В порядке матчасти и хороших книг:

С. Лучининов "Юный кораблестроитель" - полезные сведения о парусниках, в частности. Хоть книга, в принципе, для школьников-судомоделистов, но почитала, аж самой захотелось что-нибудь помоделировать )

Его американский противник Чарльз Десмонд - с моделированием парусников. Здесь только часть книги, но можно купить электронную версию

Англо-русский морской словарь Фаворова.

Уинфилда с его "Британскими кораблями времен Века Паруса1714-1792 гг." даже неудобно упоминать.

И еще гравюра 1728 года, изображающая устройство британского корабля третьего ранга

Пойду тратить деньги ^^))

@темы: история, Быт, XVIII век

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

И тут я внезапно поняла, что мне лень шить что-то на семнашку и на Петровщину, и вообще что-то не прет, поэтому следующим этапом в программе будет вот это:

Куда, правда, его одевать - совершенно непонятно, на это время у нас нет никаких фестов. Но сшить надо. Можно зелененькое и с другим кантом, под офицерскую русскую жену.

@темы: XVIII век, учебное, хроники сломанной шпаги

---

Одна из лучших книг о войне (о конце войны и если о войне вообще можно расставлять книги по категориям) - для меня, понятное дело, - это Радий Погодин "Я догоню вас на небесах". Сложная книга, многослойная. Книга, в которой нет единого времени - все оно вместе: и блокада, и Германия в последние дни войны, и перестройка, и тридцатые годы. Нелинейное повествование - куда заведет, туда и заведет, а потом прыгнет дважды через голову, но при этом нить повествования - как нить Ариадны. Сан-Суси и война, музыка и война, подлецы - и хорошие люди, голод и смерть.

«Услыхав какие-то звуки, Сержант вышел в прихожую.
У двери в подвал стоял немец-солдат в грязной шинели, с лицом веснушчатым, плоским и светлоглазым. Впалость щек, и щетина, и воспаленные веки — особенно, дрожание губ — придавали ему вид помешанного. Он собирался с силами, чтобы открыть дверь в подвал, — поднимал руку и вновь опускал ее. Страшно было ему. Страшно не за себя. Сержант сразу понял, что это хозяин — вирт, — война сделала Сержантово сердце понятливым. Понял Сержант, что привело этого некрасивого плосколицего немца сюда, к этой двери в подвал, — там сейчас была та, кого он любил, может быть, больше жизни. Но понимал Сержант, что не надо было немцу это делать, надо было идти войной, не сворачивая к дому своему…
Немец увидел Сержанта. Пальцы его сжались в кулак до побеления в суставах. Губы, вмиг загрубевшие, растянулись в оскале. Винтовка у него была закинута за спину, у Сержанта автомат на ремне, ладонь на шейке приклада, палец на спусковом крючке. Но, наверное, не было в его лице надлежащей суровости — кулаки у немца ослабли, оскал преобразовался в улыбку, и в улыбке этой была то ли просьба, то ли согласие.
— Вирт, — сказал Сержант. — Хозяин?
— Яволь, — улыбка немцева стала растерянной, он забормотал шепотом: — Кинд… Беби… — А сам все тряс ручку двери…
Сержант левой рукой распахнул дверь в подвал.
— Гее! — сказал.
В темноту, в восковой свет свечи, вела крутая лестница.
Сержант отступил на шаг, закинул автомат за спину и кивнул немцу: ступай, мол, я тебя тут дождусь.
Улыбка немца стала смущенной, даже униженной. Он шагнул вниз, неуклюже и тяжело, — наверное, нога у него была ранена, — стал спускаться. Шинель нараспашку делала его бесформенным и громадным в свете свечи.
Скорее всего тем, внизу, он показался зверем. Выстрел прозвучал сухой и негромкий, как шлепок мухобойки. Стреляли из маленького револьвера, наверное даже никелированного. Стреляла женщина — мужик, какой ни на есть, пальнул бы из двустволки или армейского оружия. Оружием Германия была завалена.
Солдат постоял секунду, схватился за живот обеими руками, подогнул голову и покатился по лестнице, громыхая винтовкой.
Сержант прикрыл дверь. Вышел на крыльцо. Шар солнца коснулся земли».

«Утром Сержант уже воевал в Потсдаме. Правда, войной это можно было назвать условно, поскольку Сержанту было велено от боя не уклоняться, но стрелять выше кустов.
— Понял? — спросил его генерал, командир части, именно он дал Сержанту такой приказ. — Ты ленинградец, ты понять обязан. Представь себе Петергоф. Довоенный, конечно. Это похоже. Парк прекрасный. За кустами мраморные Артемиды. Они хрупкие.
— Так точно, — ответил Сержант. — Понял. Немцы, если они там окажутся, будут стараться нас ухлопать, а мы в ответ будем весело палить в небо.
— Зачем весело — пали грустно…
А приказано было Сержанту прочесать королевский парк Сан-Суси.
Немцев в парке не оказалось ни военных, ни штатских — только солнце в регулярных аллеях с подстриженными кустами, чистые стекла оранжерей да девы белого мрамора.
Одноэтажный дворец Сан-Суси, который дал свое имя всему ансамблю, тоже был пуст. В золотистых залах лежали горы летней дешевой детской и женской обуви — наверное, нечем было прикрыть драгоценный паркет от ужасных русских фугасов.
Не было на стенах ни шпалер, ни картин, и это было красиво — ничем не заслоненное рококо — из залы в залу, как ленты кружев.»

Русские из перины

«Мы с Писателем Пе не первый раз ночевали в городах, еще не взятых. Танки — оружие для войны днем. Фауст-патрон — такая удобная и простая штука, — мальчишкам под силу и девушкам. Танк беспомощен в городе с узкими улицами, тесными перекрестками, низкими крышами.
В город, где нет противника, танки входят колонной с рассветом.
Тут мы с Писателем Пе их и поджидали с усталым видом: мол, не сомкнули глаз — все бдели. А как же иначе…
В тот раз даже замок в дверях ковырять не пришлось: хозяева спустились в подвал, позабыли его замкнуть. Мы пожевали на кухне курятину. У немца всегда вареная курятина в стеклянных банках на крайний случай — жили они голодно. Но ведь мы и есть крайний случай.
После курятины мы в спальню. Луна, снег и звезды освещение дают — крупное все разглядеть можно. Широкая кровать, подходы к ней с двух сторон, прикроватные тумбочки, шкаф, туалетный стол с зеркалом. Различаем, хоть и темно все же, — что-то розовое в мелкий горошек. Может, сиреневое. Может, даже голубоватенькое…
Нам, выходцам из коммунальных квартир, все эти оттенки в немецких спальнях казались чем-то греховно и непростительно буржуйским.
Залезли мы под перину, не снимая покрывала, чтобы кровать все же не казалась такой разоренной. Конечно, в башмаках и обмотках. Конечно, с автоматами — тут уж, греши не греши, — война.
Сверху перина. Снизу перина. Спим, как зародыши. Впрочем, у разведчика сон как бы марлевый — вроде еще спишь и вроде уже проснулся.
И вот я понимаю, что мне на ноги кто-то садится, как на свое…
Я тоже сел, автомат наготове. Писатель Пе из перины торчит, готовый чуть что стрелять. А у меня на ногах женщина. По силуэту — пожилая. Это ее кровать. Она на ней ребят своих зачала, и, наверно, воюют ее ребята где-то незнамо где — тоже солдаты. А может быть, уже не воюют. Наверно, она пришла взять что-то из тумбочки.
Писатель Пе говорит ей:
— Пардон, мадам. Извините, пожалуйста.
«Пардон, мадам» — понимают все.
Руки ее взлетают к лицу и вперед, словно она хочет нас оттолкнуть. Еще бы! Город ожидал русских. Откуда угодно. На чем угодно — на ослах, на верблюдах. Но не из ее любимой старинной кровати. И она рухнула. Без крика, без стона.
Мы поправили перины, положили женщину на кровать, рассчитывая, что, очнувшись, она примет все за мгновенный кошмарный сон, за причуду уставших от страха нервов.
До утра дремали мы в пустой пивной при въезде в город. Ее хозяин предусмотрительно оставил двери незапертыми, чтобы русские их не сорвали с петель.
— Пе, — говорил я, — если бы ты свое «извините, пожалуйста» не произнес, может, она и не рухнула бы. «Извините, пожалуйста» несовместимо с войной. Лучше бы ты «хенде хох!» крикнул. Старуха потеряла сознание не от страха — от абсурдности ситуации.»

«Пошел к Марату. Его деловая мать мчалась навстречу мне с противогазной сумкой через плечо. В доме вещей прибавилось, даже картина в золотом багете — «Нагая у водопада».
У Марата вокруг глаз трехцветные синяки: фиолетовое, зеленое, желтое. Правда, еще не сильные, но уже заметные. Сидит, паяет какую-то штуку, похожую на каркас.
Спрашиваю: Что это?
Отвечает: Галактика.
Говорю: Дянкин, ты очень плох. Нельзя ли тебе куда-нибудь в Сибирь?
Говорит: Если случится тебе попасть на фронт, ты за меня врежь как следует.
Говорю: Не сомневайся.
Спрашивает: Ты, правда, не видишь, что это красиво? Галактика!
Вру: Я-то вижу. Но… Понимаешь — сейчас война…
Врет: Понимаю…
В общем: разговор у нас не получился. Я обнял его, прижал к груди, а он как из жердочек, и чувство у меня такое отчетливое, что я лично перед ним виноват. И мой шифоньер стоит в его комнате, как вампир, упырь, саркофаг. Как крест.
Когда я пришел к нему в свой последний большой обход, он лежал тут в комнате и глаза его еще были осмысленны, но он уже был там, где мы встретимся с ним, и я сознаюсь ему, что его «Галактику» постиг все же — сначала умирающим, потом на протяжении многих лет жизни. Но тогда сердце мое было переполнено щемливым ожиданием военного чуда и сквозные объемы, и безмерная мерность, и большое в малом не могли коснуться моего сердца.
На фронте я поминал Дянкина часто. Я помню его всегда, он, гад, на пару с цветным телевизором подавляет меня. Паяя свою «Галактику», он, наверно, нашел мне место в таинственной ее геометрии, в вершинах ее сквозных пирамид, в спиралях ее полей.»

А утром я пошел.
Ночью навалил снег. Он все прикрыл. Непременные мазки выплеснутых у домов нечистот. Следы ушедших людей. Мертвого человека в ушанке, лежащего на занесенных трамвайных рельсах. Прокатанную редкими автомобилями колею.
Я шел мимо Стеклянного рынка. Мимо Василеостровского сада, где на открытой эстраде мы смотрели состязания борцов-профессионалов, где пела стройная и сильная Клавдия Ивановна Шульженко, где я впервые услышал «Тачанку» в исполнении Владимира Коралли. Шел мимо игуанодона. Там же, в музее геологического института, был кристалл соли — куб с гранями метр на метр. Из всех экспонатов этого замечательного небольшого музея я помню скелет игуанодона, прозрачный соляной кубометр, который полагалось потихоньку лизнуть, и копию золотого самородка, похожую на золоченую коровью лепешку.
Дальше был чужой район, куда мы ходили играть в футбол или драться.
Неожиданный чудесный приход Натальи взбодрил меня, даже придал мне прыти. Я шел, как мне думалось, развернув плечи.
Город был пустынен. Но уже выходили укутанные в шали дворничихи, расчищали дорожки к парадным. Наверно, они расчистят и тротуар, я же шагал по нетронутому чистому снегу.
День разгорался, хотя и не был солнечным, но стало светло. Ощутимо светло — может быть, этот свет шел изнутри меня. Но скорее всего я просто отвык от света — за хлебом я ходил по вечерам и молча жил в ожидании следующего вечера.
На Петроградской стороне народу было побольше, но все равно мало.
Путь, который я еще недавно проделывал, затрачивая чуть больше часа, я прошел за четыре часа — это, как мне казалось, с развернутыми плечами и большой прытью.
Гараж стал пустым и гулким. Он промерз насквозь. Все внутри было в инее. Иней скрыл грязные пятна на стенах и копоть на потолках. Во дворе стояло несколько бортовых машин. Как мне сказала Изольда, на них возили трупы. Трупы возить выгодно, за каждую ездку давали двести граммов хлеба — дополнительно. Мужиков-шоферов нет — собрали со всех гаражей женщин. Но больше двух-трех ездок в день они не делают, работа очень тяжелая.
Изольда совсем угасла. Глаза ее стали пустыми, волосы тусклыми. Я расписался у нее за три зарплаты. И все же интересно — зарплату за умершего она могла мне выдать, но вот карточку не могла. И себе не могла взять.
Я прошел на свое рабочее место. Там было пусто и скользко — кто-то пролил воду, наверное, упал с ведром. Вода разлилась широко и замерзла. Рядом с лужей валялась покрышка от ЗИС-105, я попробовал ее отодвинуть к стене и не смог. Может, она примерзла? Нет. Я ее все же с большим напряжением сил поставил на ребро и, задыхаясь, подкатил к стене. Зачем? Не знаю. Но когда-то я без талей вынимал из «эмки» мотор. Мне казалось, что это было очень давно — в молодости.
Откуда-то тянуло дымом. Я пошел на дым. На первом этаже у чугунной круглой печки с конфоркой сидели крепкие женщины в ватниках. Лица их были неподвижны. Одна из них уступила мне место. Сама принесла себе откуда-то венский стул.
Я сидел долго, может быть, час. Женщины ушли — это были шоферы с тех грузовых машин.
Потом я пошел. Я шел медленно, экономя силы. Кварталы домов становились неимоверно длинными. Мне казалось, что не я иду так медленно, не меня покидают силы, но таким грандиозным, таким печальным и ледяным становится мир. Особенно плохо мне стало, когда я перешел Тучков мост, уже на Среднем проспекте. Мне все время хотелось сесть, однако я знал: если сяду — умру. Я останавливался у столбов, но и стоять долго, я понимал, было нельзя. Я считал до двадцати и шел дальше. Наверное, со стороны я выглядел смешно, если может выглядеть смешно обреченный. Почему-то в этом моем пути я вспоминал не маму, не брата, не бабушку, которая у меня была после брата на втором месте, а может, я любил их одинаково сильно и оба они для меня были светом ума и светом сердца, — нет, я вспоминал своего дружка Марата Дянкина. Его глаза, которые просили меня выжить и сохранить память о нем, о парнишке, который каким-то чутьем и талантом пытался постичь иные измерения, даже не зная о возможности существования многомерных миров. Мне казалось, что я иду в пространстве Дянкина. Дома по сторонам воспринимались мной как нереальное нагромождение грязного льда. Все ледяное. Даже люди. Полоса, в которой я перемещался, все время меняла свои очертания, размеры и даже цвет. Снег в этой полосе был то зеленым, то фиолетовым, но все чаще и все продолжительнее — красным.
Я вновь шел мимо игуанодона и соляного кристалла. Именно там, у геологического института, я вдруг понял, что останавливаться у столбов мне больше нельзя, можно только идти и идти от столба к столбу. Столбы, когда я преодолевал их тяжелое притяжение, как бы падали за моей спиной, обращаясь в прах, — я ощущал только форму столба, стоящего впереди, — он тянул меня, обещая покой. Но я говорил себе: «Мимо, мимо. Не останавливайся. Только не останавливайся».
Я спрашиваю Писателя Пе, какого черта он так часто прибегает в своих рассказах к фантастическим совмещениям миров, — разве он был в Блокаде, видел глаза Горгоны? Ни черта он не был. Блокада сделала несъедобное вкусным, распрямила спирали, углы превратила в овалы и главным измерением сделала единственно верное измерение нашей жизни — наши шаги.
У Стеклянного рынка, у булочной, стояла очередь. Я шел мимо, и вся очередь, посмотрев на меня, опустила глаза. Она ничем не могла мне помочь.
Из булочной вышла девочка. У нее в руках было два куска хлеба. Она подошла ко мне и сказала:
— На… — Она протянула мне хлеб, но я не взял — взять означало бы остановиться.
— Что ты делаешь? — прикрикнула на девочку какая-то старая женщина. — Это чей хлеб?
— Бабушкин, — сказала девочка. — Бабушка померла. — И она заплакала.
Я не обернулся, не сделал попытки запомнить ее лицо — обернуться означало бы упасть…
Я шагал от столба к столбу. Лента моего пути становилась зыбкой, как пожня; мхи и осока на ней были красными, красными…
Нужно было еще подняться на третий этаж. Этот прием давно отработан. Берешь ногу руками повыше колена, ставишь ее на ступеньку и, опираясь на колено руками, распрямляешься. И снова ставишь ногу руками на следующую ступеньку. И так все выше, и выше, и выше…
Когда я вошел в свою комнату, мне навстречу из зеркала с золоченой рамой шагнуло чудовище с красными рачьими глазами и посиневшим голым черепом. Шапку я почему-то снял перед дверью. Глаза мои вылезли из орбит не фигурально, но просто вылезли. Они торчали. Они висели, как две громадные вишни, — белков не было. Только черный зрачок посреди красного.
Я не упал. Я опустился на колени. Прежде чем упасть, мне хотелось поправить глаза — засунуть их обратно в глазницы. Но на это у меня не хватило сил.

@темы: Искусство, любовь, которую ты нашел в аду

---

Нашла три интересных сборника статей по военно-исторической антропологии от института российской истории РАН.
Военно-историческая антропология - срез "человек и война", рассматриваемый не только с точки зрения истории, но и социологии, психологии и прочем. Времена разные - проблемы одни и те же.
Зачиталась сейчас Щербининым, что-то в голове теперь накуривается про "капитана Курточкина" (Татьяну Маркину, одну из первых женщин, переодевшихся солдатом при Екатерине Второй).
Очень интересные там исследования по первой мировой войне; да и вообще эпохи охвачены совершенно разные. Посмотреть-почитать можно здесь.

Вчера решила посмотреть какой-нибудь немецкий фильм в оригинале. Наткнулась на прошлогодний "Наши матери, наши отцы" о Второй Мировой и не отрывалась от просмотра до трех ночи. Фильм тяжелый, хоть его и пытались сгладить некоторыми чудесными спасениями, и, надо сказать, я редко думала о простых немцах и об их восприятии войны. Многие возмущаются тем, как были показаны поляки, украинцы и русские, но дело в том, что в фильме - это концентрированное выжженное несчастье, и самое главное, что хорошее в них пересиливает. История Лили - христианская история, несмотря ни на что. Шарлотта выдала ее СС, и когда они встретились вновь, Лиля могла бы убить ее - война же, вражеская медсестра! Но она пожалела ее, не запомнила зла ("С кем же мы будем строить новую Германию?"). То же относится и к польскому лидеру партизан: евреев он ненавидел, но все равно помог Виктору спастись, потому что увидел человека, а не абстрактное пятно абстрактно плохой национальности.
До конца надеялась, что выживут все пятеро друзей, и Грету, мечтавшую стать актрисой, не расстреляют в тюрьме, а Фридхельм перестанет быть зверем и вернется к стихам и книгам (самое, наверное, страшное перевоплощение - из человека, который защитил еврейскую девочку от СС, в начале войны, он стал выжженным, безжалостным: вешал партизан, расстреливал и достреливал, но именно он в последний день спас своей жизнью глупых мальчишек из "Гитлерюгенда". Не потому что герой, а потому что понимал, что ему лучше не существовать).

@темы: история, Искусство, монолог убийцы/жертвы, Россия при Екатерине Второй

---

Из архивных дневников В.О. Богомолова (творческий метод).

Октябрь 1951 г. — Задумал написать приключенческую повесть для юношества. Тема старая, а повесть будет новой.
Ноябрь 1951 г. — Начал писать и обдумывать повесть для юношества, отдельные главки (три) уже готовы.
31 декабря 1951 г. — Разобрал материалы повести «Осенью сорок четвертого». Горы бумаги, все, кажется, ясно, а за «стол» сесть трудно. Нужна повседневная тренировка, хотя бы — два часа, но каждый день.
4 августа 1952 г. — Пишется тяжело, самое трудное — биографические экспозиции (прошлое) героев. Как ни стараюсь, получается публицистика (язык очерка). Основательно ознакомился с журналом «Литературная учеба» за 1938–41 гг., сделал много полезных выписок.
18 сентября 1952 г. — Надо изменить мой «творческий метод». Нужно писать понемногу, все главы «начерно», потом снова писать и дописывать, но не работать над одним куском сутками, отделывая каждую строчку. Этим займись потом, а сейчас медленно и упорно тянуть все главы понемногу.
1–7 октября 1952 г. — Работал над повестью. Двигается очень медленно, буквально на несколько строк в день. Почему так? Надо оторваться от материала, отойти в сторону. А когда погружаешься в эпизод, то дело идет туго. В Библиотеке им. Ленина просмотрел «Огонек» и газеты за 1944 год. Для книги полезного нашел очень мало, но занятие само по себе очень нужное и полезное. В дальнейшем при работе над произведениями нужно будет обязательно заглядывать в газеты и журналы военного времени.
14 октября 1952 г. — Сделал очень неплохую сцену, однако экспозиция героев разрастается сверх меры. Не дай бог, моя повесть будет грешить многословием.
Декабрь 1952 г. — Работал над повестью, но уже с меньшим успехом. Это, очевидно, дело настроения и обстановки. Надо больше думать над каждой сценой. Вот сделал страничку, работал не один день, а теперь посмотрел — и не нравится, и марать дальше просто не решаюсь: а вдруг напорчу? Читал о собаках и собаководстве. Не так уж интересно, но нужно для одной из глав книги.
3 июля 1953 г. — Есть хорошие озарения для повести.
16 сентября 1953 г. — Сегодня случайно обнаружил, что действие повести, которую я пишу, происходит на границе Белоруссии и Литвы — левобережье Немана, то есть там, куда поехала отдыхать моя сестра — в Друскеники. Так как я не смогу в этом году там побывать, срочно отправил ей письмо с просьбой внимательно посмотреть, запомнить и записать то, что мне пригодится для работы, и не со слов экскурсоводов, а как живое восприятие очевидца:
1. Характерные черты, детали, приметы тех мест (в строениях, селениях, дорогах и людях). Характерное и типичное только для тех мест.
2. Лес. Какие породы деревьев, густота и вид его в начале и конце сентября.
3. Характерное во внешнем виде маленьких станций (Поречье, Саново, Марциканцы, Варена и т.д.).
4. Внешний вид деревень, особенно характерные признаки домов этой местности. Отличие от России.
5. Правобережье и левобережье Немана в этом районе.
6. Фотографии тех мест, любые открытки — современные или старинные.
25 сентября 1953 г. — Прочел несколько книжек о разведке и контрразведке: это или воспоминания профессионалов начала века, но чаще — развесистая клюква. Уяснил для себя главное — как не надо писать свою повесть.
Сентябрь 1954 г. — Поездка моя в Белоруссию была утомительной, но привез много материалов и впечатлений. Исписал около 300 страниц.
Ноябрь 1954 г. — Вчерне выстроил план и композицию первой части повести «Позывные КАОД». Окончательно определил основные персонажи: Алехин, Таманцев, Блинов, Егоров, наделив каждого плотью, характером, мыслями и конкретными действиями.
Ну, ребята, — теперь работайте!

Весна 1956 г. — Интенсивно работал в библиотеках и прочел много книжек о войне, разведке. Не впечатлен. В художественном отношении очень слабые. В большинстве из них — надуманные коллизии, сюжеты малоправдоподобные; отсутствуют «окопные запахи», «малая пахота» — поверхностное, бледное изображение действительности; язык неважный, часто встречаются затасканные, «легкие» сочетания слов; довольно серые, очевидно «кабинетные», пейзажи; громкие и неверные диалоги. Там же, где автор приплетает действия разведчиков в тылу у немцев, сразу начинается дурное сочинительство — литературщина.
Но для повести нужно — и ты читаешь! Удивляешься однообразию сюжетов и положений. Очевидно, есть вещи, написанные на литературном фундаменте, под впечатлением прочитанного, а не увиденного и пережитого. О неизвестном не надо писать! Нужно писать только о том, что ты знаешь сам и знаешь эту проблему лучше всех! Я еще и еще раз убеждаюсь в этом и смогу совершенно по-новому написать повесть.
3 июля 1956 г. — Определил для себя при работе над повестью главные положения, которым должен следовать и придерживаться, чтобы избежать наиболее частых штампов в детективной литературе.

А. Главные мысли по перестройке, доработке и усилению повести

1. Дать (с самого начала) не менее трех версий, причем Павловского ввести раньше Николаева и Сенцова.
Эти три версии должны существовать и поддерживаться до самого конца, всеми усилиями, даже в последнем эпизоде задержания (на поляне) подлинных шпионов.
2. Некоторые главки (желательно короткие) делать от первого лица, а именно от лица Блинова, Алехина, Егорова, Таманцева. При этом совершенно необходимо индивидуализировать язык и лексику. Сделать все, чтобы проявились и выказались характеры и судьбы героев.
В этих главках от лица персонажей они должны высказывать свои мысли, предположения и сомнения.
3. Для создания напряжения и ощущения опасности Таманцева должны в лесу (в самом начале) обстрелять. С той же целью Алехина, очевидно в последней главке, необходимо убить.
С той же целью отдельные тропы в лесу минированы (разведчики натыкаются на мины и, по необходимости, обезвреживают их).
4. Все откровения Алехина и Таманцева (о себе), а может, и других (Егорова), не давать в начале, а дать не раньше середины повести.
5. Сделать второстепенных персонажей — Аникушина, Гролинскую, Шевчука и других — полнокровными образами. Показать через них время, обстановку, войну, меняющую и калечащую судьбы людей.
6. Использовать прием замедления: изложение ситуации, доведенное до большого напряжения, прерывать описанием других обстоятельств (документы, отступления), которые в свою очередь обрываются. Каждое действие в повести непременно должно быть мотивировано.
7. Задействовать прием ложной развязки: острая ситуация как будто разрешается, внимание готово снизиться, но вдруг выступают новые обстоятельства — и все меняется.
8. Прием литературной техники: в середине повествования отношение к вещам, благодаря изменившемуся положению, само изменяется, и вещь осмысливается внезапно совершенно другим образом.
9. Подготовка должна начинаться издалека, применение ее обусловлено важностью подготовляемого момента, и здесь лучше использовать косвенные пути подготовки.
10. Из всех видов «тайн» наиболее интересным для построения напряженного действия является тот случай, когда читатель знает все о действующих лицах — и об опасностях, и о радостях, их ожидающих, хотя сами герои этого не знают...
11. Не допускать никаких искажений в деталях, повесть должна убеждать жизненной правдой.
12. Для диалога: культура абзаца, культура фразы.
13. Емкость и плотность прозы определяется не только художественной изобразительностью, но и драматургией, а также информативностью каждой главы, каждого эпизода и, более того, по возможности каждого абзаца.

В. Основные положения при работе над детективной повестью

Наиболее частый недостаток современной приключенческой литературы — отсутствие человека, точнее — героя.
Стремиться, чтобы диалог был везде жизненным, естественным, а не носил служебный, информационный характер.
Главное — раскрыть характеры людей, чьи проницательные решения сложных задач должны возбуждать жгучий интерес читателя.
По возможности наделить героев большими чувствами и глубокими мыслями.
Одной любви к своим героям мало, необходимо дать им внешность, индивидуальные характер и привычки.
Необходимо знать своих героев с ног до головы, уметь представить их в любой обстановке, в любом положении.
Стремиться показать волю и находчивость героев, их быстроту и выносливость, хладнокровие и отвагу, настойчивость и самообладание.
Диалог персонажей, быстрый, живой и занимательный, должен вытеснить скучный, поучающий авторский монолог.
Главное — это раскрытие тайны, связанное с опасностью, с борьбой, с проявлением мужества, находчивости, упорства, наблюдательности.
Привлечь внимание читателя не острым положением, а тем, как герои проявляют себя в таких ситуациях.
Война должна быть самым главным и ответственным героем повести.
При работе с документами необходимо отмечать, откуда, из какого источника добыто сведение, — самое основное правило достоверности.
Для конкретного эпизода используй личный реальный опыт.
Избегать штампов — седовласый генерал, выступающий в роли, так сказать, духовного отца; полковник — передаточная инстанция; капитан (или майор) — основное исполняющее лицо и лейтенант — начинающий и ошибающийся чекист, образно выражаясь, на «подхвате».
Иметь и поддерживать в себе большой интерес к проблеме и горячее желание разрешить ее. Это стимулирует работу мозга.
Проблема должна быть четко определена — ясно сформулированный вопрос содержит в себе половину ответа.
От характера развязки зависит и характер завязки, конец диктует начало.
Хороший детектив учит логическому мышлению, наблюдательности, умению сопоставлять и анализировать факты, строить и тщательно анализировать гипотезы. Настоящий детектив учит благородству, смелости, честности, преданности своему делу.
Сюжет повести должен вжиться в реальную обстановку и атмосферу, что позволит войти в образ каждого участника для понимания их внутреннего мира и мотивации их поступков. Точность изображения — первый признак художественной правды.
Из этого и исходи!
...Есть писатели умные, другие — вкладывают душу в произведение. А у меня ничего нет, и я пишу жопой. Нужно продумать свой сюжет, прочувствовать его. Хорошо пишешь то, что чувствуешь и знаешь лично. Носи свой сюжет долго, повсюду, спи с ним, в конце концов он придет. Нужно замкнуться в строгий план, развитый со всей возможной обстоятельностью, и не отходить от него ни на шаг.
Необходимо быть жестким и требовательным к самому себе, необходима ежедневная регулярная работа, которой все прочее должно быть принесено в жертву.
Пусть первый черновик будет очень несовершенен и рукопись предстоит переписать еще восемь или десять раз — все равно надо гнать повествование к концу, а потом уже снова и снова возвращаться к тексту и вести работу до конца.

В. Предельная достоверность в описаниях:

1. Ввести конкретные реалии и характерные мелочи быта, природы.
2. Четкая временная привязка (дни недели, часы, минуты).
3. Введение документов (сводки, приказы, рапорты, донесения).
4. Изучить карты и нанести точное расположение воинских частей 2-го и 3-го Белорусских фронтов.
5. Смоделировать и проиграть описываемую ситуацию на местности.

Август-сентябрь 1956 г. Поездка в Белоруссию

17-го августа. — 71-м поездом в 15.45 выезжаю из Москвы.
Еще в Москве разработал маршрут: Минск — Лида — Гродно и несколько маленьких городков и селений.
Вагон цельнометаллический, но уже не выглядит таким чистеньким и нарядным, как это было, когда они только появились.
Мои соседи по купе: жена железнодорожника из Минска с 16-летним сыном, которого она возила на лечение в Ленинград. Мать очень неглупа, начитанна. Лицо красивое, с большими приветливыми глазами. Рассказывает, как ее застала война в Белостоке. Проснулась от взрывов и ехала под бомбами с детьми. Голос у нее не очень громкий, грудной и мелодичный. Представляю, глядя на нее, как хороша она была в молодости: сейчас растолстела, виски поседели. Подросток простой, заурядный, с заболеванием нервов (а быть может, психики). На нижней полке, напротив меня — какой-то техник или мастеровой — он под градусом, его изрядно развезло, по натуре самоуверен, видимо, считает себя весьма бывалым и ухватистым в жизни. В рассказах его мало интересного, вроде кое-что знает, но понятия его поверхностны. Курит не переставая, зубы желтые и почерневшие. Едет в Смоленск за своей дочкой. На полке надо мной — девушка, 25 лет, русоволосая, приятное лицо и фигурка неплохая, но чего-то не хватает: женственности или кокетства, как у городских женщин. Уже лет 5 работает на текстильной фабрике под Москвой — производство вредное, в цехах жарко. Едет в отпуск, в деревню. Постель она не берет и всю ночь не спит — лежит, читает «Молодую гвардию», видно, боится, что украдут чемоданы: везет матери продукты и подарки. О себе говорит только во множественном числе: «Мы решили перечитать», «Мы работаем», «Мы получаем» — и только «мы» и «у нас». Забавно!
Не сплю, в окне проплывают зеленые холмы. Подъезжаем к Смоленску. На место сутулого техника садится капитан-артиллерист. Ему около 40 лет, но выглядит моложе, в кителе, лицо красное, обветренное, крайне словоохотливый. Впрочем, высказывает всем известное: о нищете в селах, о негодных дорогах, о том, что в магазинах ничего нет, кукуруза «не родится». Оказывается, он политработник. Рассказывает с беззлобным негодованием о своем начальнике, подполковнике, по-видимому замполите полка. У этого замполита жена бывшая актриса, сейчас руководит самодеятельностью в Доме офицеров. Супруги любители кошек — у них шесть или семь кисок. Всем в гарнизоне это не нравится; смеются и возмущаются, по вечерам, проходя мимо их дома, кричат: «Мяу!» Я же в увлечении кошками не нахожу ничего предосудительного. Кругом творятся более возмутительные дела.
Минск встречает неприветливо — дождем. Сделал отметку на билете и пошел искать пристанище. Обегаю гостиницы: «Беларусь», «1-я Советская», гостиницу ЦК — мест нигде нет. В столовой гостиницы ЦК обедаю — это лучшая столовая в городе. Решаю ночевать в комнате отдыха на вокзале. Пешком отправляюсь смотреть Минск, против прошлого года он стал еще лучше. Довольно красивые здания разнообразной архитектуры составляют целые ансамбли. Особенно хорош проспект им. Сталина, бывшая Советская улица. Иду проспектом на Комаровку, на базар, где я не был 11 лет, т.е. с лета 1944 года.
Вспоминаю Аббасова, солдат взвода и лейтенанта, который заболел гонореей, чтобы не ехать на фронт. На базаре народу мало, цены соответственно высокие. Ем зеленые и дорогие яблоки, отправляюсь трамваем на Старо-Виленскую.
Знакомый район, знакомые улицы. Много новых зданий, но улицы я узнаю. В доме № 14, кв. 2 я хотел найти сослуживца, но увы... А как хотелось расспросить о старых знакомых и товарищах.
Купаюсь на озере и возвращаюсь. По дороге захожу на Мопровскую — ул. Мопра, 95 — и несколько минут разглядываю это здание, такое знакомое и изменившееся. Теперь в нем живут: грязь и беспорядок во дворе; на балконах — бабы, во дворе — сарайчики. Старо-Слободской и Старо-Виленской прохожу на Торговую, стараюсь найти новое здание Управления, которое в 1945 году строили баптисты. Прошел несколько кварталов, наконец вижу нечто похожее. Подхожу. С двумя створками металлические ворота, в окне у подъезда — солдаты. Решаю зайти сюда завтра. Ужинаю в ресторане. Дорого и невкусно. Знакомлюсь с соседом по столику: приезжий из Вильно, в командировке, по всей видимости снабженец. Разговорились. Он родом с Украины, с Подолии, до 1953 года служил в Советской Армии. В Понарах (под Вильно) был зам. нач. штаба отдельного батальона. В июне 1953 года его, в связи с тем, что он еврей, уволили из армии. Внешность у него типичная, но парень он славный, деловой и не мелочный. Вечером смотрим с ним «Седьмое небо» на летней площадке Первого кинотеатра (построенного немцами). Ночую в комнате отдыха, расположенной в крыле здания вокзала на 2-м этаже. Много проезжающих, все места заняты. Какой дурак придумал разместить здесь комнату отдыха? Под окном останавливаются и оглушительно гудят паровозы, шумные посадки и выкрики.
19-го, пятница. — Утром отправляюсь разыскивать Управление. Зашел в бюро пропусков МВД и КГБ. В первом мне дежурный, старшина, не глядя на документы, сказал: «Где-то на Октябрьской». В КГБ дежурный, тоже старшина, проверяет документы и предлагает позвонить в секретариат. Он не знает или боится сказать, скорее последнее. Секретариат не отвечает.
15.00 — в УОО КГБ{68}. Нач. секретариата — майор К. — высокого роста, плешивый; нач. Управления — полковник С. — выше среднего роста, плотный, волосы пшеничного цвета с проседью, коротко стриженные, загорелый, глаза — серые. На кителе три ряда орденских планок, под ними — значок депутата Верховного Совета СССР. Голос хриплый, грубый. Доброжелательный. Получаю необходимую информацию и специальное разрешение на проживание в приграничной зоне.
18.00 — посетил музей Отечественной войны. Купил крупномасштабные карты Белоруссии и Гродненской области.
19–20 августа. — По рекомендации УОО ездил в Борисов, Печи. Меня ждали. В архивном отделе разузнал о многих бывших сослуживцах{69}.
23 августа. — Поездом № 75 из Минска еду в Лиду. В вагоне знакомлюсь с попутчиком — некто Павлюков, лет пятидесяти, загорелый, с чуть вислым, с горбинкой носом. Охотно рассказывает, что сидел по 58-й статье. Интересуюсь, за что. Оказывается, при немцах служил в полиции в Смоленской области (сам смоленский). После освобождения был взят в Красную Армию, якобы воевал, имел ранение. Демобилизовавшись, на родину не вернулся (безусловно — скрывался), поселился с семьей в Западной Белоруссии. В апреле 1949 года был арестован, осужден к 25 годам лагерей. Просидел 7 лет, освобожден определением Военного трибунала Московского военного округа с применением Указа Президиума Верховного Совета от 1955 года со снятием судимости и без всяких поражений и ограничений в правах. Охотно показывает свои документы. Говорит неправильно, употребляя диалектные слова. Павлюков рассказывает, что лагерь находился в 300 км от ж.д. и продукты туда завозили водой один раз в год — это ему кажется особенно значительным.
В лагере в последние годы было хорошо. Если бы не родные, живи, и уезжать не надо. Попадались и «урки». Были случаи побегов, но возвращались сами — никуда не уйдешь. В лесах — лесники-чалдоны.
Когда в купе заходит разговор о репрессиях и один пассажир говорит о чрезмерной суровости, Павлюков повторяет: «Вот вы верно говорите, вот это правильно». А когда женщина из р-на Василишек, у которой спалили хату полицаи и погибли близкие, говорит, что с бандитами так и надо поступать, он протестует: «Разберитесь, кто бандит, а кто в полиции служил. Это другое дело». Пытается доказать, что в полицию всех брали насильно и ничего нельзя было поделать. В конце концов соглашается, что наказывать за службу в полиции надо было, но не так сурово. Он и отделался легко. Едет он в Лиду, где у него семья. В лагере якобы приобрел несколько профессий, теперь не пропадет. Паспорт у него без ограничений, что несколько удивляет.
Мне его вовсе не жалко.
В горотделе милиции в Лиде ставят отметку в паспорте.
24–26 августа 1956 г. Вороново, Гродненской области
Приехал рано утром, погода сырая. Вороново — захудалое местечко на шоссе Лида — Вильнюс километрах в 35-ти от Лиды. Отправляюсь в гостиницу — небольшая, комнат шесть; при гостинице живет дежурная — Лёдзя, полька, записанная белоруской, здоровая, внешне приятная девка 20 лет, от которой исходит сильный запах картошки, варенной в мундире, — для поросенка. Зав. гостиницей — женщина 21-го года, в положении, с продолговатым лицом и коричневыми неприятными глазами, одета неряшливо, ходит босая, как и Лёдзя. Муж ее, в сером ношеном комбинезоне и армейской фуражке, недавно из армии, работает на электростанции.
Чайная — грязная забегаловка, с сонной неопрятной буфетчицей, она трет руками немытое лицо, затем режет хлеб.
За околицей, прямо у леса — узкое длинное место, огороженное штакетником с проржавевшей вывеской:
Братская могила 1834 евреев, замученных и расстрелянных немецкими бандитами и их пособниками в м-ке Вороново 11 мая 1942 года.
Вечная память!
В гостинице немало народу, грязновато, в комнате простуженно хрипит репродуктор.
Заведующая непомерно любопытна, задает десятки вопросов: откуда приехал? зачем? как долго пробуду? куда иду? вечером — где был? Когда беру паспорт, чтобы получить деньги по аккредитиву, интересуется — зачем? и напоминает, чтобы сразу же вернул паспорт.
Просил разбудить в половине шестого, разбудили же в 6.45. Спешно умылся — и к автобусной остановке. Она помещается у костела рядом с развалинами крепости. Пасмурно, моросит мелкий дождичек, улицы пустынны. На автобусной остановке человек 50, в большинстве гражданские, местные, узнаёшь их по акценту. Автобус Лида — Вильно новый, как в Москве. Места нумерованные, проверять билеты заходят к моменту отправления. Репродуктор на столбе орет о силосовании кукурузы. В 7.00 отправляемся. Покрытие булыжное, автобус трясет, и внутри все дребезжит.
Утром, собираясь умыться, обратил внимание на мужчину, лет 35-ти, невысокого роста, коротко остриженного, с челкой, который брился у зеркала. Чтобы не обрызгать его, прошу Лёдзю вынести полный таз грязной воды и затем моюсь.
Погода дождливая, неуютная. Двое суток — с раннего утра до позднего вечера — шатаюсь по окрестностям, делаю пейзажные зарисовки, отмечаю характерные особенности местности, леса, дороги, говора и одежды жителей. Вживаюсь в образ шпиона-агента, радиста. Покупаю 2 кг яблок, погружаю их в небольшой посылочный ящик (купил на почте), выбираю место в лесу и под видом рации его закапываю на опушке (яблоки я успел съесть). Набродившись до устали, вернулся в гостиницу со связкой книг (с десяток томов Чехова и Лондона приобрел в местном книжном магазинчике).
Открываю дверь в комнату и с удивлением вижу в ней того самого утреннего стриженого. Он говорит, что дверь в комнату была не заперта, поэтому решил зайти по-соседски, чтобы скоротать вечерок, и спрашивает, играю ли я в шахматы. Отвечаю, что не играю, и, сняв пиджак и полуботинки, валюсь на кровать и засыпаю как убитый.
Наутро я обнаружил, что в вещах моих кто-то рылся: перевернуты листки с пейзажными зарисовками леса и дорог, не на месте лежит одна из карт, но ничего не пропало, связка с книгами не тронута.
Зав. гостиницей заявила, что она ничего не знает, целый день вместе с дежурной копала картошку и никаких посторонних в гостинице не было.
Не могу отделаться от неприятного чувства.
Проглянуло солнце, и я вновь отправился к лесу.
Возвращаюсь в гостиницу в 16.00.
Спустя пару минут раздался стук в дверь, и в комнату заходят лейтенант милиции, который представился начальником Вороновского отделения, и зав. гостиницей. В руках лейтенанта — мой паспорт и карточка, интересуется, откуда я и какие у меня есть еще документы. Подаю ему пенсионную книжку, в это время дверь открывается и заходит стриженый и тоже заглядывает в документы. Его любопытство меня бесит, я спрашиваю его: «Вы тоже сотрудник милиции?» Он отвечает: «Нет». — «Тогда почему вы смотрите документы. Вам не положено». Лейтенант тихо говорит остриженному: «Вроде всё в порядке». Тогда тот берет мои документы и протягивает мне свое удостоверение. Читаю: «Сотрудник Управления Комитета госбезопасности по Гродненской области старший оперуполномоченный Альмяев». Внимательно смотрит мои документы, задает вопросы, затем предлагает пройти в отделение «кое-что выяснить». Я отказываюсь: «Проверяйте здесь». Он настаивает на своем. Нач. милиции вежлив, нерешителен, и явно видно, что он пришел по указанию. Его вежливость меня обезоруживает: «Разве мы вас чем обидели?» Я собираюсь, и мы все идем в отделение, где поднимаемся на 2-й этаж. В кабинете начальника — письменный стол, к нему приставлен столик с двумя стульями, справа у стены бедненький ободранный диван.
Альмяев начинает самый настоящий допрос: кто я на самом деле? Что делаю в лесу? Что означают мои записи? Для чего мне карта Гродненской области и что означают отметки на ней? Куда я дел ящик и что в нем? В конце сообщил, что он вынужден меня задержать до выяснения и, если я все не расскажу и не представлю «объект» (это о ящике), — вынужден будет препроводить меня в Гродно, в Управление КГБ. В конце концов все трое едем на мотоцикле в лес, где они выкапывают пустой ящик и — ничего не понимают. Я предупреждаю, что они за свои действия понесут наказания.
Вечером я написал заявление.
г. Лида, БССР
Нач. отдела Комитета госбезопасности
подполковнику Шерстневу
Уважаемый тов. Шерстнев!
По возвращении в гостиницу 25 августа я обнаружил, что в вещах моих кто-то рылся. Не тронута была только связка с книгами. Как заявила зав. гостиницей, она вместе с дежурной копала картошку и ничего не знает. Пропаж вроде бы не обнаружил, но факт сам по себе возмутительный.
26 августа Ваш сотрудник, старший оперуполномоченный Управления Комитета госбезопасности по Гродненской области т. Альмяев, несмотря на то, что я представил ему все документы: паспорт с отметкой Лидского городского отдела милиции о прописке, пенсионное удостоверение, карточку проживания в гостинице Вороново и специальное разрешение на проживание в приграничной зоне, выданное в КГБ г. Минска, учинил мне незаконный допрос с выездом в лес.
Как заверил меня т. Альмяев. к обыску (а это был именно обыск) он непричастен.
Я сообщил об этом инциденте прокурору района.
Считаю нужным обо всем этом поставить в известность и Вас.

26 августа 1956 г.
20.10
гостиница Вороново.
27–29 августа. — Рано утром уезжаю в Радунь, в 30 км от Лиды. В Радуни, в стороне от села, красивый костел, высокий, каменный, внутри — очень светлый, расписанный. Показывала мне его сторожиха, маленькая живая полька лет 50-ти, ксендза не было. Отзывалась о нем, как я мог понять, нелестно: хороший куркуль и стяжатель, имеет черный «ЗИМ» — единственный на весь район, сам водит. Близ костела две могилы: предыдущего ксендза и какого-то Бронислава, уехавшего в Америку, там разбогатевшего и пожертвовавшего крупную сумму на строительство костела.
В самой Радуни — высокий серый обелиск из цемента:
Здесь похоронены партийно-советские работники, погибшие при исполнении служебных обязанностей в 1945–48 гг.
Лерко Г. П.
Нестеров А. М.
Логовой Ф. П.
Захаревич М. М.
Высоцкая О. В.
Кроликов В. Ф. ... (всего 11 человек)
Память о них навсегда сохранится в сердцах советских людей.
Радуньский район экономически отсталый. Гостиница еще меньше, чем в Вороново, и хуже. Зато чайная — новое светлое и просторное здание — очень выгодно выделяется среди подобных заведений в районе: большой выбор блюд, чистота, даже стулья в чехлах. И в магазинах порядок.
Старшая официантка Татьяна Игнатенко, член ЦК профсоюза работников потребкооперации (очень этим гордится!), среднего роста, светлая шатеночка с густыми усиками на верхней губе.
Официантка Ира, молоденькая, не в меру любопытная, прямо в душу лезет: «Вы недавно приехали? Вы у нас впервые?» Все это мне напоминает зав. гостиницей в Вороново (заметил, что официанткам, работникам прилавка и парикмахерам я почему-то нравлюсь).
30 августа. — Обошел лес вокруг Радуни, съездил в Острино (центр Василишского района), Новый Двор, Ляхи, Казик.
31 августа. — Я уже в Гродно. Древний городок, чистый, зеленый, красивый. Остановился в гостинице «Белоруссия» — цивилизация! Наконец-то отмылся от лесного бродяжничества, привел в порядок одежду и обувь. Решил поработать здесь, но на следующую ночь или очень раннее утро (не было и 5 часов) — в коридоре шум, суета, стучат в дверь и через дверь просят срочно освободить номер. Что произошло? Выхожу в коридор, и зам. директора гостиницы, невысокий блондин в сером костюме, объясняет: «Утром приедет польская делегация. Нам надо срочно подготовить номера. Разве вас не предупреждали?» Позже оказывается, что эта делегация всего-навсего команда футболистов Белостокского воеводства...
В Москве еще не раз возвращаюсь к «пейзажным зарисовкам», так напугавшим Альмяева.
Остался ими доволен; детали усилят достоверность повести.

Люблю этого писателя.

@темы: XX век, учебное, Искусство, влюбленные весенние коты

---

 

Animal Commands

In different languages what do we say when we tell an animal to do something?

Animal Command

Danish

Dutch

English

Finnish

French

German

Greek

Hebrew

Hungarian

Italian

Japanese

Portugese

Russian

Spanish

Swedish

Turkish

Urdu

Go faster (horse)

hyp-hyp

hort

giddyup

hep

hu

hueah/ hüh

hei-hei

hoysa

gyi/ rá-rá

vai

poshlá

arre

(This is unwritable as it is a sound made with the lips)

deh

tazebahaga

Slow down (horse)

prr-prr

ho

whoa

ptruu

ho

brr

sh-sh-sh

hó

piano

doh doh

stoy!

sooo

prot

brr

aista

Come here (cat)

kissar-kissar

poes poes/ ps ps ps

here kitty kitty

kis-kis

bi biss

mietz mietz

ps-ps-ps

pss-pss

cic-cic

vieni ricio

neko chan oide

ks-ks-ks

misu misu/ bishito bishito (Mexico)

kiss-kiss

pissy-pissy

ahow

Go away (cat)

hiss

kst/ ksjjjt

scat

schhh

psit!!

kishta

sic/ hess

via

bryss!

zupe/ sáquese (Mexico)

shas

kis kis (pron: kisht)

huto

Come here (dog)

kom

kom kom

here boy

komm hier

ela!

hozzám/ ide

quí

wan chan oide

syudá

tiu

kom nit

gel/ kucu kucu (pron: kucher)

ahow

Sit down (dog)

sit

zit

sit

istu

assis

sitz

katse!!

shev

üi/ ülj

siedi

sidét

sit/ sientate

sitt

otur

bato

Walk behind me (dog)

volg

heel

paikka

bei Fuss

takarj

dietro

za mnoy

fot

peachao

Get stick (dog)

aport

raport

fetch/ get

hae

va chercher

hol's

hup!/ piasto!

tfos

hozd ide

prendi

apórt

cogeb

apport

tut/ yeakalla

utalao

Go away (dog)

vak

weg/ vort

verschwinde

exo!

kishta

el

via

poshlá/ von

fuera/ ajucia/ (Las Palmas) sáquese (Mexico)

gå

host (pron: hosht)

hoosh

Go away (any animal)

vak

kst/ weg/ vort

shoo/ scram

chassez/ va-t'en

ab/ husch/ geh weg

exo!

kishta

el

via

espante

poshlá/ von

vete/ fuera

shas

defol

Go away (bird)

vak

kst

hess

shó

shi shi

kysh!

ssk/ shh/ sio

Come here (cow)

buzo-buzo

booie

ide

vacaaa

kossera kossera kossera mi

gel sari kiz

ao

Come here (pig)

sooie

ide

turre turre

Come here (chicken)

put-put

tsip tsip

@темы: учебное

---

 

Animal Pet Names

In different languages what are the most typical names we give to our pets or animals in children's story books?

Animal

Danish

Dutch

English

Finnish

French

German

Greek

Hebrew

Hungarian

Italian

Japanese

Portugese

Russian

Spanish

Swedish

Turkish

Urdu

Bear

Pooh, Paddington

nalle, otso, mesikämmen

Winny

Puh

Bubu

Bull

Angus

Torito

Cat

Tom, Boots

kisu

Félix

Pussi

Micifús

Ceyote

Wiley

Chicken

Chicken Licken

tipu

Cocotte

Coco

Cow

Daisy, Voilet, Mavis

ammu, Mansikki

Marguerite

Carolina/ Margherita

Donkey

Eeyore

Dog (small)

Fifi, Tiddles

hauva

Toutou/ Oscar

Musetta

Solovino (Stray dog)

Dog (medium)

Lassie, Rover, Spot, Fluffy, Snowy

Rintintin

Dog (big)

Bounder, Rex, Bowser

Dog (bad)

Gnasher, Bruiser

Nerón

Duck

Jemima, Donald

Kalle ja Liisa (name for a pair of ducks)

Paperino/ Paperina

Pascual

Elephant

Jumbo, Nellie, Dumbo

Baban

Dumbo

Frog

Kermit

René

Goat

Billy, Nanny

Horse

Trigger, Silver

heppa, humma, koni

Jolly Jumper

Furia

Kangaroo

Skippy

Skipper

Skippy

Lion

Reggie, Leo

Leo

Kimba

Moose

Bullwinkle

Mouse

Jerry, Mickey, Minnie

hiiru, hiirulainen

Topolino/ Jerry

Speedy González

Owl

Whootie

Parrot

Polly

Pig

Piglet

nasu, possu

Cuinito

Rabbit

Bugs, Peter, Brer

kani

Bugs

Rat

Roland

Reindeer

Rudolph, Prancer, Dasher, Dancer, Vixen, Comet, Cupid, Fabian

Rudolf

Rodolfo

Sheep

Agnes

Snake

Lucifer

td>

Tiger

Simba, Tigger, Tony

Tigrou

@темы: учебное

---

Три интересные и полезные таблички: звуки, которые издают животные, по мнению разных народов; команды животным на разных языках; обычные имена

Animal Sound

Danish

Dutch

English

Finnish

French

German

Greek

Hebrew

Hungarian

Italian

Japanese

Portugese

Russian

Spanish

Swedish

Turkish

Urdu

Bee droning

bzzz

buzz

buzz/bzzz

bzz

bzzz

summ summ

zoum zoum

bzzz

bzzz

zzzz

boon boon

zh-zh-zh

bzzz

buzz buzz

vizzz

bzzz

Bird (small)

pip-pip

tjiep

cheep/chirp/ chirrup/peep

piip

piep piep

tsiou tsiou

tziff-tziff

csip-csirip

chip

pee pee/ pii pii

fiyt-fiyt

pip-pip

jiyk jiyk

Bird (medium)

dit kari jay sige lige sa tit son jay vol

cheep cheep/ tweet

tsirk/ piip

cui cui

tschiwitt

tsiou tsiou

csirip

chip

pio

pío pío

pip-pip

juyk juyk

Bird (big)

squawk

kvak

kra kra

hihihi/ chip (loudly)

ouh-ouh

Bird (many birds)

warble/twitter

chip chip

Camel nuzzing

grumph

ga-a-a-a-h

Cat mewing

miav

miauw

meow

miau

miaou

miau

miaou

miyau

miau

miau

nyan nyan/ nyaa nyaa

miyau

miao

mjan mjan

miyav

meow

Cat purring

pierr

prrr

purr

hrr

ronron

srr

doromb

purr

goro goro

mrrr

rrr

Chaffinch

pink

Chicken (hen) clucking

tok tok

cluck cluck

kot-kot

cotcotcodet

tock tock

ko ko ko/ka ka ka

chuck-chuck

kot kot

coccodé

ku-ku-ku-ku/ ko-ko-ko-ko

ko-ko-ko

caca-racá/ cocorocó/

ock-ock

gut gut gdak

Rooster (cock) crowing

kykyliky

kukeleku

cock-a-doodle-doo

kukko kiekuu

cocorico

kikeriki

kikiriku/ kikiriki

coo-koo-ri-koo

kukuriku

chicchirichí

ko-ke-kok-ko-o

cucurucu

kukareku

quiquiriquí/ kikiriki

kuckeliku

kuk-kurri-kuuu u uru uuu (pron: oo-oore-oo)

kuklooku

Chick (baby chicken)

pip-pip

piep piep

cheep/peep

piip

piou piou

piep piep

ko ko ko

csip-csip

pio pio

piyo piyo

pi-pi-pi

pi-pi

pip-pip

jiyk jiyk

tsik-tsik

Cow lowing

moe/ boe

moo

ammuu/ möö (calf)

meuh

mmuuh

moo

moo

mu

muu

mau mau

mu-u-u

muuu/ meee

mu mu

mooo (pron: meuh)

baeh

Cow/Bull (angry) snorting

snurk

snort

pärsk

pfff

buff

Crane

clang

Crocodile (biting)

klap

snap

clap

klap

gnam

clap/ clack

Crow cawing

kra-kra

kra kra

kaak/ caw

kraa/ vaak

croa croa

kräh kräh

kra-kra

krak-krak

kár-kár

cra cra

kar-kar

kar-kar

ah ah

kra kra

gaak gaak

Cuckoo

koekoek

cuckoo

kukkuu

coucou

kuckuck

cuckoo

kakukk

cucú

kakko-kakko/ tokkyo-kyoka-kyoku (baby cuckoo)

ku-ku

cu-cu

ko-ko

Deer

troat

Donkey braying

i-a

hee haw/ eeyore

hihan

iaah iaah

iaa iaa

yi-ah

iá-iá

ioh ioh

ia-ia

iha iha/ ji-jo

a-iiii a-iiii

Dog barking (small dog)

vov-vov (in a high voice)

waf waf

yap yap/ arf arf

hau hau

ouah ouah (in a high voice)

wau wau (in a high voice)

how-how

vau vau

arf arf/ bau bau

kian kian

hav-hav/ gav-gav

guau/ gua

bjäbb-bjäbb

hev hev

Dog barking (medium dog)

vov-vov

woef woef

woof woof/ ruff ruff

vuff

ouah ouah

wau wau

gav gav

woof-woof

vau vau

bau bau

wan wan

hav-hav/ gav-gav

guav

vov-vov/ voff

hauv hauv

Dog barking (big dog)

vov-vov (in a low voice)

bow wow

vuff/ rouf

ouah ouah (in a low voice)

wuff wuff

vau vau

bau bau

wan wan

hav-hav/ gav-gav

guf guf

hov hov

bow bow

Dog (biting)

gnash/ snap

naps

gnam

gari gari

chac

Dog (gnawing bone)

knor

chomp/ chump/ gnaw

chrong

paku paku

chua-chua

haart haart

Dog (angry)

grrr

grr

grrr/ snarl/ growl

mrr

grrr

grrr

grrr

grr

uuuuu

grrrrr

grrr

grr

hirrrr

Dog (crying)

whine/whimper

juhhh

yu-yu-yuuu!

Dog (panting)

ha ha

pant pant

lääh-lääh

cha-cha

pant pant

hah hah

he-he-he

eh eh eh

heh heh heh

Dog (distressed)

peep-peep

yelp/yip/ howl/yowl

ui-ui

juhhh

huuu

o-u-u-u-h

auu

Dog (drinking)

lap lap

glup

schlapp schlapp

lefety lefety

slop slop/ slurp

hu-up hu-up

blap blap

slap slap slap (pron: schlup)

Dove crooding

roekoe

coo

kurr

rou rou

guru guru

burukk

uuu

grl-grl

gu gu/ cucurrucu

oo ho oo ho

gu gu gu guuk

Duck gabbing

rap-rap

kwak kwak

quack quack

kvak

coin coin

quack quack

pa-pa-pa

quak-quak

háp-háp

qua qua

ga ga

krya-krya

cua cua

kvack-kvack

vak vak

quak quak

Elephant trumpeting

baraag

tööt

toerroe

baaa

paoh-paoh

u-u-u

biaaah

Frog

kvæk-kvæk

kwak kwak

croak/ ribbit (USA)

kvaak

croa croa

quaak quaak

quak-quak

bre-ke-ke/ kuty kurutty/ kurutty (pron: kurutch)

cra cra

kero kero

kva-kva

croac croac

ko ack ack ack

vrak vrak

Goat bleating

mæh

mè mè

naa

mää

bêê

maehh maehh

maehehe

meh meh

mek-mek

bee

me-e me-e

me-e-e

beee

määk määk

me-e-e me-e-e

meh

Goose cackling

gak gak

honk

tööt

gak gak

gá-gá

ga-a ga-a

ga-ga-ga

gak gak

Horse neighing

neigh

hi-hiin

i-go-go

iihaha

Horse shuddering

prrr/ vrinsk

brrr

brrr

bhhh

Horse whinnying

hi hi

wehee

iha-haa

hiiiii

wihiie

nyihaha

hiii

hihiiiiin

ihiii

e-he-he-he

Horse (hoof sound)

klip-klap

klip klap

clip clop

kopotikop

clip clop

klip klap

clippete/ clip clop

paka paka

ta-tá ta-tá ta-tá

cotocloc

deg-a-dek

Lion roaring

grrrr/ grauuw

raa/grr/roar

raoh

grr

ah ah/gra gra

grr/ roar

gaooooo

r-r-r-r

grr

uagh

Moose

bröl

Mouse squeeking

piep piep

eek

piep piep

cin-cin (pron: tsin-tsin)

squit

chu-chu

pi-pi-pi

iiik

pip-pip

viyk viyk

Owl hooting

oe hoe

twit twoo/hoo hoo/whit woo/terwit terwoo

huhuu

hou hou

uhu/ huuh huuh

hu

hu hu

hoh hoh

uh! uh! uh!

uhh uhh

ho-ho

uuu uuu

hoo hoo

Ox lowing

boo/booh

meuh

Parrot

lorre/ Lora Lora

pretty Polly/ Who's a pretty boy?

coco

Lora Lora

gyuri

pityu

Portobello

ohayo (=good morning)

Pópka-durák

lorito lorito

vakra klara

naaber naaber/ nasilin nasilin/ mucuk mucuk (pron: mujuk)

mea mitu/ churi

Pig grunting

øf-øf

knor knor

oink

nöff

groin groin

grunz

röf-röf (pron: reuf-reuf)

oink

boo boo

hrgu-hrgu

oink/ oinc

nöff-nöff

Pig squealing

hvin

sweek

wee wee

quiek

ui-uii

bu-hii bu-hii

iiih/ uiii/ cuiii

Pigeon cooing

coo

kurr

rou rou

guru guru

gru uu

woo-woo

burukk

hu hu

guli-guli

ruú-ruú/ cucurrocu

oo ho oo ho

gu gu gu guuk

Raven croaking

kra-kra

kra kra

caw

croâ croâ

kra-kra

kár-kár

cra cra

kar-kar

kra-kra

Sheep bleating

mæh-mæh

bè bè

baa

mäh

bêê

baehh baehh

mae-ee

beee

bee

meh meh

beee

beee beee

bä bä

maeh maeh

Snake hissing

sss

sss

sss

hiss

sss

sss

sss

psss

sz-sz

hshs

ssss

sss

sss

sss

Sparrow

chun chun

Tiger roaring

grr

grr

raa/grr

grr

grr

grr

grr

gaooooo

grrr

grrr

grr

Turkey (male cock)

gobble gobble

glou glou

glou glou

clou clou/ goro-goro-goro (Mexico)

glu glu

Turkey (female hen)

yelp

Wolf howling

oou

ahoo/ hoeea

owooooo

uhuu

ooouh

huh

oou

huu

uuu

auuuh

oooahh

ooo

Woodcock

peent

@темы: учебное

---

И чтобы закончить моральные сомнения и забить последний кол в сердце одного вампира, то вот:

@темы: ФБ

---

Через полтора часа все было готово, и сонный хозяин, поминутно зевая, держал в руке фонарь, пока его слуга выводил лошадей.
За спиной у Митьки висел увесистый мешок со съестным («На фриштык, барин», — пояснил он), но двигался слуга медленно, нехотя, всем своим видом показывая смирение: мол, мы люди маленькие, подневольные.
— Остались бы, — вдруг проговорил Камбала и поднял фонарь повыше. В неровном и тусклом свете он казался постаревшим лет на двадцать. — Тут у нас, говорят, разбойники объявились. По пустым дворам шастают. Что война не унесла — себе забирают.
— Никак нельзя, — покачал головой Павел. — Благодарю за совет, но одной смерти не избежать, а двух не будет.
— Что ж... — тот как-то сгорбился, и фонарь в его руке звякнул. — Вольному воля. Осторожней, господин.
Митька уже взгромоздился на лошадь и сумрачно глядел на смутно белеющую под светом полной луны дорогу. Как только с прощанием было покончено, и постоялый двор растаял в темноте, оставшись позади, слуга наконец заговорил:
— А помните, господине, как мы яблоки крали из барского сада? Вы тогда с поварским сыном дерево трясли, пока я их собирал, а одно яблоко отцу Финка-плотника в лоб попало?
— Да он старый был и глухой, — не задумываясь, тут же отозвался Павел. — Что это ты вдруг вспомнил? Никто же не узнал. Старик подумал, черти разыгрались, даже жаловался своему пастору.
— Не знаю, — серьезно сказал Митька, придерживая гнедую, чтобы не вырывалась вперед. — Вчера дремал, так сон мне грезился. Будто снова стою я в том саду и ваши голоса тихие слушаю. И яблоки падают. Только мягко, как прогнившие. Я их только подбирать, а они прямо в руках расползаются, как мясо протухшее. И пахло от них так же, — он замолчал, и на лице его промелькнул необычный страх.
— Разве во сне можно нюхать?
— Вот вам крест, барин, был запах, — Митька помедлил. Сейчас его лицо напоминало костяную маску; лунный свет выбелил его кожу, а глаз не было видно в глубокой тени. — А кроме запаха кто-то за моей спиной стоял, и я боялся оглянуться. Хотел было молитву прошептать, а язык отнялся. А тут слышу — вы уходите. Корзина из моих рук вырвалась и брякнулась оземь, и яблоки — в кашу. На свиные помои похожи стали. И голос ваш, барин, этак весело звучит: мол, Митька делся куда-то, сбежал, видать. Хочу крикнуть и не могу. И то, что за спиной стояло, шаг ко мне делает.
— А дальше?
— А дальше меня точно сукном накрыло, так стало темно. Я и проснулся, помолился, да только этот сон перед глазами стоит. Сами знаете, господине, я во все эти знаки не шибко верю, — он перекрестился, перехватив повод. — Да тут как-то нехорошо на душе стало.
Подмерзшие поля по бокам дороги сменились кустарниками, а затем и сосновым лесом. Остро пахло смолой и хвоей, и где-то вдалеке заухала сова.
— Выбрось из головы, Митька, — после долгого молчания посоветовал Пашка. — Что сны, когда вон что вокруг творится. Нам бы сейчас доехать в срок...
— Правда ваша, господине. Будем надеяться на милость Божию.
— На оружие-то верней.
Митька замолк и чуть подотстал: то ли молился, то ли глубоко задумался. Пашке и самому стало чуть не по себе: то представлялось, как матери приносят весть о его смерти, то — как он умирает на снегу, среди трупов прусских солдат, сразивший множество врагов. Он так глубоко ушел в эти страшные и чем-то сладостные мечтания, что не сразу понял, почему впереди расцвел огненный цветок, и дорогу заволокло пороховым дымом. Лошадь шарахнулась; ямская, зараза, к выстрелам-то непривыкши.
— Засада! — хрипло выкрикнул Пашка. пытаясь справиться с лошадью и одновременно выхватить саблю.
Сухой треск выстрела послышался из темноты, и несчастное животное осело на передние ноги.
Митька оказался проворней и успел не только удержать гнедую, но и наугад выстрелить в ответ из своего «калабуха». Из темноты послышался стон и непотребное проклятие. Пока Пашка выбирался из стремени, на дорогу перед ними вышло трое.
При свете луны разбойники выглядели мирно, словно собирались не убивать и грабить, а выпить кофию. Судя по их одежде, когда-то они служили Фридриху Прусскому, а один так и вовсе носил перелицованный и заплатанный гусарский русский мундир: то ли убил владельца, то ли сбежал когда-то из войска.
— Эй вы, — окликнул их тот, что стоял посередке. Лицом он напоминал борова, заплывшие глаза и опухшие щеки усиливали сходство.
— Скидайте оружие и выворачивайте карманы. Все ценное — живо!
— Драться бесполезно, — добавил второй. — И бежать вам некуда.
— Это мы еще посмотрим, — сквозь зубы произнес Павел по-русски. Сдаваться он не собирался.
Верный Митька уже был рядом с ним: его крупный рост и широкие плечи внушали нападающим, что в ближнем бою с ним связываться небезопасно. Не бросая больше слов на ветер, Павел кинулся в атаку. Фехтовал пруссак не слишком умело, и от внезапности нападения попятился назад, теряя инициативу. Митька попытался задавить остальных, оттесняя их к кромке леса.
Увы, врагов оказалось больше: не трое и даже не пятеро. Словно клопы из соломенного матраса, на дорогу высыпали еще четверо дезертиров, и Пашка бессильно прикусил нижнюю губу, заметив краем глаза, как его окружают. Что-то разухабисто орал по матушке Митька, еще раз прогремел выстрел, запах крови в свежести ночи ударил в голову. Дыша луком и водкой, кто-то сзади навалился на Пашку и так сильно сжал ему ребра, что треснуло сукно мундира. В глазах помутнело, и последним, что он успел заметить, была луна, стремительно улетевшая куда-то вверх.
Очнулся он от холода и в первое мгновение попытался нащупать одеяло, совсем позабыв о том, что произошло за последние недели. Сейчас войдет Митька, матушка громко позовет снизу, и Павел пофрыштыкает, и пойдет в канцелярию, где секретарь Савва с бородавкой на носу будет опять томиться от жестокого похмелья... Жесткая земля и ломота в теле прогнали приятные памяти образы, и с трудом Пашка перевернулся на бок.
Пахло навозом, сеном и подгнившими бревнами, и тошнота то и дело подступала к горлу. Тяжело дыша, как жаба — июльской ночью, Павел приоткрыл веки и вновь зажмурился: яркие полосы света, проникавшие сквозь драную крышу, резанули глаза. С трудом он поднялся и брезгливо вытер грязные ладони о мундир.
Местом его заключения оказалась каменная сараюшка: только кто-то уже успел вынести отсюда все мало-мальски ценные вещи. Подслеповатое окошко над запертой дверью было заботливо заткнуто тряпками, непригодными для починки одежды, и в полутьме Пашка разглядел только корыто.
Письмо! И он вздрогнул от страшной мысли. Пашка схватился за пояс, но сумки при нем не было. На мгновение стало жалко червонцев, но ужас перед тем, что он остался жив, но не выполнил приказа, как зимняя стужа, заполнил его душу. Плаха или Сибирь! Вот что могло ждать его дома, если когда-нибудь ему посчастливится вернуться. Он подумал о том, как мать получит это известие, и на ее лице покажется непривычная растерянность. Он поежился, и мысли перескочили на Митьку. Этот-то где? Удалось ли ему спастись, пленник ли он или сложил свою голову за хозяина?
На всякий случай он прочел молитву Богородице-заступнице, и волнение отпустило его. Кряхтя, Пашка подполз к корыту; то наполовину было заполнено зеленоватой затхлой водой, и в отражении Пашка увидел собственную рожу, похожую на черта с ярмарочного лубка. Парик он где-то потерял, и теперь стриженые волосы топорщились на голове, как артиллерийский банник.
Он зачерпнул воды, умыл лицо, а потом, поколебавшись, отхлебнул из пясти.
— Надо выбраться, — нарочито громко заявил Пашка, и сверху, на крыше зашумела крыльями птица. — Вот прямо сейчас об этом думать и буду.
Он прислушался, но, кроме голубиного клокотанья, снаружи не доносилось никаких звуков: кто бы его ни пленил, этот кто-то был неблизко. Дверь была заперта снаружи и не поддалась ни на мизинец, когда Пашка навалился на нее плечом. Окошко было чересчур мало, чтобы пролезть, и Павел в отчаянии сплюнул себе под ноги, не представляя, как выбраться из ловушки. Он прошелся из угла в угол, недовольно щурясь от редких лучей солнца, и споткнулся о корыто, пролив воду. Ругательство вырвалось само по себе и замерло, неуверенно оборвавшись. Если поставить корыто на бок, то можно дотянуться до крыши, лихорадочно подумал Пашка. А крыша хлипкая, ее разломать-разобрать — не дверь выбить.
Сия першпектива, как говоривал сиятельный князь Воронцов, прекрасна оказалась лишь в прожекте: проклятое корыто никак не желало вставать, как надо, и пришлось вкопать его в земляной пол, прислонив к стене, чтобы не падало. Пальцы и ногти скоро заболели, засаднили от такой работы, но Пашка упрямо не сдавался, помогая себе пряжкой от ремня. Второй бедой оказалось удержаться на узком, косом боку — сапоги скользили, чулки — тем паче, а край корыта неприятно давил на босые ступни. После десятка бесплодных попыток Пашке все же удалось выломать одну доску с крыши, но он окончательно выдохся. В заточении стало светлей, но, как назло, рядом послышалась немецкая речь: кто-то приближался.
Живым не дамся, решил про себя Пашка и вытер грязной рукой пот со лба. Он схватил грубо тесаную доску, твердо намереваясь влепить в лоб первому, кто войдет в дверь. А там, Бог даст, можно и сбежать.
Послышался звук, как будто поволочили что-то тяжелое, и дверь заскрипела, отворившись. Павел не успел рассмотреть, кто вошел первым, и со всей силой нанес удар: доска жалобно треснула, и вошедший верзила мешком свалился к его ногам, не успев даже пикнуть. Вслед за ним упало и орудие из Пашкиных рук: тюремщиком оказался Митька.
— Эге, — произнес кто-то позади и пьяно захохотал. — Господинчик не так прост! Верно говорят, эти русские — как звери, лупят друг друга на потеху.
Пашка открыл рот, но немецкие слова ускользнули от него, как девки от настырного аманта. Бить его, похоже, больше не собирались.
— Кто вы такие? — наконец спросил он у хохотавшего молодчика со шрамом. Босым ногам стало холодно, а Пашка-то в угаре спасения и забыл совсем, что не обулся. А еще бежать хотел! Далеко бы уковылял по осенней погоде.
— Мы-то? Свободные люди, вот кто, — заявил ему изуродованный и гулко хлопнул себя по груди. — Бог с нами, а уж коли так — то мы и без королей проживем припеваючи.
— Разбойники? — Пашка наморщил лоб.
— Э, нет. Это так получилось просто. Мы скромно живем, но питаться-то тоже не Божьим провидением, верно? Я думал, ты из богатеньких офицеришек, да брат твой, которого ты славно сейчас уложил оземь, рассказал, кто вы такие.
Ну, Митька! Ну, удружил! И ведь не спросишь же теперь, что он наговорил! Павел пожал плечами, досадуя на себя, и потупился; к счастью, разговорчивый пруссак и не нуждался в его словах.
— Оно и видно, что парень ты не промах! Ишь как на дороге-то дрался, аки волк. И то дело, что тебе зимовать на квартирах, чтобы пойти умирать весной за вашу царицу?
Пашка хотел было возразить, что Елисавет Петровну трогать не смей, но опять промолчал. Совсем чуть-чуть, в глубине души, ему было приятно, что хоть кто-то считает его удальцом, пусть и какие-то дезертиры.
— Ладно, — пруссак хлопнул его по плечу и наклонился прямо к лицу: небритый и страшный. В единственном глазу плескалось какое-то безумие, — ты как, согласен с нами делить хлеб и воду?
Митька слабо заворочался, и эта маленькая передышка дала возможность подумать. Если не согласиться, то убьют. Как пить дать, убьют. А так и улизнуть можно — тоже дело. Да и Митька не зря же языком трепал? Вот только письмо бы найти конфидентное, пока им костер не запалили или в чужие руки не попало, кому не след...
— Согласен, — поспешно заверил Павел и поймал на себе взгляд третьего, молчаливого, будто он еле заметно неодобрительно покачал головой. — Жизнь одна, а на том свете все равно по иному судят.
Пруссак крепко сжал его плечо и резко отпустил.
— Обуйся, — велел он. — Да пойдем, поговорим — о прошлом да о будущем.
Да о каком же будущем можно с тобой говорить, возопил внутри себя Пашка, кат ты позорный. Будущее у тебя одно — смерть собачья, либо солдаты вздернут, либо местные дрекольем забьют. Но он ничего не сказал и лишь наклонился к своим сапогам, твердо решив готовиться к самому худшему.

@темы: XVIII век, монолит снов, Семилетняя Война

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

@темы: наркотики против насилия

---

Посреди ночи забыла внезапно, как зовется артиллерийский банник (которым прочищали ствол пушек, щетка такая на длинной палке), пошла искать и нашла замечательную книгу про артиллерию пятьдесят третьего года издания. Еще с цитатами из Иосифа Виссарионовича! Вначале подумала, что это для детей - там много иллюстраций, очень патриотичное содержание, но в большой плюс, что объясняется многое подробно и хорошим языком. На самом деле - нет, это большой труд, посвященный артиллерии до второй мировой войны включительно.

Уже четвертый год шла Семилетняя война.
Прусский король Фридрих II в союзе с англичанами вел ее против русских, французов и австрийцев.
Весною 1759 года русская армия двинулась в наступление на Пруссию. Командовал этой армией генерал-фельдмаршал Салтыков.
Разгромив 12 июля прусский корпус генерала Веделя под Пальцигом, Салтыков в начале августа вышел к реке Одер неподалеку от города Франкфурта, расположенного в 80 километрах к востоку от Берлина. Тут Салтыков узнал о приближении главных сил прусской армии, возглавляемых самим Фридрихом.
Салтыков занял сильную оборонительную позицию у деревни Куннерсдорф. Позиция была вытянута в линию на трех соседних холмах, перед которыми расстилалось болото; позади позиции находился большой лес.
Салтыков знал, что Фридрих всегда применяет один и тот же шаблонный тактический прием: обходит противника, занявшего оборонительную позицию, и атакует его во фланг и тыл. Этот прием неизменно приносил Фридриху победу в сражениях с французскими и австрийскими войсками, также действовавшими всегда по одному и тому же шаблону и не проявлявшими в обороне никакой активности.
Но на этот раз Фридриху пришлось иметь дело с русской армией.
Фельдмаршал Салтыков при помощи своей кавалерийской разведки внимательно следил за движением войск Фридриха и, разгадав его замыслы, заблаговременно перестроил свою армию так, чтобы удар пруссаков пришелся не по тылу, а по фронту русских войск. Русские войска повернулись кругом и стали лицом к лесу. Теперь в тылу у них оказалось болото.
Между тем Фридрих, продолжая действовать по старому шаблону, развернул свои главные силы, как он полагал, против тыла и правого фланга русских войск. На деле перед пруссаками оказались фронт и левый фланг русских. В первую очередь Фридрих решил обрушиться на {38} ту часть русских войск, которая занимала самый пологий и наименее укрепленный из трех холмов — Мюльберг.

Выставив против русских позиций 60 орудий, Фридрих приказал открыть самый сильный огонь по пяти русским полкам, защищавшим Мюльберг. Вслед за ожесточенной бомбардировкой 8 прусских полков атаковали с трех сторон русскую пехоту и отбросили ее в болото. Расположенные на Мюльберге 42 русских орудия попали в руки пруссаков.
Прусский король, обрадованный успехом, послал курьера в Берлин с известием о большой победе над русскими, а сам стал готовить свое войско к захвату следующего холма — Шпицберга, где находился центр русской позиции и русский главнокомандующий.
Артиллерия Фридриха открыла огонь ядрами по Шпицбергу. Под прикрытием ее огня один за другим выходили полки Фридриха из Франкфуртского леса и строились в затылок друг другу на Мюльберге, чтобы вслед за этим огромной лавиной обрушиться на Шпицберг.
Но тут произошло то, чего Фридрих не ожидал и не предвидел.
Храбрый русский артиллерийский офицер Бороздин, видя с высоты Шпицберга, как строится на Мюльберге прусская пехота, и понимая, как будет опасна ее атака, лихо вывел часть орудий на скат холма Шпицберг, обращенный к противнику (рис. 18).
Не успели пруссаки толком сообразить, что происходит на Шпицберге, как снаряды русских орудий градом посыпались на них и стали разрываться среди густых рядов прусской пехоты. {39}
Надо сказать, что разрывными снарядами стреляли в то время в Западной Европе только тяжелые крепостные орудия — мортиры, а легкие полевые орудия могли стрелять лишь чугунными ядрами или картечью — снарядами, которые представляли собой цилиндрической формы мешочки из легко воспламеняющейся ткани, наполненные пулями. При выстреле мешочек сгорал, а пули летели вперед. Пушечные ядра не приносили противнику большого вреда, потому что ядро убивало или ранило людей только при прямом попадании; да и дальнобойность полевых орудий была невелика, всего около километра. Дальнобойность картечи была еще меньше — около 500 метров; пули, разлетаясь снопом сразу же после вылета из орудия, быстро теряли силу.
Вот почему прусская пехота спокойно строилась на виду у русских, всего в километре от них, уверенная в своей безопасности.
Оказалось, однако, что орудия Бороздина могли стрелять не только ядрами и картечью, но и разрывными снарядами. Полевое орудие, стреляющее разрывным снарядом, было тогда последним словом артиллерийской техники; его впервые создали талантливые русские артиллеристы Нартов, Данилов и Мартынов в середине XVIII века. Орудие это носило название — «единорог».
Так назывался мифический зверь, изображение которого выбивалось на каждом орудии новой системы, принятом на вооружение русской армии. От этого изображения единорога получили название орудия нового образца.
Фридрих II еще раньше слышал о том, что в русской армии появились новые орудия улучшенного образца, и пытался разузнать их секрет через своих шпионов. Но хотя он и потратил на шпионов много денег, однако ничего не добился. Теперь ему пришлось ознакомиться с новыми русскими орудиями на деле.
Снаряды русских единорогов разрывались на множество осколков; эти осколки разлетались во все стороны и наносили пруссакам огромные потери. Осыпаемые снарядами русской артиллерии, прусские полки начали пятиться. Атака Шпицберга грозила сорваться из-за смелых действий русских артиллеристов и отличного качества русских орудий и снарядов.
Фридрих послал отряд конницы и несколько батальонов пехоты атаковать с фланга выдвинутые вперед русские орудия.
Единороги Бороздина отбросили назад пехоту врага; но прусская конница успела зайти в тыл русской артиллерии. В эту трудную минуту на выручку артиллеристам бросился генерал Румянцев с конницей и двумя ближайшими пехотными полками. Орудия Бороздина были спасены и продолжали громить прусскую пехоту.
Наспех закончив построение своих войск, Фридрих повел их в атаку на Шпицберг. Однако ослабленная потерями прусская пехота уже не в силах была взять Шпицберг. Отбитая картечью русских орудий, а затем и штыками русской пехоты, она быстро откатилась от Шпицберга, бросая убитых и раненых. {40}
Все-таки у Фридриха еще оставалась надежда на успех: к этому времени его конница успела обойти Шпицберг с другой стороны, от деревни Куннерсдорф, и понеслась в атаку. Это была конница генерала Зейдлица, которая слыла в Западной Европе непобедимой.
Самоуверенные йрусские кавалеристы неслись прямо на Шпицберг, где виднелись русские орудия. Пруссаки уже готовились рубить русских артиллеристов, как вдруг с холма Шпицберг грянул залп русских единорогов и картечные пули осыпали конницу Зейдлица. Раненые и убитые всадники и кони стали валиться на землю. Но уцелевшие так разгорячились, что не могли остановиться и продолжали безудержно нестись вперед.
Новый залп вырвал из рядов неприятельской конницы еще много лошадей и всадников. Упал в числе других и раненый генерал Зейдлиц. Началась паника. Кони становились на дыбы, неслись во все стороны, сбрасывая всадников, сбивая друг друга с ног. Трупы людей и лошадей усеяли поле.
«Непобедимая» конница Зейдлица бежала с поля сражения.
Тогда русские войска перешли в общее наступление, сбили остатки прусской пехоты с Мюльберга и завладели полем сражения. Они вернули все русские орудия, которыми пруссаки овладели в начале боя, захватили 10 тысяч ружей, 28 прусских знамен и всю артиллерию Фридриха — 178 орудий.
Сам Фридрих поспешно бежал с ничтожными остатками своего войска, в котором еще утром насчитывалось 48 тысяч человек, а после боя осталось не больше трех тысяч.
За этот день под Фридрихом были убиты две лошади, мундир его был прострелен в нескольких местах. Спасаясь бегством, Фридрих потерял свою королевскую шляпу. Она до сих пор хранится в Артиллерийском историческом музее в Ленинграде как безмолвный свидетель того, что «русские прусских всегда бивали», как впоследствии говорил Александр Васильевич Суворов.

* * *

После Семилетней войны Австрия и другие западноевропейские страны переняли у России конструкцию единорогов. В русской армии единороги служили около 100 лет.

Никифоров Н. Н., Туркин П. И., Жеребцов А. А., Галиенко С. Г. Артиллерия / Под общ. ред. Чистякова М. Н. - М.: Воениздат МО СССР, 1953.

А вообще книга очень полезная. Там не только история, но и всякие приемы: как вести огонь с открытой позиции, как с закрытой, как высчитывать угол, как готовить орудие к стрельбе, как взаимодействовать с другими родами войск, типы снарядов и пр. Конечно, прошло ого-го сколько времени, но тем не менее достаточно любопытно.

@темы: XVIII век, XIX век, XX век, Фридрих II Великий, учебное, Семилетняя Война, Елизавета Петровна и ее царство

---

Нашла себе СамИздатовский бальзам на душу - записки экскурсовода военно-исторического музея. Удивительно светлые зарисовки из жизни: и грустные, и веселые, и иногда вовсе не логичные, несмотря на название - "Логические переходы" Михаила Савинова.
Что-то я даже зачиталась и поверила в хорошее )

@темы: Искусство

---

Вот тот самый хорал, который играли прусские войска перед битвой при Цорндорфе.



Сказать, что пробирает, - ничего не сказать. Только представьте, огромная армия, ожидание и страх битвы, тревожная дробь барабанов - и внезапно вот такая музыка. Фридрих Великий знал, как внушить противнику трепет!

@темы: история, XVIII век, Фридрих II Великий, Культура, Искусство, Семилетняя Война

---

Разскажу, что было со мною, и каковы были мои ощущения.
При всем мужестве, не доставало сил равнодушно ожидать сражения, ибо известно было, как оба войска были озлоблены одно против другаго. Разрушение Кюстрина должно было только усилить ожесточение Прусаков. Действительно, мы после узнали, что король, перед началом сражения, велел не давать пощады ни одному Русскому.
Когда армия пришла на место сражения, солдатам дали непродолжительный роздых, и потом, еще перед полночью, начали устроивать боевой порядок. В это время соединился с нами 10 тысячный русский отряд под начальством генерал-лейтенанта Чернышева. То был так называемый новый корпус. Таким образом наша армия возрасла до 50.000 человек. Известно, что ее выстроили огромным четыреугольннком. По средине, где местность представляла род углубления, и поросла редкими деревьями, поставили малый обоз, с младшим штабом (Unterstab), при котором и я находился. Большой обоз находился в разстоянии четверти мили оттуда, в Вагенбурге, с 8000 человек прикрытия.
Мне кажется, что положение обоза было неудобно. Король должен был проходить не в дальнем оттуда разстоянии, и мог легко истребить обоз. Таково, кажется, и было вначале его намерение, но не знаю, почему он его не исполнил.
Самая ясная полночь, какую я когда либо запомню, блистала над нами. Но зрелище чистаго неба и ясных звезд, не могло меня успокоить: я был полон страха и ожидания. Можно-ли меня упрекать в этом? Будучи проповедником мира, и вовсе не был воспитан для войны. Что-то здесь будет завтра в этот час? думал я. Останусь-ли я жив или нет? Но сотни людей, которых я знал, и многие друзья мои погибнут наверно; или, может быть, в мучениях, они будут молить Бога о смерти!
Эти ощущения были так тяжелы, что лучше бы пуля сжалилась надо мною, и раздробила мое тело. Но вот подошел ко мне офицер, и сказал растроганным голосом: „Господин пастор! Я и многие мои товарищи желаем теперь из ваших рук приобщиться Св. Таин. Завтра, может быть, нас не будет в живых, и мы хотим примириться с Богом, отдать вам ценныя вещи, и объявить последнюю нашу волю".
Взволнованный до глубины души, я поспешил приступить к таинству. Обоз был уложен, палатки не было, и я приобщал их под открытым небом, а барабан служил мне жертвенником. Над нами разстилалось голубое небо, начинавшее светлеть от приближения дня. Никогда так трогательно, и, думаю, так назидательно, не совершал я таинства. Молча разстались со мною офицеры; я принял их завещания, дорогия вещи, и многих, многих из этих людей видел в последний раз. Они пошли умирать, напутствуемые моим благословением.
Ослабев от сильнаго душевнаго волнения, я крепко заснул, и спал до тех пор, пока солдаты наши не разбудили меня криками: „Прусак идет." Солнце уже ярко светило; мы вскочили на лошадей, и с высоты холма я увидал, приближавшееся к нам прусское войско; opyжие его блистало на солнце; зрелище было страшное. Но я был отвлечен от него на несколько мгновений.
Протопоп, окруженный попами и множеством слуг, с хоругвями, ехал верхом по внутренней стороне четыреугольника, и благословлял войско; каждый солдат, после благословения, вынимал из-за пояса кожаную манерку, пил из нея, и громко кричал: ура, готовый встретить неприятеля.
Никогда не забуду я тихаго, величественнаго приближения прусскаго войска. Я желал бы, чтоб читатель мог живо представить себе ту прекрасную, но страшную минуту, когда прусский строй вдруг развернулся в длинную кривую линию боеваго порядка. Даже Русские удивлялись этому невиданному зрелищу, которое, по общему мнению, было торжеством тогдашней тактики великаго Фридриха. До нас долетал страшный бой прусских барабанов, но музыки еще не было слышно. Когда же прусаки стали подходить ближе, то мы услыхали звуки гобоев, игравших известный гимн: Ich bin ja, Herr, in deiner Macht (Господи, я во власти Твоей). Ни слова о том, что я тогда чувствовал; но я думаю, никому не покажется странным, если я скажу, что эта музыка впоследствии, в течении моей долгой жизни, всегда возбуждала во мне самую сильную горесть.
Пока неприятель приближался шумно и торжественно, Русские стояли так неподвижно и тихо, что, казалось, живой души не было между ними. Но вот раздался гром прусских пушек, и я отъехал внутрь четыреугольника, в свое углубление.

К истории Семилетней войны. Записки пастора Теге

@темы: история, XVIII век, Семилетняя Война

---

Не люблю наши архивы.
Почему-то то, что нужно, вечно недоступно. Или надо писать личную заявку с расширенным обоснованием.. Самое ужасное, что множество материалов о России за девятнадцатый и ранее века отсканены и выложены в сеть всякими Гарвардами-Стэндфордами.
Нет, может быть, им просто плевать, что было, то и отсканировали, но все равно не сравнить доступность информации там и у нас (хотя справедливости ради, потихоньку начинают тоже оцифровывать и выкладывать в свободный доступ очень интересные документы, например, на memoirs.ru).
Семилетняя война в двадцатом веке (да и сейчас, в общем-то) просто подвергнута какому-то остракизму в российской исследовательской литературе. Общие сведения, разрозненные исследования любителей, война на фоне Елизаветы Петровны - в общем-то и все, что есть. Остается использовать источники века девятнадцатого и восемнадцатого (правда, с такими темпами скоро захочется писать с ятями и ерами). Рыдаю над Архенгольцом в одиннадцати томах.

Еще, конечно, восхищает длина предложения в письмах того века ))

Рапорт Пермской провинциальной канцелярии Сенату.
23-го ноября 1754 г.
«Сего 1754 года, ноября на 22-е число в ночи, в третьем часу, в третьей четверти, пришед флота к лейтенанту и Пермской провинции воеводе Волчкову стоящий при Пермской провинциальной канцелярии на карауле за капрала Григорий Дьяконов, словесно рапор­товал: усмотрено-де стоящим при оной провинциальной канцелярии на крыльце часовым, подушнаго сбора солдатом Афанасьем Будылдиным, что взошел на небе обыкновенный месяц к востоку и в нем видим чрезвычайный крест белаго цвета, и вверх высокий луч от месяца, как столб высок, а по сторонам месяца сделались еще два столба багровых и прочих цветов, подобно радуге. И по тому рапорту Пермской провинции воевода Волчков, тот момент вышед из казеннаго воеводскаго дома из горницы в канцелярии, оное являемое на небе знамение сам засвидетельствовал. А четвертаго часа в половине — стал месяц в своем состоянии и крест изшел, и сторонние столбы помалу стали исходить, и в том же часу изошли и никакого вида не стало, а месяц без креста, обыкновенный, продолжался до утренней зари. А в указе Ея Императорскаго Величества из Казанской губернской канцелярии от 16-го сентября, в Пермской провинциальной канцелярии полученном октя­бря 6-го числа сего 1754 года, написано: ежели где, по воле Божией, выпадет великий град, или учинится пожар и другое что чрезвы­чайное воспоследует, то губернаторам и воеводам, самим в са­мой скорости освидетельствовав оное верно, описав все то обстоя­тельно, писать в Правительствующий Сенат с первою почтою неотменно. Того ради Правительствующему Сенату Пермская провинциальная канцелярия о вышеписанном покорно рапортует. — Подписал: Иван Волчков.

А вообще я опять умудрилась заболеть. Положительно, у меня аллергия на ФБ.

@темы: история, XVIII век, учебное, Семилетняя Война, Елизавета Петровна и ее царство

---

Покупайте наших слонов!

Одиссея капитана Блада;
Остров Сокровищ;
Анжелика;
Земля Санникова;
Таинственный остров;
Томек на Черном континенте;
Зверобой;
Дети капитана Гранта;
и еще многое другое.

@темы: ФБ

---

Внезапный приступ милоты.

"Два мальчика", неизвестный художник (предположительно, Жозеф Боз). Отсюда (Музей изящных искусств Бостона)

И чтобы два раза не вставать, ссылка на "Немезис Терезиана" он же Constitutio Criminalis Theresiana, уголовный кодекс Священной Римской Империи, 1768 года, здесь

@темы: история, XVIII век, Искусство, Мария-Терезия