тысяча девятьсот двадцать седьмом году. Я отправился к заутрене в костюме для гольфа. Мать чуть в обморок не упала.

— Что за сплетни? — Мать порылась в сумочке, достала зеркальце, проверила, как накрашены губы, и подправила помаду мизинцем.

— Ничего особенного, Элис-ма. — Отец еще раз наполнил бокал, но теперь, под пристальным взглядом сына, стал пить медленнее.

— Когда распробуешь, вино хоть куда. Но крепкие напитки получше будут. Виски, к примеру. Где меню? Черт, вот же оно. Дайте-ка сюда.

Отец долго просматривал меню, вчитываясь в названия блюд.

— Почему тут все на французском? — возмутился он. — Неужели нельзя писать по-человечески? Кем они себя возомнили?

— Меню — на английском, папа. Смотри сюда. Видишь? — Сын провел ногтем по паре строк.

— Чтоб им пусто было, — фыркнул отец. — Почему же попросту не написать?

— Папуля, — сказала мать, — ты выбирай из того, что понятно.

— Терпеть не могу выбирать. А другие что едят? К примеру, вот за тем столиком? — Приглядываясь, отец подался вперед и вытянул шею. — На вид аппетитно. Закажу-ка и я то же самое.

— Твой папа, — сказала мать, — всегда так заказывал. Если бы люди за тем столиком грызли кнопки или свиные желудки, он бы все равно заказал то же самое.

— Припоминаю, — тихо сказал сын и допил вино. Он глубоко вздохнул, подождал немного и выдохнул.

— Что ты будешь, мам?

— А ты, сынок?

— Бифштекс по-гамбургски…

— Ну и я за компанию, — сказала мать, — чтобы не создавать лишних сложностей.

— Мама, — возразил сын, — какие могут быть сложности? В меню три десятка блюд.

— Нет, — отрезала мать и, опустив меню, накрыла его салфеткой, будто маленькое бездыханное тельце. — Разговор окончен. Вкус моего сына — мой вкyc.

Потянувшись за вином, сын обнаружил, что бутылка пуста.

— Ничего себе, — сказал он, — неужели мы всё выпили?

— «Мы» — это громко сказано. Закажи еще, сын. А пока давай я с тобой поделюсь. — Отец отлил ему половину своего бокала. — Такого вина можно хоть ведро выпить.

Официант принес еще вина, которое тут же было откупорено и разлито по бокалам.

— Береги печень! — напомнила мать.

— Это что: угроза или тост? — спросил отец.

Когда они в очередной раз подняли бокалы, сын поймал себя на мысли, что вечер не задался: беседа шла совсем не так, как рисовалось в мечтах.

— Твое здоровье, сын!

— И твое, папа. Мам, за тебя!

И снова он покраснел и умолк, потому что вспомнил то место, откуда сегодня появились родители — безмолвные ряды тесных пристанищ с мраморными крышами, на которых высечены звучные имена; такое место, где слишком много крестов и слишком мало ангелов.

— За ваше здоровье, — негромко повторил сын.

Мать наконец-то подняла свой бокал и пригубила не более капли, словно полевая мышка.

— Ой, — поморщилась она, — кислое.

— Вовсе нет, мам, — сказал сын. — Это такой сорт. Неплохое вино, поверь…

— Если оно такое хорошее, — возразила мать, — почему вы стараетесь его побыстрее проглотить?

— Ну, мать! — не выдержал отец. — Ты как скажешь!.. — Его разобрал смех, он хлопнул в ладоши, облокотился на стол и постарался напустить на себя серьезный вид. — Полагаю, тебе не терпится спросить, зачем мы пришли?

— Не ты же нас собрал, отец. Он нас позвал. Твой сын.

— Шучу, мамуля. Ну, сын, скажи, зачем ты это сделал?

Родители ждали ответа.

— Вы о чем?

— Зачем ты нас сюда позвал?

— Ах, вот оно что…

Наполнив опустевший бокал, сын промокнул лицо салфеткой — его прошибла испарина.

— Погодите, — сказал он, — мне надо собраться с мыслями…

— Не дави на него, папа, дай мальчику прийти в себя.

— Конечно, конечно, — согласился отец. — Просто нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести себя в надлежащий вид, выкроить время и проделать этот путь. К тому же…

— Отец…

— Нет уж, Элис, позволь мне договорить. Сын мой, милый мальчик, то место, где ты нас разместил, — далеко не самое лучшее.

— Не хуже других, — сказала мать.

— Гораздо хуже, и ты это знаешь. — Отец вилкой начертил это место на скатерти. — У черта на рогах, повернуться негде. Унылые задворки. Про отопление и говорить нечего!

— Ну, допустим, зимой бывает холодновато, — признала мать.

— Ничего себе «холодновато»! Такой мороз, что трещины идут во все стороны. А уж соседей и вспоминать противно!

— Ты всегда придирался к соседям, везде, в любых обстоятельствах, — заметила мать. — Соседи выезжали — ты говорил: «Попутный ветер». Новые въезжали, а ты: «Принесла нелегкая»…

— Здешние всех переплюнули. Сынок, ты не мог бы нам как-нибудь помочь?

— Помочь? — переспросил сын и подумал: боже мой, они просто не соображают, откуда пришли, не знают, где были двадцать лет, не понимают, почему там холодно…

— А летом слишком жарко, — продолжал отец. — Плавишься от жары, а ботинки не снять. Не смотри на меня так, мама. Почему не сказать сыну все без утайки? Он что-нибудь придумает, правда ведь, сынок? Подыщет нам новое место…

— Да, папа.

— Голова болит, сын?

— Нет-нет. — Сын открыл глаза и потянулся за вином. — Я этим займусь. Обещаю.

Интересно, подумал он, доводилось ли кому-нибудь подыскивать в такой ситуации новое пристанище исключительно ради хорошего вида и приятного соседства? Позволено ли это законом? Да и куда их везти? Куда они захотят перебраться? Может, в Чикаго? Есть там одно место, достаточно высокое…

Только теперь к их столику подошел официант, чтобы принять заказ.

— Мне — то же самое, что ему. — Мать кивнула на сына.

— Мне — то, что ест вот тот человек, — сказал отец.

— Бифштекс по-гамбургски, — заказал сын.

Официант ушел и вскоре вернулся. Они начали торопливо есть.

— У нас что, соревнование на скорость?

— Верно, куда спешить? Ах!

И тут вдруг все закончилось. Прошел ровно час. Опустив вилку и нож, сын допил четвертый бокал вина. Неожиданно его лицо озарилось улыбкой.

— Вспомнил! — воскликнул он. — Я же говорил, что мне надо собраться с мыслями! Почему я вас позвал, почему сюда вытащил!

— Ну? — подбодрила его мать.

— Говори, сын, — сказал отец.

— Я… — начал сын.

— Что?

— Я…

— Ну-ну?

— Я, — сказал сын, — люблю вас.

От его слов родители откинулись на спинки стульев. Они молча обменялись взглядами, ссутулившись и повесив головы.

— Слово даю, сынок, — промолвил отец. — Мы это знаем.

— Мы тоже тебя любим, — сказала мать.

— Да, это так, — срывающимся голосом подтвердил отец, — да.

— Но мы стараемся об этом не думать, — сказала мать. — Нам очень тяжело, когда ты нас не зовешь.

— Мама! — воскликнул сын и чуть не сказал: ты опять забываешься!

Вместо этого он пообещал:

— Я буду звать вас чаще.

— В этом нет нужды, — сказал отец.

— Поверьте, так и будет!

— Не давай обещаний, которые не намерен выполнять, вот мой принцип. Ладно, сынок. — Отец сделал глоток вина. — Что еще ты нам хотел сказать?

— Что еще? — Сын был поражен. Разве недостаточно того, что он признался им в большой, бесконечной любви… — Как сказать…

Он замялся. Посмотрел в окно ресторана на молчаливую телефонную будку, откуда звонил час назад.

— Мои дети… — начал он.

— Дети! — разволновался отец. — Ей-богу, как я мог забыть! Кто у тебя?..

— Дочки, кто же еще! — сказала жена, толкнув мужа локтем. — Что с тобой творится?

— Если ты за двадцать лет не поняла, что со мной творится, то объяснять без толку. — Отец повернулся к сыну. — Разумеется, дочки. Они сейчас совсем взрослые. А были такие крошки, когда мы в последний раз виделись…

— Погоди, пусть нам сын о них расскажет, — перебила мать.

— Рассказывать, собственно, нечего. — Сын неловко запнулся. — Тьфу ты. Много чего можно рассказать. Только зачем?

— А ты попробуй, — сказал отец.

— Бывает такое…

— Да?

— Бывает такое ощущение, — медленно продолжал сын, опустив глаза, — будто мои дочери — вдумайтесь: мои дочери умерли, а вы, вы живы! Как это объяснить?

— Почти во всех семьях происходит то же самое, — сказал отец, доставая сигару, отрезая кончик и закуривая. — Тебя не сразу поймешь, сынок.

— Пап… — укорила мать.

— Всегда так было и сейчас то же самое, это чистая правда. Я хочу сказать: его не сразу поймешь. Но ты продолжай, а покамест плесни мне еще вина. Давай.

Сын налил ему вина и сказал:

— Не могу их понять. Поэтому у меня две проблемы. Вот я вас и позвал. Одна: мне очень плохо без вас. Вторая: мне очень плохо без них. Вот вам и загадка. Почему так получается?

— На первый взгляд… — начал отец.

— Такова жизнь, — с глубокомысленным видом кивнула мать.

— Это все, что вы можете посоветовать? — воскликнул сын.

— Извини, мы знаем, что ты сегодня расстарался, ужин был на славу, вино первоклассное, просто мы от этого отвыкли, мой мальчик. Мы даже не помним, каким ты был! Что с нас возьмешь? Ровным счетом ничего! — Отец чиркнул спичкой и наблюдал, как пламя обволакивает очередную сигару. — Нет, сын. Проблема в другом. Неловко об этом говорить. Даже не знаю, как подступиться…

— Твой отец хочет сказать…

— Нет, я сам, Элис. Надеюсь, мой мальчик, ты не обидишься, ведь я же на тебя не обижаюсь…

— Что бы ты ни сказал, пап, я пойму, — уверил его сын.

— Господи, как тяжело. — Отец бросил сигару и прикончил следующий бокал вина. — Но никуда не деться: понимаешь, сынок, почему мы теперь так редко видимся… — Он задержал дыхание, а потом выпалил: — Да просто из-за твоей невыносимой занудливости!

На стол будто подбросили бомбу. Все трое замерли, уставившись перед собой.

— Что? — переспросил сын.

— Я сказал…

— Нет, нет, я слышал, — сказал сын. — Я слышал. Вам со мной невыносимо. — Он попробовал эти слова на вкус. Они отдавали горечью. — Вам со мной скучно? Боже! Вам со мной скучно!

Он залился краской, из глаз брызнули слезы, и вдруг он расхохотался во все горло, стуча по столу кулаком правой руки и прижимая левую руку к ноющей от боли груди, а потом вытер глаза салфеткой

— Вам со мной скучно!

Отец с матерью для приличия помолчали, а потом тоже начали фыркать, посмеиваться, судорожно хватать ртом воздух. Наступила разрядка, а с ней пришло веселье.

— Извини, сынок! — кричал отец. Слезы текли у него из глаз, но сам он улыбался.

— Он не нарочно… — с трудом выговорила мать, которая раскачивалась туда-сюда, издавая смешки при каждом вздохе.

— Нет, нарочно, нарочно! — кричал сын. — Он это нарочно!

Теперь все в ресторане смотрели на веселящуюся троицу.

— Еще вина! — потребовал отец.

— Еще вина.

Когда из последней бутылки извлекали пробку и разливали по бокалам вино, все трое сидели в довольном молчании, улыбаясь и тяжело дыша. Сын поднял бокал и произнес тост:

— За того, кто самый занудливый!

Это их опять развеселило, они хохотали, отдувались, колотили руками по столу, утирали слезы радости, подталкивали друг дружку локтями.

— Ну, сын, — сказал наконец отец, немного успокоившись. — Уже поздно. Нам пора.

— Куда вам спешить? — хохотнул сын и тут же замолчал. — Да, верно. Я не подумал.

— Да не расстраивайся ты, — сказала мать. — Не так уж там и плохо, как отец расписывает.

— Понимаю, — тихо сказал сын, — но разве там не… тоскливо?

— Можно приноровиться… Пейте вино. Так-то лучше!

Они допили вино, еще немного посмеялись, качая головами, потом вышли из дверей ресторана и окунулись в тепло летней ночи. Было только восемь часов, с озера дул легкий ветерок, в воздухе веяло ароматом цветов — хотелось просто идти без остановки куда глаза глядят.

— Давайте я вас провожу, — предложил сын.

— Нет, не стоит.

— Мы сами доберемся, сынок, — сказал отец. — Так будет лучше.

Они стояли и смотрели друг на друга.

— Ладно, — сказал сын, — зато весело провели время.

— Не так чтобы очень. Просто по-родственному. Да, по-родственному, потому что мы — одна семья, мы тебя любим, сынок, а ты любишь нас. Весело? Не очень-то подходящее слово. Скучновато, на самом деле — скучновато, но по-семейному: по семейному скучновато. Доброй ночи, сынок.

Они еще немного помедлили, обнимаясь, целуясь и обливаясь слезами, напоследок дружно посмеялись, и родители направились по темному бульвару к своему низинному пристанищу.

Сын потоптался на месте, наблюдая, как их фигуры становятся все меньше и меньше, а потом отвернулся, зашел, почти не раздумывая, в телефонную будку, набрал номер и опять услышал автоответчик.

— Здравствуй, Элен, — сказал он и сделал паузу, потому что слова застревали в горле. — Это папа. Мы договаривались в четверг поужинать. Может, отменим? У меня все нормально. Просто много работы. Через пару дней позвоню, и мы это дело перенесем. Свяжись, пожалуйста, с Дебби — надо ее предупредить заранее. Люблю. Пока.

Он повесил трубку и всмотрелся вдаль.

Родители как раз проходили сквозь железные кладбищенские ворота. Они оглянулись, помахали ему на прощанье и скрылись из виду.

Мама, папа, твердил он про себя. Элен. Дебби. И опять: Элен, Дебби, мама, папа. Им со мной скучно. Им скучно со мной! Черт возьми!

Смеясь сквозь слезы, он неторопливо вернулся в ресторан. Посетители начали коситься в его сторону.

Но он и бровью не повел, потому что спиртное, выпитое до дна, было как-никак очень приличного качества.

Август 2002 Ночная встреча

Август 2002 Ночная встреча

Прежде чем ехать дальше в голубые горы, Томас Гомес остановился возле уединенной бензоколонки.

— Не одиноко тебе здесь, папаша? — спросил Томас.

Старик протер тряпкой ветровое стекло небольшого грузовика.

— Ничего.

— А как тебе Марс нравится, старина?

— Здорово. Всегда что-нибудь новое. Когда я в прошлом году попал сюда, то первым делом сказал себе: вперед не заглядывай, ничего не требуй, ничему не удивляйся. Землю нам надо забыть, все, что было, забыть. Теперь следует приглядеться, освоиться и понять, что здесь все не так, все по-другому. Да тут одна только погода — это же настоящий цирк. Это марсианская погода. Днем жарища адская, ночью адский холод. А необычные цветы, необычный дождь — неожиданности на каждом шагу! Я сюда приехал на покой, задумал дожить жизнь в таком месте, где все иначе. Это очень важно старому человеку — переменить обстановку. Молодежи с ним говорить недосуг, другие старики ему осточертели. Вот я и смекнул, что самое подходящее для меня — найти такое необычное местечко, что только не ленись смотреть, кругом развлечения. Вот, подрядился на эту бензоколонку. Станет чересчур хлопотно, снимусь отсюда и переберусь на какое-нибудь старое шоссе, не такое оживленное; мне бы только заработать на пропитание, да чтобы еще оставалось время примечать, до чего же здесь все не так.

— Неплохо ты сообразил, папаша, — сказал Томас; его смуглые руки лежали, отдыхая, на баранке. У него было отличное настроение. Десять дней кряду он работал в одном из новых поселений, теперь получил два выходных и ехал на праздник.

— Уж я больше ничему не удивляюсь, — продолжал старик. — Гляжу, и только. Можно сказать, набираюсь впечатлений. Если тебе Марс, каков он есть, не по вкусу, отправляйся лучше обратно на Землю. Здесь все шиворот-навыворот: почва, воздух, каналы, туземцы (правда, я еще ни одного не видел, но, говорят, они тут где-то бродят), часы. Мои часы — и те чудят. Здесь даже время шиворот-навыворот. Иной раз мне сдается, что я один-одинешенек, на всей этой проклятой планете больше ни души. Пусто. А иногда покажется, что я — восьмилетний мальчишка, сам махонький, а все кругом здоровенное! Видит бог, тут самое подходящее место для старого человека. Тут не задремлешь, я просто счастливый стал. Знаешь, что такое Марс? Он смахивает на вещицу, которую мне подарили на рождество семьдесят лет назад — не знаю, держал ли ты в руках такую штуку: их калейдоскопами называют, внутри осколки хрусталя, лоскутки, бусинки, всякая мишура… А поглядишь сквозь нее на солнце — дух захватывает! Сколько узоров! Так вот, это и есть Марс. Наслаждайся им и не требуй от него, чтобы он был другим. Господи, да знаешь ли ты, что вот это самое шоссе проложено марсианами шестнадцать веков назад, а в полном порядке! Гони доллар и пятьдесят центов, спасибо и спокойной ночи.

Томас покатил по древнему шоссе, тихонько посмеиваясь.

Это был долгий путь через горы, сквозь тьму, и он держал руль, иногда опуская руку в корзинку с едой и доставая оттуда леденец. Прошло уже больше часа непрерывной езды, и ни одной встречной машины, ни одного огонька, только лента дороги, гул и рокот мотора, и Марс кругом, тихий, безмолвный. Марс — всегда тихий, в эту ночь был тише, чем когда-либо. Мимо Томаса скользили пустыни, и высохшие моря, и вершины среди звезд.

Нынче ночью в воздухе пахло Временем. Он улыбнулся, мысленно оценивая свою выдумку. Неплохая мысль. А в самом деле: чем пахнет Время? Пылью, часами, человеком. А если задуматься, какое оно — Время то есть — на слух? Оно вроде воды, струящейся в темной пещере, вроде зовущих голосов, вроде шороха земли, что сыплется на крышку пустого ящика, вроде дождя. Пойдем еще дальше, спросим, как выглядит Время? Оно точно снег, бесшумно летящий в черный колодец, или старинный немой фильм, в котором сто миллиардов лиц, как новогодние шары, падают вниз, падают в ничто. Вот чем пахнет Время и вот какое оно на вид и на слух. А нынче ночью — Томас высунул руку в боковое окошко, — нынче так и кажется, что его можно даже пощупать.

Он вел грузовик в горах Времени. Что-то кольнуло шею, и Томас выпрямился, внимательно глядя вперед.

Он въехал в маленький мертвый марсианский городок, выключил мотор и окунулся в окружающее его безмолвие. Затаив дыхание, он смотрел из кабины на залитые луной белые здания, в которых уже много веков никто не жил. Великолепные, безупречные здания, пусть разрушенные, но все равно великолепные.

Включив мотор, Томас проехал еще милю-другую, потом снова остановился, вылез, захватив свою корзинку, и прошел на бугор, откуда можно было окинуть взглядом занесенный пылью город. Открыл термос и налил себе чашку кофе. Мимо пролетела ночная птица. На душе у него было удивительно хорошо, спокойно.

Минут пять спустя Томас услышал какой-то звук. Вверху, там, где древнее шоссе терялось за поворотом, он приметил какое-то движение, тусклый свет, затем донесся слабый рокот. Томас повернулся, держа чашку в руке. С гор спускалось нечто необычайное.

Это была машина, похожая на желто-зеленое насекомое, на богомола, она плавно рассекала холодный воздух, мерцая бесчисленными зелеными бриллиантами, сверкая фасеточными рубиновыми глазами. Шесть ног машины ступали по древнему шоссе с легкостью моросящего дождя, а со спины машины на Томаса глазами цвета расплавленного золота глядел марсианин, глядел будто в колодец.

Томас поднял руку и мысленно уже крикнул: «Привет!», но губы его не шевельнулись. Потому что это был марсианин. Но Томас плавал на Земле в голубых реках, вдоль которых шли незнакомые люди, вместе с чужими людьми ел в чужих домах, и всегда его лучшим оружием была улыбка. Он не носил с собой пистолета. И сейчас Томас не чувствовал в нем нужды, хотя где-то под сердцем притаился страх.

У марсианина тоже ничего не было в руках. Секунду они смотрели друг на друга сквозь прохладный воздух.

Первым решился Томас

— Привет! — сказал он

— Привет! — сказал марсианин на своем языке.

Они не поняли друг друга.

— Вы сказали «здравствуйте»? — спросили оба одновременно.

— Что вы сказали? — продолжали они, каждый на своем языке.

Оба нахмурились.

— Вы кто? — спросил Томас по-английски.

— Что вы здесь делаете? — произнесли губы чужака по-марсиански.

— Куда вы едете? — спросили оба с озадаченным видом.

— Меня зовут Томас Гомес.

— Меня зовут Мью Ка.

Ни один из них не понял другого, но каждый постучал пальцем по своей груди, и смысл стал обоим ясен.

Вдруг марсианин рассмеялся.

— Подождите!

Томас ощутил, как что-то коснулось его головы, хотя никто его не трогал.

— Вот так! — сказал марсианин по-английски. — Теперь дело пойдет лучше!

— Вы так быстро выучили мой язык?

— Ну что вы!

Оба, не зная, что говорить, посмотрели на чашку с горячим кофе в руке Томаса.

— Что-нибудь новое? — спросил марсианин, разглядывая его и чашку и подразумевая, по-видимому, и то и другое.

— Выпьете чашечку? — предложил Томас.

— Большое спасибо.

Марсианин соскользнул со своей машины.

Вторая чашка наполнилась горячим кофе. Томас подал ее марсианину.

Их руки встретились и, точно сквозь туман, прошли одна сквозь другую.

— Господи Иисусе! — воскликнул Томас и выронил чашку.

— Силы небесные! — сказал марсианин на своем языке.

— Видели, что произошло? — прошептали они.

Оба похолодели от испуга.

Марсианин нагнулся за чашкой, но никак не мог ее взять.

— Господи! — ахнул Томас.

— Ну и ну! — Марсианин пытался снова и снова ухватить чашку, ничего не получалось. Он выпрямился, подумал, затем отстегнул от пояса нож.

— Эй! — крикнул Томас.

— Вы не поняли, ловите! — сказал марсианин и бросил нож.

Томас подставил сложенные вместе ладони. Нож упал сквозь руки на землю. Томас хотел его поднять, но не мог ухватить и, вздрогнув, отпрянул.

Он глядел на марсианина, стоящего на фоне неба.

— Звезды! — сказал Томас.

— Звезды! — отозвался марсианин, глядя на Томаса.

Сквозь тело марсианина, яркие, белые, светили звезды, его плоть была расшита ими словно тонкая, переливающаяся искрами оболочка студенистой медузы. Звезды мерцали, точно фиолетовые глаза, в груди и в животе марсианина, блистали драгоценностями на его запястьях.

— Я вижу сквозь вас! — сказал Томас.

— И я сквозь вас! — отвечал марсианин, отступая на шаг.

Томас пощупал себя, ощутил живое тепло собственного тела и успокоился. «Все в порядке, — подумал он, — я существую».

Марсианин коснулся рукой своего носа, губ.

— Я не бесплотный, — негромко сказал он. — Живой!

Томас озадаченно глядел на него.

— Но если я существую, значит, вы — мертвый.

— Нет, вы!

— Привидение!

— Призрак!

Они показывали пальцем друг на друга, и звездный свет в их конечностях сверкал и переливался, как острие кинжала, как ледяные сосульки, как светлячки. Они снова проверили свои ощущения, и каждый убедился, что он жив-здоров и охвачен волнением, трепетом, жаром, недоумением, а вот тот, другой — ну, конечно же, тот нереален, тот призрачная призма, ловящая и излучающая свет далеких миров…

«Я пьян, — сказал себе Томас. — Завтра никому не расскажу про это, ни слова!»


Они стояли на древнем шоссе, и оба не шевелились.

— Откуда вы? — спросил наконец марсианин.

— С Земли.

— Что это такое?

— Там. — Томас кивком указал на небо.

— Давно?

— Мы прилетели с год назад, вы разве не помните?

— Нет.

— А вы все к тому времени вымерли, почти все. Вас очень мало осталось — разве вы этого не знаете?

— Это неправда.

— Я вам говорю, вымерли. Я сам видел трупы. Почерневшие тела в комнатах, во всех домах, и все мертвые. Тысячи тел.

— Что за вздор, мы живы!

— Мистер, всех ваших скосила эпидемия. Странно, что вам это неизвестно. Вы каким-то образом спаслись.

— Я не спасся, не от чего мне было спасаться. О чем это вы говорите? Я еду на праздник у канала возле Эниальских Гор. И прошлую ночь был там. Вы разве не видите город? — Марсианин вытянул руку, показывая.

Томас посмотрел и увидел развалины.

— Но ведь этот город мертв уже много тысяч лет!

Марсианин рассмеялся.

— Мертв? Я ночевал там вчера!

— А я его проезжал на той неделе, и на позапрошлой неделе, и вот только что, там одни развалины! Видите разбитые колонны?

— Разбитые? Я их отлично вижу в свете луны. Прямые, стройные колонны.

— На улицах ничего, кроме пыли, — сказал Томас.

— Улицы чистые!

— Каналы давно высохли, они пусты.

— Каналы полны лавандового вина!

— Город мертв.

— Город жив! — возразил марсианин, смеясь еще громче. — Вы решительно ошибаетесь. Видите, сколько там карнавальных огней? Там прекрасные челны, изящные, как женщины, там прекрасные женщины, изящные, как челны, женщины с кожей песочного цвета, женщины с огненными цветками в руках. Я их вижу, вижу, как они бегают вон там, по улицам, такие маленькие отсюда. И я туда еду, на праздник, мы будем всю ночь кататься по каналу, будем петь, пить, любить. Неужели вы не видите?

— Мистер, этот город мертв, как сушеная ящерица. Спросите любого из наших. Что до меня, то я еду в Грин-Сити — новое поселение на Иллинойском шоссе, мы его совсем недавно заложили. А вы что-то напутали. Мы доставили сюда миллион квадратных футов досок лучшего орегонского леса, несколько десятков тонн добрых стальных гвоздей и отгрохали два поселка — глаз не оторвешь. Как раз сегодня спрыскиваем один из них. С Земли прилетают две ракеты с нашими женами и невестами. Будут народные танцы, виски…

Марсианин встрепенулся.

— Вы говорите — в той стороне?

— Да, там, где ракеты. — Томас подвел его к краю бугра и показал вниз. — Видите?

— Нет.

— Да вон же, вон, черт возьми! Такие длинные, серебристые штуки.

— Не вижу.

Теперь рассмеялся Томас.

— Да вы ослепли!

— У меня отличное зрение. Это вы не видите.

— Ну хорошо, а новый поселок вы видите? Или тоже нет?

— Ничего не вижу, кроме океана — и как раз сейчас отлив.

— Уважаемый, этот океан испарился сорок веков тому назад.

— Ну, знаете, это уж чересчур.

— Но это правда, уверяю вас!

Лицо марсианина стало очень серьезным.

— Постойте. Вы в самом деле не видите города, как я его вам описал? Белые-белые колонны, изящные лодки, праздничные огни — я их так отчетливо вижу! Вслушайтесь! Я даже слышу, как там поют. Не такое уж большое расстояние.

Томас прислушался и покачал головой.

— Нет.

— А я, — продолжал марсианин, — не вижу того, что описываете вы. Как же так?..

Они снова зябко вздрогнули, точно их плоть пронизало ледяными иглами.

— А может быть?..

— Что?

— Вы сказали «с неба»?

— С Земли.

— Земля — название, пустой звук… — произнес марсианин. — Но… час назад, когда я ехал через перевал… — Он коснулся своей шеи сзади. — Я ощутил.

— Холод?

— Да.

— И теперь тоже?

— Да, снова холод. Что-то было со светом, с горами, с дорогой — что-то необычное. И свет, и дорога словно не те, и у меня на мгновение появилось такое чувство, будто я последний из живущих во вселенной…

— И со мной так было! — воскликнул Томас взволнованно; он как будто беседовал с добрым старым другом, доверяя ему что-то сокровенное.

Марсианин закрыл глаза и снова открыл их.

— Тут может быть только одно объяснение. Все дело во Времени. Да-да. Вы — создание Прошлого!

— Нет, это вы из Прошлого, — сказал землянин, поразмыслив.

— Как вы уверены! Вы можете доказать, кто из Прошлого, а кто из Будущего? Какой сейчас год?

— Две тысячи второй!

— Что это говорит мне?

Томас подумал и пожал плечами.

— Ничего.

— Все равно, что я бы вам сказал, что сейчас 4 462 853 год по нашему летосчислению. Слова — ничто, меньше, чем ничто! Где часы, по которым мы бы определили положение звезд?

— Но развалины — доказательство! Они доказывают, что я — Будущее. Я жив, а вы мертвы!

— Все мое существо отвергает такую возможность. Мое сердце бьется, желудок требует пищи, рот жаждет воды. Нет, никто из нас ни жив, ни мертв. Впрочем, скорее жив, чем мертв. А еще вернее, мы как бы посередине. Вот: два странника, которые встретились ночью в пути. Два незнакомца, у каждого своя дорога. Вы говорите, развалины?

— Да. Вам страшно?

— Кому хочется увидеть Будущее? И кто его когда-либо увидит? Человек может лицезреть Прошлое, но чтобы… Вы говорите, колонны рухнули? И море высохло, каналы пусты, девушки умерли, цветы завяли? — Марсианин смолк, но затем снова посмотрел на город. — Но вон же они! Я их вижу, и мне этого достаточно. Они ждут меня, что бы вы ни говорили.

Точно так же вдали ждали Томаса ракеты, и поселок, и женщины с Земли.

— Мы никогда не согласимся друг с другом, — сказал он.

— Согласимся не соглашаться, — предложил марсианин. — Прошлое, Будущее — не все ли равно, лишь бы мы оба жили, ведь то, что придет вслед за нами, все равно придет — завтра или через десять тысяч лет. Откуда вы знаете, что эти храмы — не обломки вашей цивилизации через сто веков? Не знаете. Ну так и не спрашивайте. Однако ночь коротка. Вон рассыпался в небе праздничный фейерверк, взлетели птицы.

Томас протянул руку. Марсианин повторил его жест. Их руки не соприкоснулись — они растворились одна в другой.

— Мы еще встретимся?

— Кто знает? Возможно, когда-нибудь.

— Хотелось бы мне побывать с вами на вашем празднике.

— А мне — попасть в ваш новый поселок, увидеть корабль, о котором вы говорили, увидеть людей, услышать обо всем, что случилось.

— До свидания, — сказал Томас.

— Доброй ночи.

Марсианин бесшумно укатил в горы на своем зеленом металлическом экипаже, землянин развернул свой грузовик и молча повел его в противоположную сторону.

— Господи, что за сон, — вздохнул Томас, держа руки на баранке и думая о ракетах, о женщинах, о крепком виски, о вирджинских плясках, о предстоящем веселье.

«Какое странное видение», — мысленно произнес марсианин, прибавляя скорость и думая о празднике, каналах, лодках, золотоглазых женщинах, песнях…

Ночь была темна. Луны зашли. Лишь звезды мерцали над пустым шоссе. Ни звука, ни машины, ни единого живого существа, ничего. И так было до конца этой прохладной темной ночи.

@темы: неигровое, Искусство

---

По наводке  Киб:

@темы: неигровое, нрпг

---

Я в восторге от этого лога (не мое)

Развалины храма

(12:03:30) Белая монашка: Было бы ошибкой считать, что Белая монашка забыла про своих друзей, пропавших без вести после набега турок. Нет, она не забыла, и более того, все еще пыталась их разыскать. Всякий раз, когда у нее было свободное время, призрачная женщина бродила по городу, либо по Белой слободе, либо по Красным дворам, смотрела – не мелькнет ли где знакомая фигура? слушала – не упомянет ли кто в случайном разговоре знакомые имена?
За последнюю неделю на ее долю выпал единственный успех: в разговоре двух стражников мелькнуло имя Рикко. Стражники говорили о том, что один-де из них видел венецианца, живого и невредимого, на улице, однако тот его не узнал и в ответ на обращение послал по матери. Всесторонне обсудив событие и особенно остановившись на конкретных характеристиках той матери, к которой послали, бравые солдаты порешили, что скорее всего то все-таки был не их товарищ, а очень похожий на него аристократ с Замковой площади. Известно же, что был такой дворянин, как брат-близнец похожий на одного из стражников! И очень, кстати, злившийся, когда ему об этом говорили!
Но Белой монашке известно было другое. Она знала, что аристократ по имени Адам и стражник по имени Рикко – одно и то же лицо. Знала она также, что Древний что-то сделал с памятью Рикко, из-за чего последний и сам был уверен, что он богатый дворянин… И этим объяснялось то, что венецианец не пытался отыскать Белую монашку все это время. Он, скорее всего, ее просто-напросто забыл!

(12:36:12) Белая монашка: Но вот о преподобном Рудольфе никто ничего то ли не знал, то ли не говорил. В монастыре, куда Белая монашка заходила в своих поисках, священника не было: его келья стояла пустая и заброшенная… В Гостевом приюте он тоже не появлялся – ни сам отец Рудольф, ни парнишка Марку…
Привидение размышляло о том, как искать дальше. Вариантов она придумала целых два: либо сходить к Сарике и попросить погадать, либо попробовать самой найти священника через мир снов. А что – однажды же у нее получилось попасть в его сны!
Подумав, Белая монашка решила сначала попробовать найти священника самостоятельно. Обратиться за помощью она всегда успеет, но только после того, как убедится, что помощь ей действительно нужна и своими силами не справится никак.
И вот, дождавшись ночи, призрачная сестра Иоана помолилась Богу, сосредоточилась и попробовала дотянуться мыслью до преподобного Рудольфа…

(12:37:07) Белая монашка: НРПГ: Чтобы попасть в сны Рудольфа, Белая монашка кидает Д100. Значения выше 80 - удачно.
(12:37:18) ДМ: Белая монашка выбрасывает 65 из 100.

(12:56:10) Белая монашка: Вообще говоря, это оказалось намного труднее, чем в первый раз. Тогда преподобный отец был прямо у нее перед глазами, она видела спящего, слышала его дыхание, чувствовала его запах (запах крепкого табака и перегара – впрочем, какая разница), и у Белой монашки получилось почувствовать мысли спящего, начать думать в той же тональности. А сейчас отца Рудольфа перед глазами не было, а где он был, и был ли он вообще жив – неизвестно…
Может быть, он погиб в те кровавые дни набега. А мертвые – видят ли мертвые сны? Сама Белая монашка их не видела, но она, как известно, не эталон для мертвого. А вдруг умершим людям тоже что-то снится, и, пытаясь войти в сны мертвеца, сестра Иоана попадет туда, откуда нет возврата? Ой…
Но что без толку пугать себя ничем не подкрепленными предположениями? Если все время, как пуганая ворона, бояться каждого куста, ты, может, и будешь в безопасности, но своей цели никогда не обретешь. А потому Белая монашка продолжила тянуться мыслью к преподобному отцу…

(12:56:20) ДМ: Белая монашка выбрасывает 62 из 100.

(13:48:21) Белая монашка: Белая монашка чувствовала себя сейчас так, будто бродит по темному лесу, крича во все стороны, окликая и тщетно, мучительно вслушиваясь, не донесется ли откуда ответный голос; до боли в глазах вглядываясь в темноту, пытаясь увидеть хоть отблеск живого огня – но нет, нет, вокруг лишь тишина и пустота. Но сестра Иоана не прекращала попыток. Вдруг все-таки мелькнет огонек?

(13:48:31) ДМ: Белая монашка выбрасывает 28 из 100.

(14:20:23) Белая монашка: Белая монашка напрягала все силы души, чтобы дотянуться сквозь расстояния и, может быть, другие преграды до отца Рудольфа… Она вспоминала его, надеясь, что, это поможет ей увидеть его образ как въяве…
Она знала о нем не так уж много. Он говорил ей, что его имя – преподобный Рудольф Гайер. Говорил, что он священник и представитель инквизиции в этих землях. Говорил, что в жизни ему довелось немало поездить по делам Святого престола… И в это верилось, ведь он выглядел и разговаривал как человек бывалый.
Она знала, что в нем есть Божественная благодать, хотя немного меньше, чем в остальных священнослужителях. Знала – потому что видела это сама, своих духовным зрением, – что в душе его след от многих совершенных им убийств. Кстати, Белую монашку это не беспокоило, так как она считала, что для инквизитора совершать убийства более чем нормально…
Она знала, что он умеет драться – она сама наблюдала за его тренировкой на берегу озера. Впрочем, преподобный и сам говорил: «Калечить у меня получается в разы лучше, чем лечить».
Она знала, что он честен. Однажды, когда ему нужны были деньги, она предложила ему нечто напоминающее грабеж… ну то есть не совсем грабеж: всего лишь слегка проредить то обилие золотых предметов, которые перед набегом жители богатых домов прятали в лесу. Но преподобный тогда объяснил ей разницу между найденным кладом и воровством закопанного: «Одно дело когда хозяева уж почили давно, а тут другое.»…

(14:20:36) ДМ: Белая монашка выбрасывает 75 из 100.

(14:47:55) Белая монашка: А с другой стороны, Белая монашка знала об отце Рудольфе довольно много. Пил. Курил. Порой сам лез в драку, чтобы выплеснуть накопившееся раздражение. Его сутана вечно была грязна по подолу, а порой и порвана. Он не любезничал с женщинами и даже, напротив, бывал с ними удивительно неделикатен, через что наживал себе неприятности…
Но несмотря на это, Лизелотте считала его лучшим духовным наставником.
Несмотря ни на что, он приютил мальчишку Марку, калечного сироту.
Отец Рудольф готов был поступиться гордостью, чтобы помочь Белой монашке, когда ее захватывали подземные карлы…
«Рудольф, – беззвучно сказала сестра Иоана, не заметив, что называет священника просто по имени, – Рудольф, я боюсь за тебя. Мне не хватает тебя. Где ты? Что с тобой?»

(14:48:20) ДМ: Белая монашка выбрасывает 60 из 100.

(14:50:31) Белая монашка: Но нет. Нет. Тишина и пустота были непроницаемыми. Найти отца Рудольфа в мире снов не получалось.
Белой монашке очень хотелось верить, что это просто потому, что в эту ночь он не спал.

Хоть Рудольф и говорит, что он там ночью тупо бухал, но мне нравится, как описано, и я думаю, что Белая монашка имела в виду вовсе не это.

@темы: Воронья гора, рпг, игровое

---

Эффективные рекламные ходы в истории.

В 1910 году преступник, приговоренный к казни, прокричал с эшафота: «Покупайте какао Ван Гуттена!». На следующий день эта фамилия попала во все газеты, а товар его обладателя пошел нарасхват.

А в 1797 году Наполеон Бонапарт сделал отличную рекламу своей валюте и стране: он распространил весть о том, что в одну из монет 5-франкового достоинства якобы запечатан банковский чек на миллион франков на предъявителя.... Французский банк и сегодня гарантирует выплату указанной суммы, но чек до сих пор не предъявлен.

Негативное отношение к новому продукту - картофелю - во Франции было сломлено весьма нестандартным путем: министр Франции Тюрго приказал поставить охрану вокруг картофельных полей. «Раз охраняют, значит, ценное», - подумал народ, и вскоре картошка стала одним из самых популярных продуктов.

Землевладелец Харвей Вилконс никогда бы не продал принадлежащие ему земли в штате Южная Калифорния, если бы его жена не вспомнила подходящее название: участки, названные Голливуд (то есть «Святая земля») разошлись в считанные дни.

Первая реклама в общественном туалете появилась в Нью-Йорке, на Манхэттене, в 1939 году. В женских ватерклозетах были размещены плакаты, рекламирующие электрические пишущие машинки. Продажи почти мгновенно подскочили на 30%.

Дисней в свое время первым понял, какое преимущество дает цветная пленка. Он заключил договор с единственным тогда производителем и обладателем всех прав на цветную пленку на несколько лет, и стал единственным поставщиком мультпродукции.

Всемирно известный производитель мотоциклов «Харлей Девидсон» предоставлял услуги и скидки байкерам, которые сделали себе татуировки с фирменным знаком «Харлей»!

Реклама в фильмах. Концерн BMW после размещения своей продукции в одном из фильмов «бондиады» «Золотой глаз» получил заказы на $300 миллионов, а продажи часов Omega Seamaster выросли на 900%. За эпизод в фильме «Основной инстинкт», с использованием виски Джек Дэниэлс, компания Seagram''s заплатила 1,2 миллиона долларов, а продажи выросли в 5 раз.

Гениально просто: практически безо всякой рекламы стало отлично продаваться моющее средство под названием «Обычный порошок». Забавно, но ни один из концернов, использующих в своей рекламе это словосочетание, пока не предъявил никаких претензий.

Питерское ООО «Виктория» уже почти 10 лет выпускает шампунь «ПутИна» (с ударением на второй слог). Невиданный всплеск продаж произошел с уходом президента Ельцина со своего поста. Народ с радостью раскупал шампунь, который теперь уже все называли «Шампунь Путина». Сейчас производители налаживают производство кондиционера и зубной пасты «Путина».

@темы: XVIII век, неигровое, Искусство

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

День выдался вновь насыщенным и славным.
Главное событие дня - поехали, наконец-то, вчетвером кататься по рекам и каналам нашего города! В последний раз на моей памяти это было очень и очень давно, тем ярче, впрочем, впечатления. Билеты на теплоход мы внезапно купили прямо у Гостиного двора, после чего рысью помчались на Фонтанку. На теплоходе заняли хорошие места на верхней палубе, укутались пледиками и тут началось!
Вначале пришел, похожий на коршуна своими повадками, некий продавец книг, календарей, дисков с фильмами и магнитиков на холодильник. Мы сидели к нему ближе всех, поэтому нам пришлось выслушать все о его продукции. Особенно поразили фразы, вроде: "Когда вы посмотрите этот фильм о Петергофе, у вас наладится сон, и десять-двадцать дней будет хорошее настроение. А все потому, что там есть скрытый, но безопасный двадцать пятый кадр!" или "Вам совсем неинтересны мои магнитики?" Как самый черствый человек, я, единственная, ответила: "Да". Продавец погрустнел и стушевался. Но ненадолго! Еще дважды он забегал на теплоход и спрашивал: не передумали ли мы.
После него пришла девушка, которая уговаривала нас улыбнуться и нащелкала фотографий. Мы сначала подумали, что это просто так, но оказалось, что пока теплоход плавает, она печатает удачные фотографии на тарелочках, которые потом и можно купить. Первая наша мысль: ну и на кой нам эти тарелочки? Но потом... Но это потом!
А пока теплоход набили пассажирами, и мы отплыли. Если бы не подвыпившая женщина, которая страшно хохотала со своими кавалерами, и пыталась выпрыгнуть с борта, приветствуя каждый встречный корабль, пожалуй, поездка не была бы такой запоминающейся. У каждого моста мы с ужасом ждали, что какая-нибудь их конечность или голова тут и останется. Особый восторг вызвал чижик-пыжик, тут, кажется, даже экскурсовод перепугался.
Экскурсовод был очень милым путаником, кстати. Особо понравилось утверждение, что самым трагическим событием революции 1917 года являлось убийство Распутина. Комментировать мы не стали, но улыбнулись.
Город с воды - прекрасен! Другое дело, что некоторые места теперь просто испорчены. Строящаяся площадка Мариинского театра нависает над Крюковым каналом, как кубический зиккурат. Для меня еще было открытием, что некоторые мосты через Фонтанку потому мосты, что на самом деле - это замаскированная теплотрасса. Описывать ощущение солнечного дня, и синей воды, и духа города бесполезно, поэтому я и не буду этого делать.
Понравилось, что рядом было много детей. Не помню, кто это сказал, но на лицах у многих детей - печать света и воплощенного счастья. Это действительно так. Много счастья - и даже та, что была под шофе, как-то менялась в хорошую сторону...
После прогулки нас подстерегли с тарелочками. В результате мы купили две. Для родителей, которые собирают эти тарелочки из разных городов. Думаю, что две тарелки из Санкт-Петербурга, да еще и с двумя сыновьями их покорят.
Потом был марш-бросок по центру до машины, прорыв сквозь пробки из центра и сквозь пробки в центр, к Московскому вокзалу, к поезду Петербург-Адлер. Шуриков с Лерой очень удивились, когда мы прошли огородами на вокзал! Но главное - что вовремя и даже рано.
Вот такая бытовуха и повседневность. Вечер тоже неплох, но это совсем иная история.

@темы: неигровое, Нафаня, сундук со сказками украли!

---

Так и есть.

@темы: неигровое

---

Всю ночь под окнами примерно этакий концерт!



И это так прекрасно!

@темы: неигровое