Одна из рождественских ирландских песен, написанных в восемнадцатом веке.



И Бах - о том же, "Wie schön leuchtet der Morgenstern" (слова написаны на двести лет раньше, но музыка прекрасна).



По-моему, Мюнхенский хор великолепен.

@темы: XVIII век, Искусство

---

Оказывается, в начале месяца скончался Владимир Карпович Железников. Это тот детский писатель, который рассказал о Ленке Бессольцевой в "Чучеле", о Боре Збандуто в "Чудаке из 6-го «Б»".
Мне нравится у него нить сквозь века в "Чучеле":

По памяти дом всегда казался ему большим, просторным, пахнущим теплым воздухом печей...

«По памяти дом всегда казался ему большим, просторным, пахнущим теплым воздухом печей, горячим хлебом, парным молоком и свежевымытыми полами. И еще когда Николай Николаевич был маленьким мальчиком, то всегда думал, что у них в доме живут не только «живые люди», не только бабушка, дедушка, папа, мама, братья и сестры, приезжающие и уезжающие бесчисленные дяди и тети, а еще и те, которые были на картинах, развешанных по стенам во всех пяти комнатах.

Это были бабы и мужики в домотканых одеждах, со спокойными и строгими лицами.

Дамы и господа в причудливых костюмах.

Женщины в расшитых золотом платьях со шлейфами, со сверкающими диадемами в высоких прическах. Мужчины в ослепительно белых, голубых, зеленых мундирах с высокими стоячими воротниками, в сапогах с золотыми и серебряными шпорами.

Портрет знаменитого генерала Раевского, в парадном мундире, при многочисленных орденах, висел на самом видном месте.

И это чувство, что «люди с картин» на самом деле живут в их доме, никогда не покидало его, даже когда он стал взрослым, хотя, может быть, это и странно.

Трудно объяснить, почему так происходило, но, будучи в самых сложных переделках, в предсмертной агонии, на тяжкой кровавой работе войны, он, вспоминая дом, думал не только о своих родных, которые населяли его, но и о «людях с картин», которых он никогда не знал.

Дело в том, что прапрадед Николая Николаевича был художник, а отец, доктор Бессольцев, отдал многие годы своей жизни, чтобы собрать его картины. И сколько Николай Николаевич себя помнил, эти картины всегда занимали главное место в их доме.

Николай Николаевич отворил дверь с некоторой опаской. Вдруг там что-нибудь непоправимо изменилось. И он оказался прав — стены дома были пусты, исчезли все картины!

В доме пахло сыростью и затхлостью. На потолке и в углах была паутина. Многочисленные пауки и паучки, не обращая на него внимания, продолжали свою кропотливую искусную работу.

Полевая мышка, найдя приют в брошенном доме, как цирковой канатоходец, несколько раз весело пробежала по проволоке, которая осталась на окне от занавесей.

Мебель была сдвинута со своих привычных мест и зачехлена старыми чехлами.

Страх и ужас до крайней степени овладели Николаем Николаевичем — подумать только, картины исчезли! Он попробовал сделать шаг, но поскользнулся и еле устоял — пол был покрыт тонким слоем легкого инея. Тогда он заскользил дальше, как на лыжах, оставляя длинные следы по всему дому.

Еще комната!

Еще!

Дальше! Дальше!..

Картин нигде не было!

И только тут Николай Николаевич вспомнил: сестра писала ему в одном из последних писем, что сняла все картины, увернула их в мешковину и сложила на антресоли в самой сухой комнате.

Николай Николаевич, сдерживая себя, вошел в эту комнату, влез на антресоли и дрожащими руками стал вытаскивать одну картину за другой, боясь, что они погибли, промерзли или отсырели.

Но произошло чудо — картины были живы.

Он с большой нежностью подумал о сестре, представив себе, как она снимала картины, прятала их, чтобы сохранить. Как она, несильная, усохшая с годами, аккуратно упаковала каждую картину. Видно, трудилась целыми днями не один месяц, исколола себе все руки иглой, пока зашивала грубую мешковину. Один раз упала с полатей — да она писала ему и об этом, — отлежалась и вновь паковала, пока не закончила своей последней в жизни работы.

Теперь, когда картины нашлись, Николай Николаевич взялся за дом. Первым делом он затопил печи, а когда стекла окон запотели, отворил их настежь, чтобы вышла из дома сырость. А сам все подкладывал и подкладывал в печи дрова, завороженный пламенем и гулом огня. Потом он вымыл стены, принес стремянку, добрался до потолков и, наконец, меняя несколько раз воду, выскоблил тщательно полы, половицу за половицей.

Постепенно всем своим существом Николай Николаевич почувствовал тепло родных печей и привычный запах родного дома — он радостно кружил ему голову.

Впервые за последние годы Николай Николаевич освобожденно и блаженно вздохнул.

Вот тогда-то он снял чехлы с мебели и расставил ее. И, наконец, развесил картины… Каждую на свое место.

Николай Николаевич огляделся, подумал, что бы сделать еще, — и вдруг понял, что ему больше всего хочется сесть в старое отцовское кресло, которое называлось волшебным словом «вольтеровское». В детстве ему не разрешалось этого делать, а как хотелось забраться на него с ногами!..

Николай Николаевич медленно опустился в кресло, откинулся на мягкую спинку, облокотился на подлокотники и просидел так неизвестно сколько времени. Может быть, час, а может быть, три, а может, остаток дня и всю ночь…

Дом ожил, заговорил, запел, зарыдал… Множество людей вошли в комнату и окружили кольцом Николая Николаевича.

Николай Николаевич думал о разном, но каждый раз возвращался к своей тайной мечте. Он думал о том, что когда он умрет, то здесь поселится его сын с семьей.

И видел воочию, как сын входит в дом. И конечно, невидимые частицы прошлого пронзят и прогреют его тело, запульсируют кровью, и он уже никогда не сможет забыть родного дома. Даже если уедет в одну из своих экспедиций, где будет искать редчайшие цветы, взбираясь высоко в горы и рискуя сорваться в пропасть, только затем, чтобы посмотреть на едва заметный бледно-голубой цветок на топком стебельке, который растет на самом краю отвесной скалы.

Нет, Николай Николаевич как раз понимал: жизнью надо рисковать непременно, иначе что же это за жизнь, это какое-то бессмысленное спанье и обжирание. Но все же он мечтал о том, чтобы сын его вернулся домой или возвращался, чтобы снова уезжать, как это делали прочие Бессольцевы в разные годы по разным поводам.

Когда он очнулся, лучи солнца радужным облачком клубились в доме и падали на портрет генерала Раевского. И тогда Николай Николаевич вспомнил, как он в детстве ловил первые солнечные лучи на этой же картине, и грустно и весело рассмеялся, подумав, что жизнь безвозвратно прошла.»

@темы: Искусство, влюбленные весенние коты

---

Оставлю несколько портретов Джорджа Покока, адмирала в Ост-Индии времен Семилетней войны и верного спутника Чарльза Уотсона, которым столь часто восхищается Айвз.

Sir George Pocock, by Thomas Hudson

+ еще два

Nathaniel Dance-Holland - Captain (later Admiral) Sir George Pocock and Captain Digby Dent

А вот и сам Чарльз Уотсон (по лицу таки добродушный джентльмен; вполне может быть, что он, по крайней мере, вполовину так добр и благороден, как описывает его Айвз):

@темы: история, XVIII век, Ост-Индия, Путешествие Эдварда Айвза в Ост-Индию

---

Проблема местной моды у попаданцев может встать неожиданно остро и в самый неподходящий момент.

Под катом разгадка:

@темы: XVIII век, Сновидец, Война за Независимость

---

Кайюта и Уанета

Индейцы верили в то, что прекрасные озера в окрестностях Гудзона населены духами. «Когда Великий Дух создавал мир, - говорили они, - его улыбка обратилась к озеру Онейда, и остров Француза появился из глубины, чтобы увидеть ее; он засмеялся, и остров Лотоса поднялся, чтобы услышать его смех». Они ставили свои палатки на этих берегах, и каноэ еле слышно скользили по водной глади. История их племен неразрывно связана с этими краями, и вот одна из легенд сенек, которую удалось прочесть на старой оленьей шкуре, испещренной примитивными рисунками, найденной между озерами Уанета и Кеука.

Дочь вождя по имени Уанета поклялась хранить верность Кайюте, охотнику из соседнего племени, враждовавшего с ее отцом. Как только спускались сумерки, влюбленные тайно встречались на дальнем берегу озера, и веселье с довольством, что обуревали дочь вождя после свиданий, зародили подозрение и ревность в сердце Уэуты, человека, что решил взять ее в жены, торопившегося выказать свою храбрость и этим вытребовать согласие ее отца. В один из вечеров, когда девушка скрылась в лесу, он проследил за ней и увидел, как она садится в каноэ и гребет к густо поросшему лесом берегу. Раздался крик, похожий на крик куропатки, затем ответ, и из зарослей показался Кайюта, помог девушке выбраться из лодки, и они вдвоем сели на берегу под тихий плеск волн, под бледным светом звезд.

Соглядатай поспешил назад и сказал, что враг поблизости. Уанета успела вернуться домой иным путем, прежде чем воины добрались до озера, но Кайюту заметили, и он ушел от преследования с большим трудом. На следующий вечер девушка вновь отправилась на условленное место, не зная о том, что произошло вчера – воины сохранили стычку в тайне от женщин. Пока она ждала условленного крика куропатки, рядом с ней в воду упала ветка, и тем чутьем, что бесследно исчезло вместе с приходом цивилизации, девушка поняла – это было предупреждением. Она не двигалась, и лодку медленно отнесло к берегу; здесь она увидела возлюбленного, стоявшего по щиколотку в воде. Он шепнул ей, что их выследили, велел девушке грести к сухой сосне, возвышавшейся на краю озера, и пообещал, что встретит ее там. В этот миг появилась выпущенная стрела, содрала ему кожу и воткнулась, дрожа, в каноэ.

Кайюта оттолкнул ее лодку и приказал поторапливаться, затем выбрался на берег, издал боевой клич, и как только увидел Уэуту, размозжил ему череп томагавком. Еще два храбреца выпрыгнули к нему, и после недолгой схватки остались бездыханными на земле. Он хотел было задержаться, чтобы снять скальпы с врагов, но с другого конца озера послышался жалобный крик, повторявший его имя в муке. Уставший и окровавленный, индеец, точно олень, промчался вдоль берега, потому что голос этот принадлежал Уанете. У расщепленной молнией сухой сосны он опустился на землю, как только бросил один лишь взгляд в ту сторону. Вскоре появились индейцы, привлеченные звуками битвы; они потрясали оружием, издавали боевой клич, но нечто в его облике удержало их от нападения. Кайюта глядел на нить из бусин под прозрачной водой, у самого берега озера, и когда они поняли, что это значит, то больше не думали о нападении, горе пришло к ним: Уанета ступила на берег и попала в топь. Всю ночь и весь день Кайюта сидел на берегу, и когда наступил час их обычной встречи, сердце его остановилось, и он отправился вслед за возлюбленной в страну духов.

@темы: Американские сказки

---

Просто, чтобы не забыть все хорошее, что было в тоскливом ноябре, тащу ачивки (там можно многое еще утащить, но пока не буду):

Еще никогда - писать за один день большой текст. Результат немного предсказуем. К счастью, нашлась добрая душа, которая стукнула позже об ошибках - но ошибок в стилистике не избежать.
Кто ответил в голосовалке месяц назад, что все рассказы вот здесь были мои - тот был прав. На второй этап голосовалку делать не стала, там уж слишком легко понять - кем был автор.
Пират теперь стоит в кукольном натюрморте в обнимку с золотой сережкой (натюрморт в процессе я успела сегодня ночью залить маскировочной жидкостью, после чего стало ясно, что пора спать).

@темы: Нафаня, сундук со сказками украли!, а жизнь продолжается!

---

Пока сидела на лекции, думала - как здорово было бы написать о каком-нибудь русском, затесавшимся в польскую пехоту в сентябре 1683 года, и тут же кто-то задал вопрос - были ли при осаде Вены русские в какой-либо из армий.
Телепатическая связь детектед.
Чем мне нравится этот лектор - он умеет зажечь аудиторию. Даже если ты ничего нового не услышал (в принципе, как сегодня и было), послушать и вдохновиться интересно. Аж захотелось завести спаниеля и цеплять на него бант, как у Конти )) Нужная прическа у спаниеля уже есть.

@темы: история, XVII век

---

Пока писала сегодня черновик ниже, еще раз поняла справедливость фразы Булгакова. Рукописи действительно не горят и не тонут.
NB: для впадения во фрустрацию и осознание собственного ничтожества - сядь-ка и отредактируй перевод двухлетней давности. То, что вызывало тогда определенные затруднения, внезапно стало ясным со временем.

Вступление переводчика к "Карибским записям" Аарона Томаса за 1798-1799 года

«Вчера я закончил мой последний журнал, в нем — четыреста восемьдесят три страницы. Двадцать четвертого ноября 1796 года он был открыт первой записью. Сегодня я начал новый, но только Бог знает, доживу ли до его конца».

Так начинается личный дневник Аарона Томаса, вероятно, помощника казначея на британском военном корабле HMS “Lapwing”(1785). О нем и его судьбе известно не так много: восемнадцатого января 1762 года он родился в английской деревне Уигмор в Херефордшире, вторым из пяти сыновей в семье богатого фермера, потерял отца в пять-шесть лет, воспитывался отчимом. У него было три брата – Джон, Уильям и Мозес (последний, Томас, умер в младенчестве), каждый из которых позже владел в Англии прибыльным делом, и одна сестра — Мэри. Детские и юношеские года Аарона Томаса теряются в забвении, известно лишь, что какое-то время он жил в Лондоне.
О полученном им образовании судить трудно; несомненно одно, у него были способности к языкам, интерес к литературе, истории. Ему нравилось путешествовать – в его записях встречаются упоминания, что он был в Дании, Германских княжествах, Священной Римской Империи (Румынии, Италии, Албании и т.д.) В тридцать один год он завербовался на королевский флот — семья наверняка посчитала подобный поступок шагом отчаяния; скорее всего, в делах ему действительно не слишком везло, но, к сожалению, в оставшихся записях почти нет ничего, что могло бы пролить свет на истинные мотивы Аарона Томаса (возможно, начало революционных войн стало определенным толчком, но об этом опять же остается только догадываться). Вначале Томас служил на корабле HMS „Boston“ (1762), конвоировавшем торговые суда из Ньюфаундленда в Англию и обратно. Во время стоянок в Канаде он много беседовал с местными жителями, собирал фольклорные истории и записывал их в «Дневнике моряка-путешественника», книге, которую намеревался позже издать. После многих ударов судьбы вышло так, что ему пришлось сменить несколько кораблей на патрульный HMS “Lapwing”(1785) — так Аарон Томас попал в Вест-Индию. «Карибские записи», представленные ниже, наверняка тоже должны были увидеть свет, однако из-за скоропостижной кончины автора в октябре 1799 года (предположительно от цинги) остались в необработанном, сыром виде. Этим они и ценны — они позволяют увидеть не тот образ выдуманного Томасом рассказчика (как в «Ньюфаундлендских записях»), но его истинное лицо: не балагура, не весельчака, не неотесанного моряка, но человека неглупого, наблюдательного, гуманного и, увы, весьма пессимистичного. Его волнует проблема рабства в Вест-Индии, он записывает случаи пьянства на корабле, которые чаще всего приводят к плачевным последствиям; Томас размышляет о морали, мечтает о будущем, «когда закончится война», живо интересуется политикой внешнего мира и внутри себя бунтует против навязанной корабельной иерархии, восхищаясь теми смельчаками, которые не боятся перечить капитану (см. запись беседы доктора и капитана от 6 ноября 1798). По-видимому, из опасения некоторые записи Аарон Томас делал задом наперед или шифровал смесью из португальского и английских языков. То же касается и писем — например, капитан HMS “Lapwing” часто упоминается, как Х или Соломон (ироничный намек на самоуверенность юного капитана), название Портсмут приводится как Портобокко и т.д.
Посмертная судьба его рукописей сложилась интересно – под стать авантюрному роману. И «Карибские записи», и «Ньюфаундлендский дневник» оказались в забвении на долгие годы. Через восемьдесят лет после смерти автора, в 1882 году, «Ньюфаундлендский дневник» попался на глаза путешественнику родом из Ньюфаундленда в манчестерском магазинчике старых книг. Он купил ее и увез в Канаду, где она долгие годы хранилась в семье Мюррей, пока в 1968 году Джин Мюррей не подготовила книгу к публикации и не выпустила – записи Аарона Томаса теперь считаются одним из первых литературных произведений Ньюфаундленда.
«Карибские записи» в конце концов оказались в библиотеке Университета Майами, и в 1999 году эти записи были переведены Элизабет Лок в электронный формат, расшифрованы и выложены в интернет. Они дают яркое представление о морских нравах эпохи, об устройстве общества рабовладельческих Карибских островов и интересны достаточно широкому кругу читателей.

@темы: история, XVIII век, Дневник Аарона Томаса

---

Забыла еще похвастаться, хотя хотела, что перевод "Сновидца" уже перевалил за сотую страницу, и я умудрилась немного и по-девчачьи влюбиться в некоторых персонажей ))
Например, в одного милого учителя:


Captain Nathan Hale by comic-chic on DeviantArt

@темы: Сновидец, любовь, которую ты нашел в аду, Война за Независимость

---

Лошадиноголовые

Удивительное чувство возникает, когда смотришь на список глупых названий штата Нью-Йорк, и поневоле недоумеваешь, как подобное могло появиться на свет.

В 1779 году, когда генерал Салливан отступал за припасами после разорительной кампании против индейцев графства Дженеси, он велел сделать привал в месте, которое теперь известно, как Лошадиноголовые. Окрестности в то время оставались дикими, девственными и, несмотря ни на что, все еще кишели врагами, поэтому, чтобы срезать путь и выиграть время, было решено сплавиться вниз по реке Шемунг.

Строить большие плоты не было времени, и никто не знал, как глубока река, оттого генерал приказал избавиться от всего войскового имущества, без которого можно было обойтись, и убить всех слабых и лишних лошадей. Его повеление исполнили. Как только войско отправилось в путь, на запах пришли волки, водившиеся здесь в изобилии, и обглодали лошадиные трупы так, что белые, чистые кости были разбросаны по всему снятому лагерю. Когда индейцы рискнули вернуться, некоторые из них собрали лошадиные черепа в кучи, и эти странные капища обнаружили белые поселенцы несколько лет спустя; они же в их честь и назвали свою деревушку Лошадиными Головами или, короче, Лошадиноголовыми.

@темы: история, XVIII век, Война за Независимость, Американские сказки

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Френдлентой навеяло, выкладываю со слезами (это же Гогенфридберг, австрийцы позорно бежали - спасибо артиллерии, что не вырезали)



Положительно, Силезские войны в ближайшее время будут попадаться везде и всюду.

@темы: Священная Римская Империя, XVIII век, Фридрих II Великий

---

Очень полезный тренажер по каллиграфии деванагари.
Чем больше вникаю в хинди, тем больше поражаюсь тому мальчику, что погиб в резне при Патне. Он свободно пользовался в чтении, письме и разговоре хиндустани и фарси. Хиндустани - в двух вариантах: бомбейском и бенгальском, с многочисленными слогами, особенностями письма, диакритическими знаками! Фарси, впрочем, не легче. По крайней мере, с виду ))
Еще вспоминаю браминов, о которых писал Айвз, с их книгами из пальмовых листьев - как палочкой и быстро вести расход и приход. Неудивительно, что европейцы ничего не могли понять в этих записях.

@темы: XVIII век, учебное, Ост-Индия

---

Честно говоря, у меня опять складывается впечатление, что я знаю, откуда Лавкрафт черпал свое вдохновение. Чем-то мне напоминает это Поиски Неведомого Кадата, особенно самый конец, где: "Onward unswerving and relentless, and tittering hilariously to watch the chuckling and hysterics into which the risen song of night and the spheres had turned, that eldritch scaly monster bore its helpless rider; hurtling and shooting, cleaving the uttermost rim and spanning the outermost abysses; leaving behind the stars and the realms of matter, and darting meteor-like through stark formlessness toward those inconceivable, unlighted chambers beyond time wherein Azathoth gnaws shapeless and ravenous amidst the muffled, maddening beat of vile drums and the thin, monotonous whine of accursed flutes".

Эльф-отступник

В полночь барабан лесного клеща созывает эльфов на верхушку Вороньего Гнезда, и они покидают уютные постели в чашечках цветов и гамаки из паутины, чтобы примчаться на встречу. Накрытый на шляпках грибов пир их не тревожит, зато волнует пронесшийся слух, что один из рода фей, позабыв свой обет целомудрия, полюбил земную девушку. Трон эльфийского короля возвышается на четырех ракушках под балдахином, сплетенным из лепестков тюльпана, и сам король велит сплетникам и болтунам умолкнуть. Грозно он глядит на грешника, но говорит мягко: хоть негодный и презрел королевский указ, но любовью к чистой деве спас себя от самого страшного наказания – вечного заключения в ореховых скорлупках среди паутинных укреплений. Потому с него хватит и спуститься к Гудзону, чтобы поймать каплю брызг, что оставляет осетр после прыжка, а после – разжечь лампу от падающей звезды.

Эльф поклонился и медленно принялся спускаться по каменной круче; его крылья замарались и потеряли свою силу. Лишь у реки он рванулся к половинке ракушки мидии и спустил ее на воду, забрался внутрь и принялся грести толстым стеблем травы, пока не достиг места, где ходит осетр. Водные духи насылали на него беды и толкали лодчонку туда и сюда, рыба и пиявки сновали и пихались в реке – но вдруг осетр выпрыгнул из воды, и прежде чем арка из водяного тумана рассеялась, эльф успел поймать одну каплю в маленький цветок и омыть ею свои крылья.

Водяные гоблины оставили его в покое. Они подхватили его лодку и понесли ее к берегу, и там, на берегу, эльф послал воздушный поцелуй, а затем, будто мыльный пузырь, полетел на верхушку горы, где надел на голову желудевый шлем, облачился в латы из пчелиной шкуры, взял щит из панциря божьей коровки и копье, острием которому служило осиное жало, оседлал своего боевого коня, стрекозку, и полетел ввычь. Мир раскинулся под ним, потом уменьшился, но эльф упорно летел вперед. Ледяные призраки злобно зыркали на него из вышних облаков, туманы клубились рядом с ним, но эльф лишь потряс копьем и издал боевой клич. Путь его закончился на Млечном Пути, где сильфиды подхватили его под руки и привели к своей королеве. Та отдыхала, наслаждаясь негой, во дворце. Вместо драгоценностей сияли звезды, купол поддерживали северные сияния, а занавеси были сотканы из утренней зари. В сумеречно-сиреневых одеждах сверкали золотые нити рассветного солнца, а лицо королевы напоминало бледную луну.

Вот она уговаривает храбреца остаться здесь, вечно наслаждаться небесными радостями, но сердце маленького эльфа бьется спокойно, ведь он помнит земное лицо, что во много прекрасней лица королевы, и отказывает ей. С тяжелым вздохом она велит запрячь его стрекозку в карету из облака, и он спешит на север, где с ревом и ураганом мчит падающая звезда, сжигая все на своем пути. Он ловит тлеющую искру фонарем, и лампа загорается – пора возвращаться назад, к своему королю!

Громко славят смельчака король и братья – речами и песнями, пиром и плясками; кутеж продолжается до тех пор, пока на востоке не начинает краснеть небесный край. Стоит лишь пропеть петуху, как эльфы сгинут, будто и не было их на свете.

@темы: Американские сказки

---

Все началось с того, что мы обсуждали Сенную площадь и некое темное чувство безысходности, которое всякий раз обуревает, как только оказываешься там - в толчее людей, которые торгуют, воруют, спешат по своим делам. Раньше я грешила на собственное неприятие толпы, однако у меня никогда не было дискомфорта на Невском, по которому невозможно пройти, не встретив знакомых или хотя бы странных личностей... Разговор медленно стек на снесенные церкви, и я поняла, что в некоторых местах моего района их не хватает, будто что-то не так в этом месте.

Это церковь Рождества Христова конца восемнадцатого века в сквере на шестой Советской:

Под катом дореволюционные фотографии и Бродский

И Греческая церковь на месте нынешнего бетонного куба БКЗ "Октябрьский":



Тронуло стихотворение Бродского о ней.

Остановка в пустыне

Теперь так мало греков в Ленинграде,
что мы сломали Греческую церковь,
дабы построить на свободном месте
концертный зал. В такой архитектуре
есть что-то безнадежное. А впрочем,
концертный зал на тыщу с лишним мест
не так уж безнадежен: это -- храм,
и храм искусства. Кто же виноват,
что мастерство вокальное дает
сбор больший, чем знамена веры?
Жаль только, что теперь издалека
мы будем видеть не нормальный купол,
а безобразно плоскую черту.
Но что до безобразия пропорций,
то человек зависит не от них,
а чаще от пропорций безобразья.

Прекрасно помню, как ее ломали.
Была весна, и я как раз тогда
ходил в одно татарское семейство,
неподалеку жившее. Смотрел
в окно и видел Греческую церковь.
Все началось с татарских разговоров;
а после в разговор вмешались звуки,
сливавшиеся с речью поначалу,
но вскоре -- заглушившие ее.
В церковный садик въехал экскаватор
с подвешенной к стреле чугунной гирей.
И стены стали тихо поддаваться.
Смешно не поддаваться, если ты
стена, а пред тобою -- разрушитель.

К тому же экскаватор мог считать
ее предметом неодушевленным
и, до известной степени, подобным
себе. А в неодушевленном мире
не принято давать друг другу сдачи.
Потом -- туда согнали самосвалы,
бульдозеры... И как-то в поздний час
сидел я на развалинах абсиды.
В провалах алтаря зияла ночь.
И я -- сквозь эти дыры в алтаре --
смотрел на убегавшие трамваи,
на вереницу тусклых фонарей.
И то, чего вообще не встретишь в церкви,
теперь я видел через призму церкви.

Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее -- после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много.
Вот так, по старой памяти, собаки
на прежнем месте задирают лапу.
Ограда снесена давным-давно,
но им, должно быть, грезится ограда.
Их грезы перечеркивают явь.
А может быть, земля хранит тот запах:
асфальту не осилить запах псины.
И что им этот безобразный дом!
Для них тут садик, говорят вам -- садик.
А то, что очевидно для людей,
собакам совершенно безразлично.
Вот это и зовут: "собачья верность".
И если довелось мне говорить
всерьез об эстафете поколений,
то верю только в эту эстафету.
Вернее, в тех, кто ощущает запах.

Так мало нынче в Ленинграде греков,
да и вообще -- вне Греции -- их мало.
По крайней мере, мало для того,
чтоб сохранить сооруженья веры.
А верить в то, что мы сооружаем,
от них никто не требует. Одно,
должно быть, дело нацию крестить,
а крест нести -- уже совсем другое.
У них одна обязанность была.
Они ее исполнить не сумели.
Непаханое поле заросло.
"Ты, сеятель, храни свою соху,
а мы решим, когда нам колоситься".
Они свою соху не сохранили.

Сегодня ночью я смотрю в окно
и думаю о том, куда зашли мы?
И от чего мы больше далеки:
от православья или эллинизма?
К чему близки мы? Что там, впереди?
Не ждет ли нас теперь другая эра?
И если так, то в чем наш общий долг?
И что должны мы принести ей в жертву?

Мне, кстати, неожиданно пришли чудесные открытки: "Ночной дозор" Рембрандта, один из цветочных натюрмортов Яна ван Хёйсума, Дрезденская Фрауэнкирхе кисти Каналетто и внезапный финский художник Гуннар Берндтсон со своими "Луврскими ценителями искусства", который часто обращался к истории в своих картинах )
А вообще хотелось бы поздравить тех, кто любит получать открытки. Не могу найти свою книжечку с адресами, поэтому было бы здорово, если б вы продублировали их в умыл.

@темы: история, Искусство, Петербург и окрестности

---

Пятница и суббота ))

@темы: наркотики против насилия, хроники сломанной шпаги

---

Наконец-то история с хорошим концом, хотя, конечно, очень чем-то одинокая и печальная.

Упавшая Звезда

Как-то раз трехлетняя девочка отправилась на озеро собирать кувшинки и не вернулась домой. Ее мать почти обезумела от горя, и прошло много дней, недель и месяцев бесплодных поисков, пока она не призналась себе, что малышка – Кайюта, Упавшая Звезда, как называли ее индейцы, - действительно утонула.
Миновали годы; дом женщины остался нетронутым от разграбления, теперь их семья была не единственной белой семьей в этих краях, и индейцы отступали все дальше в глушь и дичь лесов. Однажды в ее дверь постучался охотник и сказал:
- Я видел старого Скенандо, последнего из его племени, благослови Господь! Он взял с меня слово, что я передам тебе: лед тронулся, и он знает заснеженный холм, где растет брусника. Она станет твоей, если ты заявишь на нее права.
Когда смысл послания дошел до несчастной, у нее закружилась голова, и она потеряла сознание. Как только женщина пришла в себя, она послала племянника к хижине старого вождя и провела всю ночь в молитвах.
Юноша отправился в путь на закате и, после трудного перехода верхом по еле заметным тропам, что освещал только свет звезд, при еле забрезжившем рассвете увидел бревно, поставленное стоймя, раскрашенное красным, увешанное скальпами тех белых, что погибли в битве при Вайоминге. Не придерживая поводьев, он пронесся вдоль холмов на краю озера Сенека, пробрался в самую чащу, и здесь, у небольшого озерца, он чуть не падал от усталости из седла, когда, наконец, добрался до вигвама на берегу. Совсем рядом бугрилась свежевыкопанная могила, и юноша вздрогнул при мысли, что опоздал, но морщинистый индеец вышел к нему и застыл в ожидании.
- Я пришел, - сказал юноша, - посмотреть на бруснику, что показалась из-под снега.
- Ты пришел вовремя, - ответил Скенандо. – Нет, она не в могиле. Там моя дочь. Сестра той, которую ты ищешь. Она заставила меня поклясться, что я верну Упавшую Звезду ее матери, скво, по имени Свет Новой Луны.
Он зашел внутрь вигвама и тут же вернулся, крепко сжав запястье восемнадцатилетней девушки. Ее платье было порвано до самого горла, обнажая белую грудь, и красная родинка виднелась на ней. Индеец подвел девушку к юноше и сказал:
- Теперь настало мое время идти за заходящим солнцем.
Он поднял за ремень патронную сумку – набитую не едой и не оружием, нет, но камнями, шагнул в каноэ и медленно погреб от берега, напевая тоскливую мелодию – песню смерти. На середине озера он вынул томагавк и прорубил днище своей утлой лодчонки; она мигом наполнилась водой, и старый вождь ушел на дно. Юноша же привез кузину обрадованной матери, помог ей вновь вернуться к жизни белых людей, и немудрено, что, в конце концов, они поженились. Девушка вновь стала зваться христианским именем, оставив имя Упавшая Звезда, Кайюта глухим берегам спокойного озера, где так долго жила.

*Битва при Вайоминге произошла в 1778 году, когда британцы с ирокезами вырезали патриотов (потери несравнимые) - оттуда и скальпы на посту.

@темы: XVIII век, Война за Независимость, Американские сказки

---

Получили вчера газету со статьей - надо было требовать гонорар )) Переписанная, она заняла целую газетную страницу; журналист, к своей чести, подписи все-таки под нашим текстом не поставил. В целом, оно, конечно, ерунда, но все равно приятно.
В воскресенье ставили выставку художественной школы в Театре Эстрады - хрупкая конструкция из десяти пюпитров, соединенных пачкающимися рейками, внезапно выглядела вполне пристойно и выдержала наплыв людей ) Заодно внезапно достались билеты на представление по мотивам "Здравствуйте, я ваша тетя" - приобщились к прекрасному; сомнительно, чтобы я пошла в этот театр по своей воле, да и вряд ли пойду теперь.
Удивительно, как сближает людей общее занятие: пока морочились с расстановкой картин, хорошо узнали друг друга - жалко только, что не было тех, кого хотелось бы видеть.

ОК закончилась - подводятся итоги: оно было утомительно, но внезапно неплохо.
Тут теперь будет минутка рекламы (можно промотать).
Все наши три текста посвящены Острову Сокровищ: сентиментальный типа-детектив про индийскую княжну и влюбленность; история о незадачливом авторе, которому персонажи гадят и портят все его задумки, и еще про поэзию, пиратский плен, Карибы и опять-таки любовь. Еще у нас там очаровательные гости, которые делятся музыкой на тему - Митяева я вот не слышала раньше ))
ОК навела на мысль, что одна из самых плохих вещей, которая может случится с автором, - это повторение. Одинаковые приемы, одинаковые сравнения, одинаковые решения проблем героев. Чем больше пишешь, даже если по вдохновению, тем чаще впадаешь в невидимое искушение использовать и то, и это, и можешь не заметить, как ты становишься предсказуем. Для меня - это синоним лености мысли и потому огорчает, особенно когда нахожу это где-то в своих текстах.
Ну и напоследок - взялась за натюрморт (не учебный), который можно назвать "Бюро кукольного мастера". Или "Старая барахолка". Там есть Нефертити в тюрбане, похожая чем-то на юного турка (привет, Диджле), три разных куколки, ракушки, стекляшки, драгоценности, старые сушеные листья, книга японской поэзии, множество листов бумаги, фазанье перо с чернильницей, флакончики из-под духов и почему-то гнилая тыковка )) Не знаю, сколько с ним промаюсь - формат большой, но рисовать его - будто путешествовать по дальним странам.

@темы: а жизнь продолжается!, влюбленные весенние коты

---

Утешаю себя только тем, что потом все забывается и становится легче.

@темы: Жизненно

---

Искалеченные из долины Зоар

Долина Зоар, на западе штата Нью-Йорк, так со всех сторон окружена холмами, что ее первооткрыватели – истово верующие люди, - дали ей имя из Писания* и сказали: «Вот Зоар; он неприступен. Отсюда мы никогда не уйдем». И в самом деле, из-за отсутствия дорог, оказалось трудно выбраться оттуда, коли уже зашел в эти края, и они не покинули долины. Среди первых поселенцев была одна семья по фамилии Райт; в своем доме они завели нечто вроде постоялого двора для редких путников, поскольку благочестие не обременяло их души, и без малейших колебаний они подавали выпивку и играли в карты до позднего часа. Как-то раз один бродячий торговец забрел в долину по пути к Баффало и остановился на ночь в доме Райтов, но прежде чем отправиться в постель, он неосторожно показал множество золотых безделушек в сумке и выгреб из карманов немало монет, когда расплачивался за ночлег. Едва ему стоило уснуть, как жадные хозяева забрались в его комнату в поисках денег. О предосторожностях они не позаботились и разбудили торговца, и как только он увидел, что они роются в его сумке, то подскочил и бросился в драку.

Сильный удар свалил его к подножью лестницы, и ему преградили дорогу, чтобы не сбежал; вся семья сгрудилась вокруг него, чтобы крепко связать руки и ноги. Они показали ему деньги, что успели найти, и спросили, где он прячет все остальное. Торговец поклялся, что это все его сбережения, но они настаивали на своем, и старший из Райтов схватил со стола нож и отрезал несчастному палец на ноге, чтобы «выманить у него признание». Никакого толку из этого не вышло, и они отрезали ему еще пять пальцев – по три с каждой ноги. В раздражении хозяева стукнули незадачливого торговца по голове и скинули его через потайную дверцу в неглубокий погреб. Когда в скором времени он пришел в себя и попытался выбраться наружу, топориком и ножом они отрубили ему пальцы на руках, и торговец упал назад. Даже женщины принимали участие в этом кровавом деле, и они наклонились над дверцей, чтобы заглянуть в погреб: не умер ли наконец торговец. Но оттуда раздался слабый голос, и они услышали, как тот призывает на их головы проклятье; он молил небеса, чтобы до четвертого колена потомки этой семьи были отмечены знаком преступления, чтобы они появлялись на свет столь же искалеченными, как и он – сейчас.

И случилось так.

Следующий младенец в этом доме родился со ступнями, похожими на раздвоенные копытца, а его ладони напоминали один длинный палец. С тех времен еще двадцать человек в долине были искалечены подобным образом, и их называли «клешнерукими зоаритами».

*«…не ниспровергну города, о котором ты говоришь; поспешай, спасайся туда, ибо Я не могу сделать дела, доколе ты не придешь туда. Потому и назван город сей: Сигор» (Быт. Гл.19, 22-23) Сигор и Зоар – один и тот же город, но в разных традициях зовется по-разному.

А случилось оно в этой прекрасной долине:

@темы: XVIII век, Колониальная Америка, Американские сказки